Владимир МОИСЕЕВ

БУДЕМ ЖЕСТОКИМИ

Посвящается астроному С. Грачеву

1. ПОЛЬ КОЛЬЦОВ, ЛИТЕРАТОР

Воздух был тяжелый и влажный, но дождя не было. В сером, по-осеннему
тоскливом небе, как на проявляемой фотографии, на секунду возник блеклый
солнечный диск, и лужи на аэродромном поле тотчас отозвались разноцветными
огоньками. Получилось красиво. Не иначе, масляная пленка, подумал Поль и
непроизвольно рассмеялся. Он перебросил плащ через руку и вместе с другими
пассажирами пошел за стройной девочкой в форме к зданию аэровокзала.

Всякий раз, когда он возвращался в этот город, его охватывала
непонятная, ничем неоправданная радость. И, наверное, это было стыдно,
потому что скорее подходило одинокому затравленному зверю, чем модному
писаке.

Об этом стоило подумать.

Инстинктивное желание забиться в самый дальний, самый темный угол,
подчиняться только инстинкту. Избавиться раз и навсегда от унизительной
привычки думать. А может быть, потребность в мыслях тоже инстинкт?
Условный или безусловный?

Повторять - думать бесполезно, думать неприятно, думать обидно...
Любая мысль - это уже насилие, измена человеческому существу. Не в
отсутствии ли мысли истинное единение с природой? Станьте кустом, станьте
травой, станьте журчащим ручьем!

Повторяйте - думать неинтересно, думать немодно, думать стыдно...

Нелюбовь к мыслям. Нелюбовь к мыслящим.

Может быть, доверительные беседы врача.

Может быть, показательные товарищеские суды.

Может быть, самосуды перед опустевшим университетом.

И все повторяют - думать глупо, думать опасно. думать страшно.

Шарлатаны, за умеренную плату обучающие обходиться без мыслей.
Длинные очереди пациентов. И так далее.

Поль задыхался от смеха. Он попробовал придушить свое неуместное
воодушевление воспоминанием о ласковом южном море, с которым простился
пару часов тому назад, но вспомнил только вышку дальнего обзора,
установленную почему-то прямо на пляже, и темные силуэтики патрульных
катеров на горизонте.

Девочка провела пассажиров мимо бронетранспортеров патрульной службы
и, после проверки документов, впустила в зал ожидания.

Поль пробивался сквозь толпу встречающих, ловил их скользкие
безразличные взгляды и радовался, что наконец-то до него никому нет дела.
А потом радость исчезла, потому что откуда-то сверху грянул бравый военный
марш, и Поль сразу же почувствовал себя идиотом.

Багаж задержали. Очередная проверка, наверное. Ищут, ищут, а что ищут
и сами не знают.

Чтобы хоть как-то убить время и не мозолить глаза людям из
специальной секции, которые медленно бродили по залу, проверяя документы у
подозрительных лиц, Поль отошел к большим щитам с информационными листками
Главного полицейского комиссариата.

На сегодняшний день в опасных преступниках значились трое: Петр
Савар, исследования аппарата Гольджи, Акка Иноуэ, дифференциальные
уравнения и Николай Пратолини, компактные галактики Цвикки.

Поль не поверил своим глазам. Малыш Николенька - государственный
преступник. Оказывается, все пять лет, прошедшие со дня принятия
Чрезвычайного закона о запрете ряда теоретических исследований и
разработок, он продолжал заниматься этими проклятыми галактиками в
подполье. Николенька - городской партизан! Смешно. Впрочем, не очень.
Скорее оскорбительно. Полю было неприятно, что слабенький Николенька
оказался способным бороться за свои убеждения, пусть даже так неумело и
неумно, а он, так всегда гордившийся своей независимостью, с готовностью
забросил работу, едва кому-то там пришло в голову прикрыть ее.

Человек должен работать, так я всегда считал, в работе единственный
смысл, единственное обоснование человеческого существования. Долг,
потребность, счастье... Потребность. Да, пожалуй, потребность... Не
связанная со службой, с получением денежного содержания, с принуждением...
Красивые идейки, которые, впрочем, никому, в том числе и мне самому, не
приходит в голову принимать всерьез.

Подожди, подожди, перебил себя Поль. К чему это самобичевание. Все
было не так. Работу я, в сущности, забросил, когда запрета еще в помине не
было. Никогда я не принимал всерьез всю эту болтовню о всемогуществе
науки. Ах, научное мышление, ах, научные проблемы, ах, научные истины -
всегда это отдавало для меня шарлатанством, цирковым номером с пожиранием
огня.

Уж не оправдываюсь ли я? С какой стати. Мне не в чем себя упрекнуть.
Я поступил, как считал нужным - покинул лабораторию, отказавшись
заниматься "промышленными приложениями" под присмотром людей в форме. Это
сейчас легко сказать - покинул лабораторию - а тогда это называлось
по-другому - срыв правительственных мероприятий, имеющих важное оборонное
значение. Это была не шутка - две тысячи разгневанных специалистов.
Впрочем, на обороноспособности страны демарш научников никак не отразился,
многие вернулись, когда на них чуть-чуть поднажали, да и способная
молодежь не подвела, с честью справившись с поставленными задачами. И я
был этому искренне рад, так как всегда считал себя патриотом. Однако,
когда я обнаружил свое имя в черном списке, мне стало не до благородных
обобщений. Хорошенькое было времечко, нечего сказать. Не знаю, что бы я
сейчас делал, если бы тот мордастенький не тиснул мои рассказики в своем
порноальманахе.

Ворошить старое Полю не хотелось. Что было, то было...

"Все. Точка." - приказал он себе и отправился в буфетную подкрепить
душевное равновесие порцией джина. Так что, когда объявили о доставке
багажа, Поль уже немного успокоился.

Ему даже захотелось написать смешной рассказ о парне, которому
однажды настолько обрыдли любимая работа, верные друзья и общепринятые
правила поведения, что он решил уехать в самый наираспоследнейший городок
на свете и начать там свою жизнь заново, основываясь на системе моральных
установлений, совестливости, вселенском добре и помощи людям. Где-то в
пивной ему удалось выяснить, что таким наираспоследнейшим городком на
свете является некий Яя, расположенный то ли в труднодоступном районе
джунглей, то ли на краю действующего вулкана. Фантастически глухая дыра с
пивоваренным заводиком и спичечной фабрикой. Парень распродает по дешевке
свое имущество и первым самолетом летит в Яю. Прилетает, смотрит -
действительно, спичечная фабрика и пивоваренный заводик. Он утром и
повесился...

А потом, уже на стоянке такси, у Поля случился приступ черной
меланхолии. Надо сказать, очень неприятное и болезненное состояние.

Тоска по простому человеческому общению, жажда сострадания, желание
быть нужным и полезным, заинтересовать кого-нибудь, все равно чем - бедой,
радостью, цирковым номером, все равно чем. Поль даже глаза зажмурил, так
ему стало одиноко. Хотелось одного - провести сегодняшний вечер с
друзьями, и пусть не будет ни капли спиртного, черт с ним, главное, чтобы
можно было не следить за своими словами и говорить безответственные
глупости, и ежеминутно попадать впросак, или просто помолчать, только
пусть кто-нибудь будет рядом, и не выставляться, хотя бы сегодня, этаким
мастером слова, доморощенным хранителем эмоционального откровения нашего
времени. Ну неужели я требую слишком многого? Или мне надо обязательно
подохнуть сначала, чтобы заслужить простое человеческое понимание!

Полю стало очень жаль себя, еще бы, никто его не понимает, никто не
любит, но он сразу забыл обо всем, потому что из толпы, как по команде
театрального распорядителя, появился улыбающийся Федор Лагранж, хороший
товарищ Поля еще по лицею. Вообще-то, таких совпадений не бывает, но Поль
мало и интересовался в этот момент причинно-следственной связью событий.
Он просто очень обрадовался.

Дружок ты мой дорогой, как ты вовремя, думал он растрогано, пока
Федор, как всегда подробно, рассказывал о своих обстоятельствах. По его
рассказам выходило, что второго такого весельчака, как он, днем с огнем не
отыщешь. Ух, уж он повеселился, ух, потешился. Впрочем, его повествование
носило отрывочный характер и страдало некоторой отвлеченностью, вызванной
соображениями неразглашения.

Поль оттаял. Кто-то сказал, что настоящие друзья бывают только в
детстве. Наверное, это так и есть.

- Как делишки на службе? - спросил Поль, стараясь сохранить по