Сергей Михайлов

Но ад не вечен

Отшельнику с острова Патмос

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Земля имеет оболочку; и эта оболочка

поражена болезнями. Одна из этих болезней

называется, например: "человек".

Фридрих Ницше

"Так говорил

Заратустра"

Земля слишком уж долго была домом для

умалишенных!..

Фридрих Ницше

"К генеалогии морали"

Будет война, голод, смерть, разрушения.

Последние люди будут выползать откуда-то и

греть ладони около развалин. Но и они не

останутся в живых. Но знаете? Я

благословил бы такой конец. Что ж?

Человечество слукавило, сфальшивило,

заслужило свою гибель и погибло. Все! Счет

чист!

Юрий Домбровский

"Факультет ненужных

вещей"

Глава первая

День прошел, а ты все жив...

Группа "Черный обелиск"

Ядовито-желтое облако, вопреки всем законам природы, медленно
наползало с северо-запада. Оно ползло против ветра, ползло ровно,
уверенно, словно вдоль туго натянутой струны, притягиваемое невидимым
магнитом. А внизу, по земле, ползла зловещая его тень, оставляя за
собой прямой, как стрела, гигантский желтый след.

След был нешироким, метров сто в поперечнике, но как только облако
проходило, он начинал расползаться, поражая землю своими желтыми
метастазами -- так расползается в небе инверсионный след от реактивного
самолета. Там, в этой желтой зоне, прежние, привычные формы жизни
мгновенно мутировали, трансформировались, превращались в жуткий
уродливый гротеск, словно бы сошедший с картины иллюстратора
фантастических романов о внеземных монстрах.

Желтая жизнь жадно цеплялась за планету, и остановить ее
неумолимую поступь не могло уже ничто.

Приход к власти демократических сил мало что изменил в жизни
города N-58. Сняли многокилометровые кумачовые лозунги, за одну ночь
исчезли портреты партийных лидеров, красный флаг на здании горсовета
сменился трехцветным российским полотнищем. Но бюст Ленина на главной
площади почему-то остался -- слишком уж кощунственным показалось
городским властям вот так сразу, за одну ночь, перечеркнуть прошлое.
Пускай стоит, авось времена изменятся, осторожно думали городские
головы -- и бюст вождя мирового пролетариата остался незыблем.

Слишком многое связывает нас с прошлым, чтобы одним махом, в
одночасье вырвать его из людских сердец. Человек инертен, и никакие
новые веяния не приживаются по одному лишь росчерку пера -- нужно
время, и порой немалое.

Но была еще одна причина, препятствовавшая крутому повороту в
сознании горожан. Безымянный город с безликой аббревиатурой вместо
названия относился к разряду закрытых и ни на одной карте, даже самой
подробной, обозначен не был. Концентратором людских ресурсов являлся
большой завод, а мозгом города считался некий исследовательский центр.
Все это скопом -- и город, и завод, и центр -- денно и нощно работало
на оборонную промышленность, или "оборонку", как кратко именовали эту
отрасль народного хозяйства сами горожане.

Как и во многих подобных городах бывшего Союза, жизнь N-58
определялась нуждами военных ведомств, а военные, как известно, всегда
отличались повышенным консерватизмом. Резкий поворот суверенной России
во внешней политике и курс на сближение с Западом вылились в конверсию
и значительное снижение госассигнований на оборону, многие
перспективные проекты были заморожены, и даже космические исследования
потеряли былую значимость. Все это, без сомнения, не могло не тревожить
городские власти, которые, к слову сказать, представлены были в
основном людьми в военной форме. Новая политика и новые политики были
встречены ими весьма и весьма прохладно.

Потому и соседствовал рядом с трехцветным российским флагом
незыблемый гранитный Ильич -- как символ старых, лучших времен в
смутную эпоху перемен и развала былой мощной военной империи.

В ту зиму Игорю исполнилось четырнадцать лет. Он был невысок
ростом, бледен, худ, крепким здоровьем похвастаться не мог. Как,
впрочем, и все его сверстники из N-58: повышенная детская
заболеваемость была здесь обычным явлением.

Свою четырнадцатую зиму Игорь встретил там же, где и тринадцать
предшествующих: в двухкомнатной квартирке, которую делил со своими
родителями и из окон которой открывался тоскливый вид на грязную
кирпичную стену котельной.

Все эти годы он провел за бетонными стенами "пятьдесят восьмого"
-- если не считать, конечно, тех редких случаев, когда школьным
автобусом их вывозили за город. Детям необходим свежий воздух, твердили
умудренные опытом педагоги и убеленные сединами врачи из городского
госпиталя, и притихшую, посерьезневшую ребятню везли на "природу".

Эти эпизодические выезды на "природу" чреваты были многими
опасностями и походили скорее на высадку санитарного десанта в
какой-нибудь забытый Богом тропический район, где свирепствовала по
меньшей мере бубонная чума или холера -- столь тщательно
инструктировались дети накануне поездки и столь усердно готовились к
этой операции сопровождавшие их взрослые.

На то были особые причины.

К бетонному периметру, оцепляющему город сплошным непроницаемым
кольцом, вплотную подступал чахлый, вымирающий лесок, который в свою
очередь обрамлял город вторым кольцом -- узким, рваным, с проплешинами,
просеками, черными стрелами асфальтовых дорог, расползающимися от
глухих городских стен подобно щупальцам гигантского осьминога. Дальше,
за лесополосой, до самого горизонта, тянулись лысые безжизненные холмы,
перемежаемые грудами мусора, залежами отходов химических производств и
отстойниками, парящими зловонным туманом и ядовитыми миазмами. И ни
единой деревушки, ни одного населенного пункта в радиусе ста
километров.

Вот в этот-то лесок и наведывался порой, не чаще двух-трех раз в
год, старенький школьный автобус, битком набитый бледной детворой.
Здесь не слышно было насекомых, не пели птицы (их здесь просто не
было), и даже лягушки не квакали теплыми июньскими вечерами. Здесь не
цвели цветы. Листья -- там, где они еще остались -- и редкая трава были
серо-стального цвета, толстый слой липкой пыли покрывал землю и мертвые
стволы деревьев -- а таких здесь, в этом "саду Эдемском", было
большинство. Мутные маслянистые лужи, подернутые жирной нефтяной
пленкой, не пересыхали даже в самые жаркие летние дни и никогда не
замерзали зимой.

В самом городе деревьев не было вовсе -- если не считать
полудюжины традиционных голубых елей у здания бывшего райкома.

Но самое страшное было в другом: над этим городом никогда не
светило солнце.

Небо над городом и районами, прилегающими к нему, затянуто было
белесой пеленой, не рассеивающейся никогда. Ни один солнечный луч не
мог пробиться сквозь нее, и лишь зимой, в сухие морозные дни, над
городом порой всплывало грязно-багровое расплывчатое пятно, освещая
землю мутным сумеречным светом. Ничего общего с солнцем оно не имело.

Да и неба как такового, ясного, чистого, голубого неба, о котором
пишут в красивых книгах, неба, подернутого барашками легких облачков,
здесь не помнил уже никто. А дети, родившиеся и выросшие в "пятьдесят
восьмом", чья жизнь была замкнута в бетонном кольце городских стен, и
вовсе не знали о нем. Как не знали они о солнце.

Здесь никогда не дул ветер. Вечно моросил легкий холодный дождь,