Чтение 17–й страницы книги ~Золотая шпага~

Офицер пренебрежительно отмахнулся:

-- Уведите монгола.

Барон Грессер и Кэт ухватили Олю, оттащили. Она оглядывалась на Засядько, в ее глазах было отчаяние и мольба. Он ощутил как с боков уперлись штыки, отступил, пошел к дверям подвала. На пороге обернулся:

-- Твое имя, трус?

Офицер побагровел, крикнул:

-- Увести и держать без ужина! И скажите этому тунгусу, что я, благородный де Артаньяк из Гасконии, родственник королей, не унижусь до перебранки с каким-то башкиром!

-- Артаньяк,-- сказал Засядько страшным голосом,-- завтра ты умрешь.

Он переступил порог подземной тюрьмы, но солнечный свет для него померк раньше, чем переступил порог сырого и темного подвала. Он померк, когда от него оторвали этого удивительно солнечного ребенка.

В глазах кирасиров был откровенный восторг. Один сказал потрясенно:

-- Я даже не знал, что такие есть на свете!

-- Да еще в дикой Германии,-- хмыкнул второй пораженно.

-- Она русская,-- возразил первый.

-- Не может быть,-- запротестовал второй.-- Русские все должны быть вот такие...

Не выпуская ружья, он приложил пальцы к глазам, оттянув веки в стороны и надул щеки, стараясь выпятить скулы.

Засядько засмеялся, спустился по сырым ступенькам. Сзади тяжело лязгнула дверь, загремели засовы.

Сколько ей теперь, подумал он невольно. Выглядит взрослее, но ей не может быть больше, чем двенадцать или даже одиннадцать лет! Или все-таки может?

Глава 24

Подвал был сырой, мрачный. Тяжелые каменные плиты поросли мхом. В древности этот рыцарский замок был гнездом баронов-разбойников, сейчас же в цивилизованные времена людьми заняты только верхние поверхи, или, как теперь все чаще говорят, этажи.

Поверх каменного ложа был брошен матрас, набитый соломой. Засядько сразу лег, надо воспользоваться случаем и поспать, прошлые две ночи почти не сомкнул глаз...

Он провалился в сон сразу, глубокий и мощный, как могут спать только очень здоровые люди. Вверху ломал голову Мавильон, рядом бродили призраки и потрясали цепями, завывали дурными голосами, вдали прогрохотала тяжелая пушка, но он спал без задних ног. Расслабившись, в глубоком сне, пальцы подрагивали... Правда, и во сне они касались того места на поясе, где остались пустые ножны.

Дверь заскрипела, лязгнул ключ. В ярком дверном проеме возникли три силуэта. Мгновенно проснувшись, он не сразу вычленил среди них женский. Двое других были солдаты с примкнутыми штыками.

Женщина спустилась по ступенькам, и когда вышла из бьющего в глаза солнечного света, Александр узнал тоненькую фигурку Олю. В ее руках был поднос с тарелками, накрытыми салфетками. Тесный каземат сразу наполнился запахом печеной птицы, ароматом трав, перца.

Она опустила поднос на единственный колченогий стол, ее ясные глаза отыскали его изумленное лицо:

-- Я знаю, мужчины любят есть жареное мясо.

-- Много ты знаешь,-- удивился Александр.-- Как тебя пустили? Или это Мавильон послал?

-- Нет, я сама тайком. Мавильон не знает, как и мои родители. А солдат я упросила. Французы все такие галантные, до смешного!

Он подвинул к себе поднос, сбросил салфетки. Дичь была приготовлена на славу, жареная корочка лопалась от распирающего ее сочного мяса. Он разорвал ее пополам, и, обжигаясь, начал с аппетитом есть, предоставив ей наблюдать с интересом. Ребенок, напомнил себе, любопытный ребенок. Герой из детский снов попал в плен, брошен в темный каземат. Как не придти на помощь?

-- Я узнала,-- сказала она важно,-- вы не пленник. Вы явились сами!

-- Разочарована? -- спросил он с набитым ртом.

Она вздохнула:

-- Еще как. Я надеялась, что буду спасать вас, Александр Дмитриевич.

Он отмахнулся:

-- Неблагодарное дело. Не занимайся.

-- Почему?

-- Хлопотно. Спасешь меня, а потом?

Она кивнула, ее глаза смеялись:

-- Да, я вспоминаю рассказ бабушки о плененной принцессе... Которую спасает принц, а потом на ней женится.

Он покосился на открытую дверь. Оба кирасира стояли на фоне темнеющего к вечеру неба. Вряд ли слышат каждое слово, но за пленником следят, тут промаху не дадут.

Он продолжал разрывать руками мясо, ел быстро, жадно, с удовольствием. Ее глаза дважды скользнули по его волосатой груди, белая рубашка по привычке была распахнута почти до пояса, а мундир он снял и положил под голову. На ее щеках выступил румянец.

Она искоса посматривала на его чеканные черты лица, суровые и четкие, словно выкованные из меди. В этом человеке было намного большее, чем спаситель ее и родителей. Он был красив как демон, но она видела в нем сгусток воли, и в ее внутреннем зрении он казался ей похожим на обнаженный клинок. Даже здесь, в каземате, он был опасен, вряд ли его удержат эти стены, если он сам не пожелал бы остаться здесь! В нем чувствовались сила и натиск, звериная мощь и нечеловеческая живучесть.

Невероятная выживаемость, которая сохранила его в бесчисленных битвах, оставила его в том же теле, в каком он и начинал службу. Он остался все так же молод, каким она увидела его впервые. А ее отец быстро старел, мать же, оставаясь со сравнительно свежим лицом, сильно пополнела. Лишь на его обветренном лице, которое хлестали ветры трех морей, не было ни малейшей морщинки. Он мерз в снегах, преследуя армию Наполеона, голодал, сам ел конину, но и эти лишения не оставили следа ни на худощавом молодом лице, ни на жилистом мускулистом теле, которое больше пристало цирковому атлету, чем благородному дворянину

-- Как вы оказались здесь? -- спросил он.

-- У папы плохо с легкими, врачи посоветовали воду Баден-Бадена, затем здешние источники... И вообще покой, тишину.

Он хмыкнул, ел молча, затем засмеялся:

-- Во всем мире нет более тихой страны, чем Россия! Ни одного выстрела, никаких разбоев, даже смертная казнь за ненадобностью отменена еще императрицей, будь земля ей пухом. А минеральные источники в России есть на все болезни. Даже на те, которых еще не придумали!

Она глубоко по-детски вздохнула:

-- Русь мне только снится. Подумать только, я родилась в Италии, жила в Греции, на Мальте, в Венеции, теперь вот в этих германских княжествах, которым потеряла счет... а в России еще не была! Она кажется мне страной таинственных сказок.

-- Этого хватает,-- согласился он. Его крепкие зубы крушили полые кости, изнутри брызгал пахучий и еще горячий мозговой сок.-- Здесь собираетесь жить?

Она вздрогнула:

-- С пруссаками? Они такие грубые. Нет, мы уедем дальше во Францию. В Париж.

-- Париж... Гм... Он хорош, пока по его мостовым не прогремят копыта нашей конницы. Я не имею в виду драгун или кирасир.

Она ахнула, отшатнулась:

-- Казаков?

Он смотрел с жестокой улыбкой. Потом сказал мягко:

-- Ребенок, тебе пора. Родители хватятся, выдерут.

-- Меня никогда не драли! -- возмутилась она.

Он покачал головой:

-- В самом деле? Не подумал бы.

-- Почему?

-- Я бы драл тебя каждый день.

Она смотрела на него большими круглыми глазами. Александр ждал, что она возмутится и уйдет, однако девушка лишь скорбно вздохнула:

-- Ладно.

-- Что ладно?

-- Если бы меня пороли вы, я бы терпела.

Он надеялся, что в ее голосе будет больше от шутки, но ее голос звучал очень серьезно. Их глаза встретились. Наступила долгая неловкая пауза. Кусок мяса застыл в его руке, а челюсти двигались все медленнее, пока не застыли как вмороженные в лед.

Она смотрела на него неотрывно, в ее глазах был немой вопрос. Я сама буду приносить тебе плеть, говорили ее глаза, если ты захочешь меня выпороть, только не гони. Она же ребенок, напомнил он себе. Ей двенадцать лет, она еще в куклы играет! Первые воспоминания детства о том, как огромный великан врывается в ее страшный мир, повергает злых чудищ, что обижают ее, а также ее маму и папу, поднимает ее высоко-высоко в воздух, даже дух захватывает, а в ушах гремит его громоподобный голос... Не напомнить бы ей, что он держал ее на руках совсем голенькой, даже пообещал ей жениться, раз уж застал в таком порочащем виде...

Неизвестно что произошло бы, если бы кирасир не вскрикнул внезапно:

-- Мадемуазель, бегите немедленно! Похоже, сюда направляется комендант.

Оля заколебалась, кирасир сбежал вниз, грохоча сапогами, ухватил ее за руку и поспешно вытащил наверх. Лязгнула дверь, загремели засовы. Некоторое время было тихо, затем чуткое ухо Александра уловило приближающиеся шаги.

Он ждал, но шаги лишь на мгновение замерли возле его двери, затем человек прошел мимо. Засядько снова лег, приготовился заснуть. Закрыв глаза, он восстановил сцену, когда этот солнечный ребенок спустился в этот каменный подвал, как лучились серые глаза, как протягивала ему поднос с едой в стремлении как-то позаботиться, накормить, и как звучал ее нежный еще детский голос.

Так и ушел в светлый чистый сон: улыбаясь счастливо, дышал спокойно, жесткие черты лица разгладились... но едва что-то шелохнулось рядом, как он уже был на коленях, а цепкие пальцы как железным капканом ухватили что-то мягкое:

-- Кто?.. Что?

В его руках хрипел и задыхался тщедушный человек. Пальцы Засядько сжимали ему горло. Он расслабил хватку, несчастный прохрипел:

-- Я... друг...

Засядько отпустил, сел на ложе. Сознание прояснилось. Он был в той же темнице, но теперь в правом углу зияла черная дыра. Плита была отодвинута, оттуда несло могильным холодом.

Человек, наконец, высвободился из его рук, усиленно потирал покрасневшую шею. Был он в потертом камзоле, в старых туфлях со старомодными пряжками, а голову покрывал парик, какие еще носило старшее поколение.

-- Ну и пальцы у вас...

Засядько вслушался в акцент, спросил на немецком:

-- Кто вы?

-- О,-- обрадовался человек в камзоле,-- вы владеете... Позвольте представиться, статский советник герр Бюлов, фон Бюлов. Мы узнали, что вы в плену... А так как русские войска пришли освободителями...

Засядько оглянулся на яму:

-- Тайный ход?

-- Он самый,-- кивнул фон Бюлов.-- Это старинный рыцарский замок Гогенцеллеров, отсюда ход выводит за пределы замка... Меня прислали помочь вам бежать!

Засядько с любопытством всматривался в лицо статского советника. Глаза мудрые, усталые, понимающие, в них видны участие и забота.

-- Сейчас явятся с едой,-- предупредил он.-- Я не хотел бы, чтобы вас застали здесь.

Фон Бюлов кивнул:

-- Опасаетесь погони? Хорошо, вы правы. У них в самом деле подошло время ужина. Хотя французы все ленивые и непунктуальные, но время ужина соблюдают. Пожалуй, это единственное, что они соблюдают. Я вернусь через час.

Он неторопливо спустился в яму. Как Засядько заметил, там мелькнули руки, помогли немолодому советнику. Засядько тщательно уложил плиту на место, покрутил головой, засмеялся. Добрые дела не остаются безнаказанными!

Ужин ему, несмотря на угрозу де Артаньяка, все же принесли. Точно в час, когда обедал гарнизон. И именно то, что ели солдаты гарнизона. По всем воинским законам цивилизованных стран пленникам обязаны были давать то же самое, что и солдатам.

Кирасиры сочувствующе смотрели на русского офицера. Он был мужественно красив, держался весело и раскованно, шутил по-французски, смеялся, хвалил французскую кухню, хотя и ел как-то без большой охоты, словно бы с натугой. По их лицам уже понял, что все знают как ему бросалась на шею юная девушка, но об этом молчал, только хитро улыбался.

Вскоре, когда они ушли, забрав пустую посуду, плита поднялась снова. На этот раз вслед за фон Бюловым вылез молодой парень в простой деревенской одежде. Лицо его было глуповато-доброе. Бюлов называл его Гансом, и Засядько сразу увидел, что парень абсолютно честен, доверяться ему можно во всем.

-- Теперь вас хватятся только под утро,-- сказал Бюлов, голос его прерывался. Лицо раскраснелось, дышал тяжело.-- Не в моем возрасте лазить по этим ходам...

Засядько развел руками:

-- Дело в том, что я не могу покинуть это место.

-- Почему? -- вскрикнул Бюлов.

Ганс сопел сочувствующе, бросал на русского офицера жалостливые взгляды. Засядько объяснил:

-- Я не пленник, я парламентер. Правда, комендант крепости перегнул палку... то есть, превысил свои полномочия. По всей видимости, все еще надеется на помощь от императора.

Бюлов сказал осторожно:

-- Но вы все сказали ему? Передали требования?

-- Да, но хочу получить и ответ.

Бюлов смотрел внимательно:

-- Я уже знаю о стычке во дворе. Помощник Мавильона человек мстительный. Я говорю о де Артаньяке. Комендант за всем не уследит, а тот может сделать какую-то пакость. Он не боевой офицер, а прислан из Парижа...

Засядько развел руками:

-- Что я могу сделать? Я должен дождаться ответа. Кстати, этот ход ведет за пределы крепости?

Бюлов тонко улыбнулся:

-- Из основного хода можно попасть в покои бывшего владельца замка, а также в оружейную. Оккупанты понятия не имеют о тайных ходах. А ведь любой из нас может появиться в их спальнях! И перерезать горло. И если бы мы не были дворянами, а... ну, простыми крестьянами, что уже ведут партизанскую войну, то...

Он замолчал, но Засядько и сам представил, что если бы управитель замка впустил через тайный ход разъяренных крестьян, не признающих никаких правил благородной войны, какую бы бойню здесь устроили! Но крестьяне, перебив французов, заодно разграбят замок, изрубят дорогую мебель, перебьют посуду, изнасилуют всех женщин, а в довершение всего еще и подожгут замок со всех сторон.

-- Я ценю ваше желание спасти меня,-- сказал он.-- Значит, немцы рассматривают русскую армию не как новых оккупантов, а как освободителей. Но я останусь... Впрочем, чтобы ваши усилия не были напрасны, может быть покажете тайный ход? Я уже выспался, а до утра еще далеко.

Фон Бюлов смотрел с уважением:

-- Я ценю вашу верность воинскому долгу. Но если покинете это место, вас будут считать беглецом... И просто застрелят, когда увидят. Есть ли смысл возвращаться?

Засядько беспечно засмеялся:

-- Есть ли смысл вообще отсюда уходить? Нет, конечно. Но жить по смыслу -- разве жить?

Они спустились в темный лаз. Засядько помог Гансу установить тяжелую плиту на прежнее место. Массивная, покрытая плесенью, она встала так плотно, что самый придирчивый глаз не заподозрил бы, что ее можно сдвинуть с места.

Ход был прорублен в скале высотой в рост человека, из чего Засядько понял, что тянется далеко. Короткий лаз можно пройти и на четвереньках. Два человека еще могут разойтись, прижимаясь спинами к стенам, но по-настоящему расширился только в одном месте. Засядько ту же спросил:

-- Здесь ход в хозяйские покои?

-- Здесь,-- удивленно ответил фон Бюлов.-- Как-то заметно?

Засядько пощупал стену, решительно шлепнул по одной глыбе ладонью:

-- Эта?

-- Точно,-- сказал Бюлов с еще большим беспокойством -- Мне казалось, что догадаться непросто...

-- Это кому как,-- ответил Засядько,-- а вон там, если не ошибаюсь, ход идет влево в оружейную?

В свете факелов в трех шагах впереди виднелось еще одно расширение. Фон Бюлов удивленно вертел головой, а молчаливый Ганс уже вслушивался в звуки за стеной, приложив ухо к камню. Удовлетворенный, начал с натугой вынимать, пыхтел, дулся, наконец, камень подался. Засядько помог бесшумно вынуть, отодвинул толстый ковер.

Роскошнейший зал, широкая как биллиардный стол кровать в самом центре, с тяжелыми занавесями и под балдахином, два огромных камина, в одном остывают багровые угли, исполинский стол -- можно устраивать конные скачки, две дюжины кресел, портьеры в тяжелых искусно украшенных рамах, каждая из которых стоит целое состояние...

-- Ждите меня здесь,-- шепнул он,-- я осмотрю зал. Если удастся, то и замок...

Ганс кивнул, начал прилаживать на место камень. Засядько опустил край ковра, пробежал на цыпочках вдоль стены. Горели три светильника, большая люстра, на столе вдобавок были зажжены свечи. Тяжелые подсвечники отливали золотом. Возможно, и были из золота. Хотя вряд ли, французы уже растащили бы. Не из склонности к грабежу, это не его казаки, просто Наполеон заявил, что война должна кормить себя сама, и его цивилизованная армия уже на "законных основаниях" грабила побежденных так, что устыдились бы и орды Тамерлана.

Под пристальными взглядами бывших хозяев замка, самые первые из которых еще водили крестоносные войска на полабских славян, он перебегал от одной двери к другой, прислушивался. Иногда звучали голоса, шаги, за окнами погромыхивало.

Когда он уже собирался выскользнуть из зала, послышался грохот подкованных солдатских сапог. Он затаился за портьерой, а дверь распахнулась так стремительно, что ударилась о стену.

Мавильон вошел в сопровождении щеголеватого офицера. Де Артаньяк, узнал Засядько. Мавильон продолжал говорить резким злым голосом:

-- Генерал Жувер в двух дня отсюда! Он не успеет...

-- Наши стены неприступны,-- де Артаньяк говорил тоже резко, с ожесточением.-- Мы в состоянии продержаться и месяц, запасы нам позволяют!

-- Но нет надежной защиты против ядер русских!

-- Что они могут против наших стен?

Мавильон подошел к столу, но не сел, а стоял в глубокой задумчивости, уперев кулаки в стол. Бросил словно нехотя:

-- Русские уже не те варяги, что грабили наши берега тысячу лет тому.

Де Артаньяк сел в кресло, откинулся на спинку, забросил ногу на ногу. Голос был пренебрежительный, словно разговаривал не со старшим по званию, а с подчиненным:

-- Чем же они лучше?

-- Лучшая в мире артиллерия у них,-- напомнил комендант.

-- Ею надо еще уметь пользоваться!

-- Если они сами ее делают, то и пользоваться умеют... Наш император показал под Аустерлицем, на что способна артиллерия! Только благодаря ее ядрам он уничтожил русскую армию. А этот русский полковник меня тревожит... Что-то есть в его глазах. Такие люди умеют делать то, за что берутся. А он, судя по всему, артиллерист!

Де Артаньяк спросил насмешливо:

-- Уж не хотите ли вы сказать, что он не уступит нашему любимому императору?

Мавильон покосился, сел, подпер кулаками голову. Де Артаньяк ударил в гонг, чуть не оглушив Засядько, что прятался рядом. Вошел солдат, выслушал распоряжение, исчез. Вместо него явились двое с подносами, вином и большой вазой с фруктами.

Некоторое время они молча насыщались. Снова Засядько отметил, что потомок королей держался с комендантом крепости более, чем на равных. Не зря поговаривали, что в бывшей революционной армии уцелевшие аристократы снова поднимают головы. А Мавильон, судя по манерам, выходец из бедноты, который взлетел на высокий командный пост во время революционной бури. И тоже чует, что ежели революционный генерал объявил себя императором, ежели своего генерала Бернадота, с его татуировкой на груди "Смерть королям!" поставил шведским королем, то с аристократами под его началом лучше не ссориться.

-- Завтра узнаем,-- сказал, наконец, Мавильон.-- По тому, как он расставил свои орудия.

-- Аустерлиц повторить невозможно,-- заявил де Артаньяк высокомерно.-- Это под силу только французскому гению.

-- Русские непредсказуемы.

Засядько начал потихоньку за их спинами продвигаться вдоль стены, все еще скрываясь за портьерой. Короткий сон освежил настолько, что каждая мышца дрожала от возбуждения. Все тело жаждало схваток, яростной работы, прыжков через пропасти, а руки рвались к шпаге. Сердце стучало сильно, требуя приключений.

Внезапно без стука вошел слуга с подносом в руках. Засядько застыл, слуга мог заметить его от двери! Де Артаньяк повернулся, протянул руки к подносу, а Мавильон быстро налил себе полный фужер, выпил залпом за спиной помощника.

Де Артаньяк помогал слуге снимать тарелки с виноградом и яблоками, и Засядько, напряженный как зверь перед прыжком, все же отметил и внезапную предупредительность аристократа, не настолько уж и голоден, но перестал удивляться, когда увидел как слуга незаметно передал ему клочок бумаги. А комендант тем временем торопливо налил себе еще, осушил залпом, а фужер поставил на стол раньше, чем обернулся помощник.

Слуга начал поворачиваться уходить, Засядько пригнулся, изготовился к длинному прыжку. Будут короткие злые удары, хруст костей...

Слуга увидел его, в глазах мелькнуло изумление, но в лице не дрогнул ни единый мускул. С подносом у груди он деревянно прошествовал к двери, распахнул, повернулся и еще раз поклонился офицерам, причем вроде бы часть поклона предназначалась и затаившемуся за портьерой человеку.