небольшое время спустя неизменно падая, качество произведенных товаров
по-прежнему не дотягивало до мирового Уровня. Там же, где России
действительно было что показать - в оружейной и аэрокосмической
промышленности и, наконец, в продуцировании идей, - ее всеми силами
старались не выпустить на мировые рынки. Если же это представлялось уж
никак невозможным, в игру вступал кто-то из "Великой триады", как тогда
уже называли три глобальные финансово-промышленные группы стран:
североамериканскую, дальневосточную и европейскую.
инвестировали не такие уж большие деньги в создание транснациональных
(российско-чьих-то еще) компаний - и, пользуясь ими, как насосом, качали
прибыль в свою пользу благодаря большому и многогранному опыту в этой
области.
компаниях, сколачивали неплохие состояния, которые хранились, правда,
отнюдь не в отечественных банках. Страна же в целом теряла все больше.
многошумных процессов, успешно вытеснявших из телевизионных программ
традиционные бесконечно-серийные мыльные оперы (тоже, кстати, главным
образом не российского происхождения). Обвинители были сокрушающи,
защитники - великолепны, судьи - величавы, приговоры - сдержанны, но
деньги все равно не возвращались. Именно к тем временам относятся
пресловутые "бунты пенсионеров", которые на самом деле, конечно, бунтами
не были, они походили скорее - если пользоваться сравнениями из
исторического ряда - на демонстрацию 9 января 1905 года: людей выталкивала
на улицу безнадежность. В отличие от тех давних времен в стариков не
стреляли и даже не очень разгоняли: ясно было, что - вследствие
преклонного возраста и незавидного здоровья - далеко им не уйти и долго не
продержаться. Так и получалось каждый раз, а всего этих бунтов было
четыре. Бессмысленные, они тем не менее способствовали очередной смене
власти, когда на место фашистов пришли интеллигенты. Событие, на положение
дел в стране (если говорить не о содержании пропаганды, а о вещах
реальных) никак не повлиявшее, да и не способное повлиять. Так обстояло
дело к 2017 году...
концов, бывает трудно отличить одно от другого), я неспешно обошел свои
апартаменты не постеснялся даже заглянуть под кровать; затем убедился, что
дверь надежно-заперта изнутри, и прилепил к ней маленькую коробочку
"сторожа" с ревуном - он поднял бы шум при малейшей попытке отпереть замок
снаружи даже не отмычкой, а ключом; и в довершение подготовки опустил
жалюзи и зажег настольную лампу. Все эти меры были предприняты потому, что
некто, не попав накануне в цель в темном переулке, вполне мог повторить
попытку и средь бела дня - через окно из снайперской винтовки или изнутри,
бесшумно войдя через незапертую дверь. Эта угроза казалась мне достаточно
существенной, и нежелание подставлять себя под пулю смогло отбить у меня
охоту прогуливаться по городу - во всяком случае, без серьезной
необходимости. Только приняв все меры безопасности, я вернулся к делам.
подробностях, и сейчас было трудно отличить, где кончались мои собственные
впечатления, а где начиналась информация, почерпнутая позже. Собственно,
это не имело значения: и к тому, и к другому я всегда относился с
осторожностью, зная, что и собственной памяти не каждый раз можно
доверять, а уж чужим свидетельствам - тем более.
неравнодушными. Только тех, кто еще интересовался политикой и историей.
поисках самой себя, к славной траурной годовщине уже настолько отупели от
проблем выживания, что им было не до юбилеев. Разве что в праздник местами
давали дармовую жратву и выпивку, но такое бывало редко.
последних резервов сопротивляемости, и с ними, по сути, можно было делать
что угодно. Как в том, вековой давности анекдоте, когда согласно
последнему указу правительства все жители обязаны были в массовом порядке
по веситься в публичных местах. Там, в анекдоте, единственной реакцией
населения после оглашения указа было: "Веревки свои нести или профсоюз
обеспечит?" Возникни подобный указ в семнадцатом году - реакция могла бы
быть до мелочей схожей.
почти любую власть, поскольку при отсутствии у народа собственных мнений
править можно как угодно. Тем более что внешне все обстоялс тихо и
благопристойно. После пенсионеров никто уже на улицы не выходил; бывало,
кто-то где-то держат голодовку - никем не поддержанная, она быстро за
тухала, да и державшие ее заранее не верили в успех а объявляли только из
того чисто подсознательногс ощущения, что надо что-то делать, потому что,
если ничего не делать, - это еще хуже. Так называемое мировое общественное
мнение тоже этими проблемами не особенно интересовалось: вроде бы никакого
нарушения гражданских прав не происходило, никому не затыкали ртов, не
сажали за политику, да и голодных смертей в массовом порядке не
наблюдалось; а что бедность - так она везде есть, а что в богатейшей
стране - тысяча извинений, но ведь это Россия, чего же вы еще ожидали,
леди и джентльмены? Там никогда не было цивилизованного порядка, и если он
и возникнет, то (увы, увы!) не так скоро - при далеких потомках, может
быть... Даже когда попытка группки отчаявшихся людей в очередной раз
заблокировать железнодорожную магистраль стратегического значения была
пресечена при помощи внутренних войск, шума в мировом масштабе не
последовало. Крови было не много, до крайностей дело не дошло, поскольку
нарушители порядка, собственно, и не сопротивлялись, они и не хотели
сопротивляться, то была просто форма выражения своего отчаяния; драться
или ложиться под поезда никто всерьез не собирался. Кое у кого оставались
еще надежды на интеллигенцию, к тому времени еще не окончательно вымершую.
Однако это славное в прошлом племя в лучших своих традициях продолжало
непримиримую междуусобицу по множеству проблем теоретической экономики и
политики и никак не могло договориться, по примеру средневековых
схоластов, относительно того - сколько же демонов могут уместиться на
острие иглы. Интеллигентам было не до практики, что, кстати сказать, и
выяснилось вскоре после того, как они, для самих себя неожиданно, получили
власть. Как неопытный футболист, к которому вдруг случайно попадает мяч и
он настолько потрясен этим фактом и тем, что есть возможность по мячу
ударить, что никак не может сообразить, куда же именно мяч отдать; так что
первый же подоспевший соперник отбирает у него мяч без всякого
сопротивления, а в лучшем случае он пробивает в аут, чем эпизод и
заканчивается. Итак, власть вроде бы могла особо не горевать - если бы не
два обстоятельства.
никак не могли не помнить, что живут они в России, а Россия, как всему
миру известно, - великая держава и просто не может такой не быть.
этом Благополучно (и не без оснований) забыл. То есть признавалось, что
когда-то нечто подобное действительно имело место, но когда это было?
времена? А потому - кто сейчас станет сколько-нибудь серьезно считаться с
Россией, которая давно уже не великая? Да, безусловно, она не перестала
быть серьезной силой. Однако при нынешнем ее экономическом положении
только абсолютный безумец мог бы вознамериться использовать оружие и
развязать войну; ему бы просто не позволили даже ближайшие соратники.
наступил бы быстро и с Россией вообще было бы покончено - если не
навсегда, то на достаточно долгое время, лет на сто по меньшей мере. Иными
словами, не было больше никаких оснований считаться с Россией в чем бы то
ни было.
части россиян напоминало о былом величии и вызывало вполне естественное
чувство горечи. Чувство, сильное до такой степени, что среди некоторых
генералов и политиков всерьез обсуждалась мысль затеять с кем-нибудь
войну, в которой Россия будет обречена на поражение. Победителям придется
потом Россию - или то, что возникнет на ее месте, - подкармливать и
помогать вылезти из дерьма. Тут поминались прецеденты более чем
полувековой давности: судьба разбитых в великой войне Германии и Японии.
Этих мыслителей, однако, урезонивали, указывая, что и Германию, и Японию
восстановил и поднял в конечном итоге не кто-то со стороны, но сами же
немцы и японцы; им просто помогли создать необходимые для этого условия,
работать же они были готовы до последнего дыхания. В России всерьез
работать если кто-то и хотел, то не более чем один из сотни; остальные же
девяносто девять мешали бы ему действием или бездействием. Что же касается
денег, то, сколько их России ни дай, все равно разворуют так, что и запаха
не останется. Так что проигрывать войну не было смысла, а значит - и
начинать ее. Тем более что армия желанием выходить на поле брани не
очень-то горела.
военную поживу не приходилось. Да и союзников вроде бы не было.
разделении разговор еще не начался (это случилось позже, при
интеллигентском правлении), но всякому, кто давал себе труд задуматься о
судьбе родины, становилось ясно, что надо либо начинать суетиться, подобно
известной мыши, тонувшей в крынке молока, либо учинить лихой пир во время
чумы - и ложиться помирать.
ради блага государства работать и даже чем-то жертвовать, идея реставрации
монархии. Люди эти были из числа тех, кто, формально не будучи властью, во
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Маккефри Энн
Доставалов Александр
Свержин Владимир
Флинт Эрик