Чтение 31–й страницы книги ~Золотая шпага~

-- Если там не будет плана... или если я не найду ключ... Понимаешь? Ты получишь в мешке головы своих детей. И голову твоей жены.

Вместе с ним ушел и один из стражей. Второй, грязный и звероватый, остался сидеть на ступеньках. Он сопел и обрезал длинные грязные ногти острым как бритва ножом. Встречаясь взглядом с пленным генералом, он зловеще скалил гнилые зубы, многозначительно поигрывал лезвием, бросал зайчики в глаза связанному по рукам и ногам.

Александр в отчаянии склонялся все ниже. Лицо его было искажено страданием. Потом он заметно расслабился, и удивленный страж увидел, что пленник, не выдержав страданий, провалился в глубокий спасительный сон.

Слаб барин, подумал он с презрением. Все они хороши, когда с плетью в руке прохаживаются вдоль солдатского строя. И все отважны, когда за их спинами вся мощь солдатских штыков...

Он отвернулся, лениво ковырялся концом ножа в зубах, выковыривал остатки мяса. Он не видел, что пленник незаметно переместился. Его согнутые ноги приблизились. Когда раздался легкий свист, он удивленно начал поворачивать голову.

Он никогда не узнал, что швырнуло его со страшной силой. Александр вложил в удар обеими ногами свою звериную мощь. Тело стража ударилось о каменную стену, будто им бросили из катапульты. Александр, не дожидаясь, когда он рухнет на пол, перекатился, зубами подхватил нож, отполз к щели, которую заприметил раньше, воткнул нож и поспешно принялся тереть веревки на руках о лезвие.

Времени в обрез, прикидываться раздавленным некогда. Ни плана в ящике рассвирепевший Васильев не найдет, ни ключа в шкатулке. Как и самой шкатулки.

Дурак. Головой бы подумал, а не тем, чем думает всегда. Или меряет все по своему аршину? Откуда у него один кабинет, второй, да еще вторая спальня?

Глава 41

Ольга в бессилии подергала запертую дверь. Сквозь плотно закрытые ставни пробивался слабый луч света. Глаза ее привыкли, теперь она видела толстую решетку в окне. Этого было бы достаточно, чтобы воспрепятствовать бегству, но там еще и дубовые ставни на крепких болтах. А кричи не кричи, ставни не пропустят на улицу и самые отчаянные вопли.

Она не знала, сколько прошло времени. Наконец дверь с легким шорохом отворилась, появился Васильев. Из-за его плеча выглядывала массивная голова помощника. Васильев окинул ее оценивающим взглядом:

-- Теперь, Ольга Зигмундовна... пришло время для прогулки.

-- Что вы хотите еще? -- насторожилась она.

Он повторил с нехорошей усмешкой:

-- Я же сказал, прогулка. Не больше. Мы заедем к одним моим друзьям... Ну, не совсем друзьям, но там собирается общество...

Она смотрела непонимающе:

-- Мы появимся среди людей?

-- Верно.

-- И... там будут люди, которые совершенно ничего не знают о вашем подлейшем предательстве?

Его улыбка стала шире. Глаза сияли триумфом:

-- Совершенно верно.

-- Но почему вы думаете, что я сразу не расскажу все? И вас не схватят?

Он захохотал с превеликим удовольствием:

-- Мне очень радостно зреть, что вы совсем не цените жизнь своего мужа. Я, кстати, тоже не дал бы сейчас за его жизнь и ломанного гроша.

-- Что... вы... хотите сказать?

-- Что я отдал необходимые инструкции его тюремщикам. Если вы пикнете хоть слово, если улыбнетесь мне недостаточно тепло... вы еще не понимаете? Ему сразу же перережут горло.

Ее осыпало морозом. Лицо Васильева было искажено свирепой радостью. Он наслаждался, окидывая ее с головы до ног. На миг у нее мелькнула паническая мысль, что он мог возжелать овладеть ею, чтобы его триумф был полнее, но тут же поняла, что для него намного важнее и слаще уничтожить их репутацию в глазах общества, в глазах двора, в глазах императора и его семьи.

-- Вы играете с огнем,-- сказала она медленно.

-- Знаю,-- согласился он.-- Но что, как не играл с огнем, делал ваш муж? Он прыгал с горящим фитилем в руках по бочкам с порохом, постоянно скрещивал шпаги, прыгал с корабля на корабль, срывался с высоких башен... И что же? Он стал только крепче. И офицеры уже всей армии кричат ему славу, и пьют в его честь! Так что иногда есть смысл поиграть с огнем!

Она подпустила презрения в свой холодный голос:

-- Но вы -- не Александр!

Он пожал плечами:

-- Кто знает?.. Я просто не пробовал. Так что быстро собирайтесь, я уже велел подать карету.

Он вышел, оставив дверь открытой. Она быстро набросила плащ. Ее трясло от страха и возбуждения. Васильев явно теряет рассудок. Немыслимая ненависть к Александру... Что на него подействовало? Что жизнь уходит, а он ее просидел в теплом штабе, лишь глядя с завистью на соперника, что жил полной жизнью, бывал на всех морях, прошел Европу, любил и был любимым, находил и терял, отдавал больше, чем получал, но всякий раз находил, что отдавать, и всякий раз у него не убывало...

Ее охраняли уже не так рьяно. Васильев еще раз напомнил, что в этот момент его помощники держат нож у горла ее мужа. И даже если ей каким-то образом удастся перегрызть ему горло, это его погубит наверняка.

Он увидел как она отвела взгляд, удовлетворенно улыбнулся, Значит, он угадал, такая мысль посещает ее хорошенькую головку. Либо этот проклятый задира выбрал себе в пару такую же женщину-зверя, хоть и в личине ангела, либо она, что вернее, за годы жизни с ним набралась от него столь несвойственной вымирающей аристократии жестокости и умения выжить!

-- Ни-ни-ни,-- предостерег он.-- Вы полностью в моих руках! Помните об этом.

Опьяненный властью, он протянул руку, взял в ладонь медальон на ее груди. Она брезгливо дернулась, когда он задел пальцем ее нежную кожу. Васильев побагровел, эта женщина унижает его на каждом шагу, все еще не понимает своего положения!

Он с силой дернул, Оля вскрикнула, когда цепочка больно врезалась в шею и порвалась. Васильев держал золотой медальон на раскрытой ладони: Рубины источали кровавый свет, а бриллианты блестели остро и угрожающе.

-- Дорогая вещичка... Откуда? В России равных нет.

-- Вы мерзавец,-- сказала она с ненавистью.

-- Ну, я не разделяю вашу точку зрения,-- ответил он с чувством победы.-- Но вы восхитительны в гневе.

-- Он убьет вас,-- пообещала она.-- Убьет на моих глазах.

Карета двигалась быстро, колеса часто стучали по булыжной мостовой. Васильев отодвинул занавеску, с недоброй улыбкой выглянул:

-- Скоро... Я недаром все годы работал в Генштабе.

-- И много вы составили планов победоносных битв?

-- Это не важно. Для вас важнее, что я составил план как уничтожить этого надменного наглеца. Не убить, хотя для меня важно и развеять миф о его неуязвимости, а именно уничтожить. Теперь же этот план успешно завершается.

Она чувствовала отчаяние, мозг работал так, что голова разогрелась от прилива крови. Похоже, предатель в самом деле предусмотрел все. Слышно было как покрикивает кучер, кони пофыркивали на ходу. Васильев кому-то поклонился, и снова у Оли был безумный порыв закричать, позвать на помощь, но с большим усилием сумела взять себя в руки. Она достаточно прожила с этим удивительным человеком, чтобы вести себя иначе, чем ожидается от избалованной генеральской жены!

Голос кучера стал строгим. Оля услышала как кони замедлили бег, карета остановилась. Ее качнуло, на подножку прыгнул верзила, отворил дверцу. Васильев вылез неспешно, подал руку Оле:

-- Улыбайтесь! Теперь постоянно улыбайтесь мне!

-- Это не будет неестественно?

-- Нет,-- процедил он сквозь зубы, но рот растягивал в улыбку, ибо на улице были люди, а карета остановилась перед роскошным домом, от двери к ней по широким мраморным ступенькам уже спускался дворецкий.-- Это будет лишь означать, что вы ко мне... крайне неравнодушны.

Она ощутила такое отвращение, что ее едва не стошнило. Голос ее был хриплым от ненависти:

-- Берегитесь! Он найдет вас и на дне моря.

-- Пока что он лежит связанный в темнице,-- шепнул он в ответ.-- А нож у его горла.

Она в бессилии наклонила голову. Дворецкий подошел к ним, поклонился:

-- Прикажете доложить?

-- Да...

Звонкий стук подков заставил их повернуть голову. Вдали на улице показался на бешено скачущем вороном коне человек в белой рубашке. Конь был огромен, он несся как пушечное ядро. Волосы всадника трепал ветер, рубашка на груди была разорвана, обнажая широкую грудь, покрытую черными волосами.

Оля задержала радостный крик. Александр мчался как неминуемая смерть, глаза сверкают, вид его страшен. Васильев издал сдавленный крик:

-- Петр, Вавил! Убить его!

Из-за кареты выбежали двое. В их руках были ружья. Они мгновенно опустились на колени, прицелились в скачущего на них человека. Васильев с руганью выхватил пистолет, повел им за всадником. Оля молча, но с огромной силой ударила его под локоть. Выстрел грохнул так, что барышня на той стороне улицы томно ахнула и красиво упала в обморок Ее кавалер стоял ошалелый, барышня грохнулась о тротуар как бревно.

Васильев затравленно отшвырнул пистолет, его пальцы больно ухватили Олю за плечо, а другой рукой он выхватил из-за пазухи короткий острый нож. Она отшатнулась, ибо всех сил ударила острым носком туфля в голень. Васильева перекосило от боли, он едва не упал, а пальцы его невольно разжались. В бессилии он внезапно бросил в нее нож, повернулся и, сильно хромая, побежал по улице. Вид у него был настолько страшен, что никто не решился встать у него на дороге.

Два выстрела прогремели как один. Оля подхватила с земли нож, остановилась, глядя расширенными глазами на происходящее. Седло вороного опустело, он сделал еще два стремительных прыжка, внезапно в седле с той стороны появился Александр, в его руке что-то блеснуло.

Один из помощников Васильева всхлипнул и, выронив ружье, ухватился обеими руками за горло. Там торчала рукоять ножа. Александр на скаку прыгнул на второго, сбил с ног.

Оля вскрикнула:

-- Саша! Лови!

Он мгновенно обернулся, поймал брошенный ею нож Васильева. На его мрачном лице была жестокая улыбка. Белые зубы блестели как у дикого волка. Волосы слиплись от крови, но в нем было больше огня, чем в том затянутом в парадный мундир генерале, каким его видели в Петербурге.

-- Как ты? -- спросил он озабоченно.

-- Все в порядке,-- заверила она с облегчением.-- Смотри, тот поднимается...

Он отшвырнул нож, даже не оглянувшись:

-- Он уже не поднимется.

Она поняла по неестественно вывернутой голове, что Александр в пряжке с коня успел сломать противнику шею.

-- Ох, Саша...

Она бросилась ему в объятия. Он прижал ее к своей могучей груди, его мощное сердце билось часто, сильно. Несмотря на холодный день, кожа была покрыта потом, Оля услышала знакомый запах, от которого у нее сладко кружилась голова.

Вокруг собиралась встревоженная толпа. Прибежали городовые, появился пристав. Дворецкий, который при выстрелах убежал к двери, снова спустился, спросил с поклоном:

-- Велите доложить?

Оля ответить не успела, Александр со злой насмешкой указал на свою волосатую грудь.

-- Передай Петру Антоновичу, что у меня оторвалась пуговица. Вернусь, пришью, а потом уж можем и повидаться.

Дворецкий поклонился: Вид у него был невозмутимый, на два плавающие в лужах крови трупа не повел и глазом:

-- Так и доложу.

Александр снова поцеловал Олю, ни мало не смущаясь обилием собравшихся:

-- Бог ты мой, какая же ты у меня красивая!

-- Саша, я чуть не умерла от страха,-- призналась она.

-- Да? А я видел, что ты чуть не убила этого предателя.

-- Потому что он хотел выстрелить в тебя! -- сказала она горячо.

Он снова обнял ее, в толпе ликующе закричали, захлопали в ладоши. Оля прижалась к его груди, ощущая себя надежно, защищенно, и только жаль, что не удается пролезть сквозь его толстую кожу и спрятаться у него в груди рядом с горячим, просто раскаленным сердцем!

Васильева не нашли, сколько не искали. Засядько объяснил городским властям, чего хотел и добивался бывший полковник Генштаба. В подвале дома, где его держали, нашли двух помощников Васильева. Один еще дышал, второго жизнь покинула раньше, чем пленник выбежал из дома

Городовые уважительно покачивали головами. Хорошо, что этот удалец на стороне закона, иначе задал бы хлопот городским властям. Не будь он генералом, мог бы стать неуловимым атаманом разбойников. И тогда жизнь в Санкт-Петербурге стала бы адом для богатых и знатных...

Великий князь Михаил испытующе смотрел на Александра:

-- Вы уверены, что его люди не могли взять секретных бумаг?

-- Исключено,-- отрезал Александр, явно задетый.-- Мои бумаги в надежном месте.

-- Гм... Где же вы их так надежно прячете?

Александр прищурился:

-- Михаил Александрович... Васильеву не удалось, так неужто теперь вы хотите спереть мои чертежи?

-- Что?.. Ах, ты ж наглец...

Он расхохотался, обнял Александра:

-- Я говорил о черновиках, обрывках... Ну, что мы храним не столь тщательно.

-- Черновики я делаю в голове.

-- Все?

-- И всего. Если бы я делал черновики, у меня не хватило бы моих двадцати пяти часов в сутках.

Михаил смотрел непонимающе. То ли генерала слишком сильно по голове ударили, то ли от непосильной работы чуть-чуть начал заговариваться.

-- Александр Дмитриевич!.. Но в сутках всего двадцать четыре часа! Откуда вы берете еще один?

-- Занимаю из соседних суток,-- ответил Александр очень серьезно.

Глава 42

В один из дней перед отъездом на юг к Засядько зашел попрощаться Александр I. Выглядел он очень плохо, лицо было желтым и одутловатым, руки дрожали. А через два месяца из Таганрога пришло сообщение, что монарх, самодержец Российской империи умер 1 декабря от лихорадки.

У Засядько собрались возбужденные товарищи. Все строили догадки, в самом ли деле Александр I умер свой смертью, это было бы неслыханно, все знали обстоятельное описание его коронации, сделанное французским посланником Фуше: "Молодой царь приближается. Впереди его идут убийцы его деда, за ним -- убийцы его отца, по бокам -- его собственные убийцы...". Тем более, что сразу пошли слухи, будто бы царь попросту скрылся от суеты мира, принял имя старца Кузьмича и ушел в пустынники искать истину. Это было похоже на правду, ибо Александр I усиленно интересовался, что будет "потом" и как при жизни достичь просветления духа.

И, конечно же, всех интересовало, кто же будет императором. По праву престолонаследования императором должен стать великий князь Константин, но все помнили его гордый отказ от царского трона, когда он узнал, каким образом старший брат завладел им. Правда, за это время много воды утекло, Константин давно мог переменить решение.

-- Императором будет Константин,-- заявил Алябьев решительно.-- Царская корона -- слишком большая приманка!

-- Константин и так уже генералиссимус,-- возражал ему Внуков.-- Это звание потруднее заработать, чем корону. Императоров много, а генералиссимусов раз-два и обчелся. К тому же Константин развелся с саксен-кобургской принцессой и вступил в морганатический брак с полькой Иоанной Грудзинской. Чтобы стать императором, он должен бросить польку. Константин на это не пойдет! Ради польки не только от короны, но и от других благ откажется...

Постепенно страсти утихли, и спорщики умолкли.

-- Императором будет Николай,-- сказал Засядько.-- Константина знаю хорошо. Он резок, груб, недостаточно умен, но честен и упрям. Если отказался от императорского престола, то слово сдержит.

-- Только бы не Николай,-- простонал кто-то в ужасе.-- У него лучший друг -- Аракчеев!

Последующие дни были полны противоречивых событий. Константин, бывший в то время в Польше, узнав о смерти Александра, 8 декабря написал Николаю письмо, заверяя в своем повиновении и верности, и поручил Михаилу срочно отвезти его в Петербург. Николай же сам принес присягу Константину и требовал принесения присяги от других. Тем временем собрался Государственный совет, и был прочитан акт о престолонаследовании, в котором Константин отказывался от престола в пользу Николая. Николай, воспитанный в лучших традициях чести, выслушал и заупрямился.

Это было совершенно необычное для России положение. Предыдущий век ознаменовался периодом жестокой борьбы за трон, государственными переворотами, цареубийствами. А теперь между братьями происходило как бы соревнование в отказе от трона!

Михаил прибыл в Петербург 14 декабря и привез категорический отказ Константина от престола. Николай потерял еще десять дней на отправку писем Константину, в которых уговаривал того приехать и принять корону. А между тем полиция сообщала о многочисленных собраниях офицеров. Военный губернатор города Милорадович повторил свою пренебрежительную фразу, ставшую крылатой: "Оставьте этих шалунов в покое и не мешайте им читать друг другу их плохие стихи".

Измученный и иззябший Михаил, который как загнанная гончая носился между Петербургом и Варшавой, а декабрь с его морозами и метелями не лучшее время для таких поездок, в отчаянии остановился на крохотной станции на равном расстоянии между Петербургом и Варшавой, заявил, что с места не сдвинется, пока кто-то из братьев не возьмет корону и всю власть в свои руки.

-- А почему медлят заговорщики? -- недоумевал Засядько.-- Мне донесли, что вчера, 24 декабря, Николай получил от командующего южной армией самые подробнейшие сведения об организации тайных обществ и их программах. Им должна быть дорога каждая минута!

Товарищи смущенно разводили руками. Четыре недели Российская империя обходится без императора, без самодержца! И четыре недели братья перебрасывают корону друг другу, четыре недели отказываются в пользу друг друга!

Прождав драматических событий еще день, Засядько уехал на Охтенский завод.

Дел хватало, и он провозился с ними до поздней ночи. Впрочем, стояли самые короткие зимние дни, больше похожие на слабые вспышки в бесконечной морозной ночи. Когда возвращался по Неве, увидел, что произошло то страшное, чего опасался. Берег, обращенный к Сенатской площади, был залит кровью. Отряды полицейских волокли трупы солдат и сбрасывали их в проруби.

-- Стой! -- закричал Засядько, видя, как один дюжий полицейский собирается спихнуть в прорубь залитого кровью солдата.-- Он же еще живой!

Полицейский вытянулся, взял под козырек:

-- Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство, это мятежники!

-- Какие еще мятежники?

-- Против государя императора бунтовали! Вот их и угостили картечью. А нам велено побыстрее убрать улицы и набережную.

-- Тащи в лазарет,-- распорядился Засядько.

-- Ваше высокопревосходительство,-- взмолился полицейский,-- да он и часу не проживет! Взгляните, все кишки выворотило!

-- Тащи!

Засядько пошел дальше по набережной, осматриваясь по сторонам. Трупы, трупы, трупы... Новый император начал царствование с того, что стрелял картечью по соотечественникам.

"Плохая примета,-- подумал Засядько,-- ясно, что будет за царствование".

Дома узнал подробности неудавшегося переворота. Московский полк первым явился на Сенатскую площадь, выстроился в каре и долго простоял на лютом морозе один, потом пришла рота лейб-гренадерского полка, затем гвардейский морской экипаж и почти вся остальная часть гренадерского полка. Но диктатор восстания Трубецкой на площадь не явился. Пока восставшие стояли без действия, Николай несколько раз обращался к ним с речью, уговаривал разойтись, объяснял, что Константин сам отказался от престола в его пользу, но солдаты ревели: "Да здравствует Константин и его жена Конституция!".

Герой Бородинского сражения Милорадович тоже уговаривал разойтись, но один из заговорщиков, Каховский, смертельно ранил его выстрелом из пистолета. Умирая, Милорадович спросил, захлебываясь кровью, из чего в него была выпущена пуля. Ему сказали, из пистолета. "Слава богу, не солдат", вздохнул Милорадович с облегчением и умер.

Наконец Николай I подтянул верные ему войска и велел стрелять картечью.

Засядько сжал ладонями виски. Вновь перед глазами возникла картина кровавой расправы: полицейские, волокущие к прорубям убитых и раненых солдат...

Тягостные мысли прервал шум в передней. Кто-то громко требовал позвать генерала, ему отвечал раздраженный голос Василя. Дескать, его высокопревосходительство заняты, освободятся лишь завтра. Тогда и будут принимать посетителей...

Но дверь распахнулась, в кабинет влетел Булгарин, а за ним растерянный Василь. Издатель "Северной пчелы" был бледен, некрасивое лицо его стало еще более непривлекательным из-за гримасы горечи и страдания. В руке он держал туго набитый кожаный портфель.

Засядько поднялся навстречу, махнув Василю, чтобы шел к себе. Тот вернулся в прихожую, ворча на слишком мягкосердечного генерала. Другой бы так турнул нахала, что он и детям наказал бы выучиться правилам обходительности.

-- Что? -- спросил Засядько коротко.

-- Полный разгром,-- ответил хрипло Булгарин и переложил портфель из руки в руку. Видно, он был достаточно тяжелым, но неожиданный гость почему-то не решался поставить его на пол.

Поймав вопросительный взгляд генерала, Булгарин объяснил:

-- Заскочил к Рылееву. Все-таки вождь восстания, к нему явятся первому. Он передал мне все свои крамольные стихи. Едва я вышел и еще не успел отойти от дома, как за ним приехали...

Засядько ощутил, что ему стало жарко и душно. Кровь прилила в мозг, в глазах потемнело. Среди восставших были его близкие друзья...

-- Александр Дмитриевич,-- сказал Булгарин настойчиво,-- вам надо исчезнуть из Санкт-Петербурга. Начнутся аресты, потянутся нити... Вы чересчур честны, а в сложившейся ситуации это не годится. Откровенно лгать вы не сможете, отрекаться от друзей не станете, а говорить правду нельзя. Скройтесь! Возьмите отпуск или придумайте какую-нибудь срочную поездку...

-- Уже думаю об этом,-- признался Засядько.-- Сегодня же, нет, завтра с утра начну передавать дела заместителям. Пока начнется следствие, я успею уехать. А как вы?

-- Я остаюсь,-- ответил Булгарин обреченно.-- Условия поменялись, надо применяться к обстоятельствам. Сейчас активно сопротивляться режиму безрассудно.

-- Желаю успеха,-- сказал Засядько невесело.

Глава 43

Засядько читал письмо великого князя Михаила от 5 мая 1826 года: "Александр Дмитриевич! Я весьма сожалею, узнав о скором вашем отъезде, что не смог с вами проститься; но, уважая особенно всегдашнюю отлично ревностную службу вашу, я остаюсь уверенным, что ваше превосходительство, коль скоро получите облегчение в болезни, не оставите поспешить в Петербург и тем сделать мне угодное. Пожелав при сем вам совершенного восстановления здоровья, пребываю к вам навсегда с моим уважением, искренно доброжелательный Михаил".

Засядько отложил письмо и задумался. Из Петербурга сюда, в Крым, доходили слухи о процессе над арестованными повстанцами. Среди обвиняемых оказались высшие офицеры, штабс-офицеры, генералы, флигель-адъютанты императора, представители самых аристократических родов России. Была создана самая большая следственная комиссия, которой руководил сам царь. Влиятельным лицом в этой комиссии был член верховного суда Паскевич, земляк и друг Засядько...