Чтение 2–й страницы книги ~Куда спешишь, муравей?~

даже с некоторыми из. них, - он лукаво погрозил мне пальцем и пощекотал
свои огромные вислые усы, - коктейли распивал. Ты понавез небось кучу
модного барахла. Да и в кубышке, я уверен, кое-что звенит про черный день.
Ведь звенит, счастливчик, меня не проведешь!

Я не стал объяснять Леркиному мужу, что звенит у меня не в кубышке, а
все чаще и чаще в голове, особенно если не спишь несколько ночей подряд,
что по черным дням, когда зарядит дождь, начинаются прострелы в
позвоночнике - напоминание о компрессионном переломе пятого позвонка, что
лишь в этом году на гонках в Гималаях разбилось четверо: де Брайян,
Омежио, Ту Хара, Виктор Голосеев. Я ничего не стал объяснять существу, на
чьем лице (и это прозорливо отметил мудрец) виднелась вековечная
брюзгливая скорбь, которая так кисло отпечаталась на всех без исключения
лицах, подобных Тимчикову лицу.

- Ты опять прав: кое-что я оттуда поднатаскал,- сказал я, впервые за
много лет назвав его полным именем. - В частности, навыки по спасению
муравьев...

Муравьи не шли на мост.

Концом спички я попытался подогнать одного к спасительному стеблю
метлицы. Бесполезно. Он исхитрился юркнуть под бурый прошлогодний лист.

- Муравей не по себе ношу тащит, да никто спасибо ему не скажет, -
загадочно проговорила Лерка.

Пришлось прибегнуть к насилию. Я расщепил ножом спичку надвое, одной
половинкой поддел муравьишку, перенес его к мосту над поющей бездной
ручья, а другой половиной спички пересадил, точнее, перегнал, на мост.
Насекомое крепко схватило стебель лапками и не двигалось ни вперед, ни
назад. Я начал слегка его подталкивать, ощущая пальцами необычайную силу
сопротивления упрямца.

И все-таки он пополз! Сперва медленно, неуверенно, потом осмелел,
перевернулся вниз головой и в таком положении засеменил к берегу надежды.

Лерка наблюдала за моими манипуляциями с какойто внутренней тревогой.
Лишь теперь, сидя рядом с ней, при беспощадном свечении горного солнца, я
заметил, как она изменилась за минувшие четыре года после нашей последней
встречи. Возле глаз и у висков обнаружились еле заметные знаки морщин,
брови она теперь выщипывала снизу, отчего ее глаза стали почему-то чуть
уже, но теперь в них время от времени возникало странное, неведомое мне
сияние. Возможно ли, чтобы такое сияние было порождено этим Тимчиком с его
уже выпирающим брюшком, с его анекдотцами, с его одутловатым лицом,
которому нелепые, как бы надутые воздухом усы, похожие на рачьи клешни,
придавали приторно-удивленное выражение. "Постой, постой, - тут же одернул
я себя, - ты, кажется, начинаешь злобствовать по поводу Тимчика Андрогина.
А злобствуешь ты потому, что ему завидуешь. Ларчик-то открывается довольно
просто, чемпион континента!"

Когда последний, девятый, муравей благополучно закончил переправу, меня
озарило: а что, если вернуть его на прежнее место, к "пятачку", где они
только что толпились. Так я и поступил. К моему удивлению, подопытный
смело двинулся к мосточку, ощупал стебель усиками и живо перекочевал по
ужи разведанной стезе.

Научился!

Дважды еще пришлось мурашу проделать этот путь.

Он бежал так уверенно, как будто самолично - с ордою собратьев - создал
мост над ручьем.

- Ты беспощаден, как гладиатор, Таланов, - сказала Лерка. - Тебе что
машины, что муравьи, что людишки - все одно и то же. Материя, так сказать.
Одинаково безответное содрогание атомов.

- Все еще предпочитаю людей. А среди людей ставлю выше прочих тех, кто
ходит над пропастью, - ответил я и сразу же понял, что дал промашку.
Во-первых, это походило на саморекламу. Во-вторых, больно задевало Лерку.

- И ты всерьез поверил одиссее этой горе-альпинистки? - Тимчик
разглядывал небеса, изрезанные узорами вершин, холил свои усищи. -
Типичная хохма.

Расчетливая красавица завлекла нас в лабиринт Заилийского Алатау, чтобы
обоих подставить под лавину.

Так она отделается и от осточертевшего мужа, и от бывшего поклонника,
переметнувшегося к жгучим креолкам.

Славный был парень Тимчик, но в автогонщики не годился.

Леркино лицо оставалось незамутненным.

- Один из вас достоин лавины. Но на этот раз обойдемся без трагедии.
Повторяю: я не прошу мне верить.

Все, чего я хочу, - показать вам то самое место. А шагать до него
порядочно. Надо бы до захода солнца успеть. Скоро двинемся дальше,
мальчики.

Тимчик не преминул воспользоваться моей оплошностью. Я забыл, что с
этим кандидатом надо держать ухо востро.

- Царица грез моих, - замурлыкал Андрогин. - Повели маэстро
исповедаться, отчего это он души не чает в ходящих над пропастью. А может,
над пропастью ездящих?..

Это был запрещенный прием, хотя и отменно проведенный. Все-таки он
вытянул из меня кишки, этот гадатель по внутренностям.

- В Андах, чуть выше линии вечных снегов, иногда встречается цветок. Я
его не видел, но говорят, он похож на наши полярные маки, только побольше,
- отрывисто, глухо, как всегда, когда злюсь, начал я. - Местные племена
называют его гравестос. А может, гравейрос, за точность не ручаюсь.
Говорят, кто выпьет его отвар, заболевает лунатизмом. Правда, ненадолго. С
незапамятных времен жрецы использовали гравейрос, чтобы ходить ночью над
пропастью, - на устрашение своей паствы. По туго натянутому канату. Такие
канаты сплетают из волокон агавы. До сих пор в Перу на них кое-где
подвешены мосты...

2. Властительница Лунного Огня

Я не слишком верил легенде о гравейросе. Подобных россказней в Южной
Америке переизбыток. Да и не только в Южной Америке.

Но вот в позапрошлом году на розыгрыше кубка "Солнца инков" мы
оказались в горах Карабайо, к востоку от древней столицы инков - города
Куско. Помню, мы с напарником основательно вымотались за две недели гонок
вдоль каньонов, по крутым серпантинам и были рады долгожданному отдыху.
Нам дали две ночи и день.

До обеда мы с Виктором проспали, а потом решили порыбачить. Реки там
похожи на наши тянь-шаньские:

норовисты, пенисты, форель схватывает крючок намертво.

Бредем мы с удочками по городишку Ла-Пакуа, а навстречу Дончо Стаматов
из болгарского экипажа.

"Здравей, - говорю, - другарь Стаматыч. Опять ты Розетти на
полрадиатора обошел. Эдак он от огорчения перезабудет весь набор своих
неаполитанских песен". - "Пускай учится петь наши, славянские, - хохочет
Дончо. - А вы, души рыбные, возвращайтесь засветло. Вечером скатаемся еще
выше в горы, вон туда, к самым снегам. Там обитает не совсем еще
цивилизованное племя индейцев, и сегодня, в честь новолуния, будет шумное
празднество. Среди прочих чудес обещают полет красавицы над пропастью - то
ли в когтях дракона, то ли помчится с подвязанными крыльями, - я толком не
разобрал. Никогда не слыхал про такое диво? Э-э-э, не раз еще услышите,
другари. Но лучше увидеть своими собственными глазами. И учтите:
приглашает нас здешний мэр. В виде особой милости. Он к автомобилям
неравнодушен. Как Розетти к прекрасному полу. Единственная просьба, даже
не просьба, а требование мэра - никаких фотоаппаратов и кинокамер.

Особенно это касается - я добавлю от себя - другаря Голосеева".

Мы выехали около восьми.

В горах темнеет рано. Последние километры пять наших машин,
растянувшихся цепочкой, одолевали буквально на ощупь. Моторы ревели,
задыхаясь, как всегда они ревут на большой высоте. Мы оседлали тропу, где
обычно ходят с поклажей, наверное, лишь ламы, заменяющие здешним жителям и
коров, и лошадей, и овец, где по одну сторону громоздились отвесные скалы,
а по другую - чернела нескончаемая пропасть. После одного довольно-таки
заковыристого поворота мэр - он находился в стаматовой "Пеперуде" -