Марина НАУМОВА

НОЧНОЙ НАРОД

ПРОЛОГ

Они бежали. Бежали, отдавая бегу всю душу. Бежали исступленно и
восторженно, отчаянно и вдохновенно, удирая от мира - и возвышаясь над
ним.

Да разве это бег? Не могут люди так бегать, нет у них ни причин, ни
надобности, ни чего-то еще - безымянного, но необходимого для того, чтобы
стать частью стихии, имя которой - движение.

Да и люди ли это бегут? Разве известно двуногим хозяевам мира, мнящим
себя венцом творения природы, такое самозабвение? Если кто из них и
считает так, видно, и сам он не человек, только еще не понял, бедняга,
свою истинную природу. Те, кто понял, - те бегут... Потому как не уйти им
от этого бега: не сорвутся они с места сами - так другие люди, подлинные
из подлинных, сгонят их с этого места и бросятся в погоню с улюлюканьем и
гиканьем. От сотворения мира взяла старт эта погоня. С тех пор и бегут...

И летят увлеченные общим порывом души. И мелькают копыта, лапы, ноги
босые... Что за скорость у них? Что за чудо такое?

Глаза горят, стелются по ветру волосы... да и не волосы это - змеи,
иглы дикобразьи, перья птичьи! Но любое уродство в этом бешеном беге
приобретает смысл - а значит, и красоту.

Мчатся они, ненужные миру, изгнанные миром - когда огнем, когда
пулей, а когда и убивающим непониманием. И не остановить их, не удержать,
разве что скрипнуть зубами от досады остается гонителям: не та мишень. Или
можно еще позавидовать их вдохновенности и пуститься однажды вдогонку - с
ними, не за ними.

И счастье их бег - и беда. Ведь сколько ни лети, сколько ни мчись -
всему есть конец. Передохнуть бы - да негде... Но уже вырастают из земли
стены, разверзается лоно ее, даря прибежище гонимым своим детям. Тут уж
только успевай заскочить за ворота и скрыться, сгинуть в старых от
сотворения развалинах. Всех примут они, всех приветят, кто взлетел над
миром и стал им отвергнут. Но беда тому, кто понапрасну потревожит эти
стены, - не будет пощады гонителю изгнанных. Лишь порвавший связи земные,
с кровью отсекший их от себя, имеет право войти сюда. Да и то - кто его
дал, это право? Земля? Луна? Ночные беглецы? Или сам пришедший решил за
себя?

И бегут гонимые, и вопит погоня - но крик ее далек, отстал на века.
Да только отсрочка - еще не спасение, - хотя что такое столетие для
живущих вечно?

И ждут беглецы, когда вновь начнут виснуть у них на пятках псы с
окровавленными мордами, когда охотники протрубят в рога и земля задрожит,
страдая от раздоров разных племен детей своих, будто мало она дала им
места, будто не разойтись им мирно, не ужиться. Но велика зависть одних и
злопамятность других...

И горят глаза, и перья сверкают, и иглы встают дыбом, и шипят змеи,
вросшие в тело, выросшие из тела...

Бегут... И не прекратить тот бег - пока есть еще кому бежать...

Он проснулся.

Проснулся, задыхаясь. Руки, ноги, все тело его еще принадлежали
сумасшедшему бегу.

Несколько минут Эрон лежал, ловя ртом воздух. Чувство победы, но и
неудовлетворенности переполняли его. Лишь недавно бег, который внушал
страх, наполнился новым содержанием, вызывая теперь заодно и восторг.

Но бег был во сне, и чем прекраснее ощущал он себя во время полета,
когда можно было забыть о времени, пространстве, оставить позади обиду,
непризнание и пустоту жизненной тусклости, тем с большей реалистичностью и
жестокостью наваливались они вместе с пробуждением на его истерзанную
душу.

Нет чудесного города, нет полета - есть только опостылевшая комнатка
и мир, где ты - никто, где любой может безнаказанно смотреть на тебя
свысока.

Иногда при мыслях о собственном существовании Эрона одолевала такая
грусть, что ему хотелось просто перечеркнуть все это одним ударом. Одним
глотком кофе с цианидом. Одним выстрелом. Одним прыжком с крыши,
наконец...

Последний вариант нравился Эрону больше всего: полет должен был
напоминать ночной бег. И все же Эрон Бун пока еще жил, да и страх перед
снами, в которые хотелось уйти, покинул его слишком недавно.

И еще одна причина держала его на Земле.

Глория.

Глория была единственным светлым пятном на черноте его жизненного
пути. Не бог весть какая красавица, не кладезь ума, но она обладала
удивительной способностью принимать его таким, каким он есть, и появлялась
в тот момент, когда ему нужней всего было человеческое общество. Глория
всерьез подтверждала "теорию половинки" - лишь она могла подойти к Эрону
так и тогда, чтобы он не ощутил при этом ни малейшего дискомфорта, словно
оба и впрямь были частями единого механизма - вроде бы и самостоятельными,
но дополняющими друг друга.

"Глория... Как я хотел бы ее сейчас увидеть", - не успел подумать
Эрон, как от двери послышался чуть хриплый женский голос:

- Привет!

Она была одета в один халатик, застегнутый на пару пуговиц, но, судя
по движению ее пальцев, и тот должен был с секунды на секунду слететь,
обнажая ее полноватые округлые плечи.

Глория всегда умела предчувствовать желания Эрона...

- Доброе утро! - он повернулся на бок и приподнялся на локте,
встречаясь с ней взглядом. Она смотрела ласково, по-матерински...

Ох, какая неудачная мысль!

Эрон не любил вспоминать о их разнице в возрасте. Глория была намного
старше его. Двадцать и двадцать пять - это совсем не то, что, скажем,
двадцать пять и тридцать. Уж лучше обо всем этом не задумываться...

- Как ты? - она присела на край кровати, нежно прикасаясь теплой
ладонью к его щеке. - У тебя все в порядке?

- Да. А что случилось?

- Ничего, - наклонила голову Глория.

"Просто я люблю тебя, и мне тяжело видеть, каким измученным ты
бываешь по утрам!" - сообщили ее глубокие, вечно светящиеся особой
грустинкой глаза.

- Ну и хорошо... - Эрон откинулся на подушку, затем поймал руку
Глории и прижал к своей груди. Ему было приятно прикасаться к ее мягкой,
нежной коже.

- Вот что, Эрон... - Глория сдвинула брови и чуть слышно вздохнула.

Она колебалась, стоит ли начинать этот разговор, и чтобы хоть
ненадолго оттянуть его, окончательно сбросила халат и залезла в кровать с
ногами, усаживаясь на Эрона сверху.

Возбуждаясь от прикосновения ее теплого тела, Эрон потянулся было,
чтобы схватить подругу в объятия, прижать ее к себе поплотнее, но вовремя
заметил выражение ее глаз и замер, давая возможность ей высказаться.

- Я долго думала об этом, - вновь начала она, поняв, что тянуть время
больше невозможно. - Скажи, неужели тебе не хочется уехать отсюда
куда-нибудь далеко, туда, где мы будем совсем одни?

Эрон негромко вздохнул. Совсем недавно и он хотел уехать, не понимая
того, что всюду его будет ждать лишь холодное презрение и отчуждение. Но
теперь-то он это знал... Знание свело на нет все его порывы. К чему
суетиться, если проклятый мир всюду одинаков? А желание Глории остаться
наедине...

- Ты думаешь, что мы сможем быть более одни, чем здесь? - спросил он.

- Послушай, я ведь не шучу... - Глория поморщилась. Разве это она
хотела сказать? До чего обидно бывает, когда слова только мешают
пониманию... но как объяснить все, о чем думаешь? - Я в самом деле готова
отказаться от работы, - продолжила она, - бросить все и уехать куда-нибудь
подальше, где нет никаких срочных дел, никаких телефонных звонков...

Она прищурилась, стараясь оценить, насколько ей на этот раз удалось
передать словами сжигающее ее чувство, но выражение лица Эрона ничего ей
не сообщило. Все так же его взгляд застывал время от времени,
свидетельствуя о глубоком уходе в себя; все та же тоска светилась в нем;
но отклика на ее конкретные слова не было заметно. И сложно было
утверждать, что Эрон действительно их расслышал: Глория не раз ловила себя
на том, что, находясь рядом с ним, на самом деле беседует с пустотой. Но
сейчас Эрон слушал ее на самом деле.

- Ну и что это тебе даст? - поинтересовался он, и наступила пауза,
которой хватило на то, чтобы мысли ненадолго отошли на второй план, а тела
принялись разговаривать на своем языке.

Кожа - к коже, губы - к губам...

Наконец Эрон вновь выпустил ее и Глория села, поправляя сбитую
прическу.

- Кстати, опять звонил Дейкер, - вспомнила она, немного отдышавшись.

- Он не сказал, зачем?

Лицо Эрона изменилось, став напряженнее и жестче.

Упоминания о докторе никогда не казались ему приятными. В жизни
каждого человека есть ряд вещей, без которых не обойтись, но о которых не
хочется упоминать без крайней необходимости.