Чтение 28–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

Когда пришли русы, здесь по всей округе стояли только черные стога сена, попревшие, с просевшими, как у больных псов, спинами. От деревьев остались одни черные пни, поляне по лени ни за хворостом далеко от дома не уйдут, ни за бревном. Даже погадить норовят с крыльца. Только у них придумана позорнейшая сказка про дурака и щуку.

Да, он запретил под угрозой меча вырубать лес у околицы, когда за сотню шагов дальше ждут валежины: сухие настолько, что стукни -- пойдет звон, прожаренные солнцем, смолистые, как только не загораются сами по себе. Запретил рубить малинники, заросли брусники, голубики, орешник... Ему, привыкшему к голым скалам, любое дерево все еще кажется ценностью. Так и не привык к безалаберности полян, как и других людей славянского корня.

Редкий лесок кончился, за широкой поляной темнела густая дубрава. Дорожка с готовностью ныряла под надежную тень. Кони шли лихим наметом. Дубы стояли порознь. Каждый требовал себе простор, ни сушин, ни валежин, все подбирают весяне, даже кустов нет -- дубы их не любят, глушат сразу, и так хорошо нестись в напоенном лесными запахами чистом воздухе, слышать дробный перестук копыт...

Ольха выпрямилась в седле, глухо вздохнула. Она поймала на себе странный взгляд Ингвара. Воевода все видел и замечал, где бы не находился, а Рудый в это время весело заорал:

-- Вот они!

-- Где? -- спросил Ингвар.

-- В лес смотри, а не на невесту!

Далеко в просветы между деревьями виднелся крытый возок. По мере того, как неслись ближе, видели, что Олег оказался прав. Певцы свалились, едва выбрались из терема в лесную тень. Коней кое-как распрягли, седла побросали в беспорядке, сами свалились тут же, спали, безобразно раскидавшись... Костер догорал, а рядом дымился сапог, от которого осталась одна подошва. Видать, уголек стрельнул из костра, а вытряхнуть уже было некому.

Ингвар не слезал с седла, смотрел брезгливо. Его рука сама вытащила плеть. Рудый покачал головой, спрыгнул. Певец, который так поразил всех, как вполз из последних сил в кусты, так и застрял там. Из-под низких веток несло тяжелым запахом браги и блевотины. Еще двое спали под телегой, примета степняков: в голой степи только под телегой можно найти защиту от жгучего солнца.

Рудый вытащил за ноги певца, тот не шелохнулся. Лицо от перепоя было мертвенно бледным. Рудый презрительно усмехнулся. Мужчины, а пьют как отроки. То ли дело, старшие дружинники. Кувшин вина выпьет, а потом с тем же кувшином на голове спляшет -- не уронит!

Он потряс за плечо:

-- Эй, отец!

Ингвар что-то процедил сквозь зубы, не мог видеть такого панибратства, слез с коня и увел пастись на край поляны. Ольха тоже спрыгнула, и он, Ингвар, взял ее коня под уздцы, отвел к своему, привязал, принялся расседлывать. У нее от изумления глаза полезли наружу, как у сытого рака, но сдержалась, пусть все так, как будто так и надо, а сама пошла к костру. Тлеющие угли нехотя приняли оставшиеся хворостины, шипели, будто тех мочили во всех водах северного моря. Одна хворостинка, наконец, занялась слабыми огоньками, а от нее пламя переползло на остальные.

Рудому удалось пробудить певца, а его спутников он растолкал уже ногами. Сонные, испуганные, они сидели на земле, очумело таращили глаза, даже не пытаясь подняться. Судя по их виду, земля под ними еще плыла и качалась во все стороны, а, воевода то вырастал до размеров велета, то измельчался так, что исчезал вовсе.

-- Ребята, -- сказал Рудый, -- вы ничего не забыли?

Тарх Тарахович потряс головой:

-- Не... Вроде не. А чо?

Рудый бросил ему под ноги калиточку. Ольха издали узнала звон золотых монет. Тарх Тарахович опасливо отодвинулся:

-- Чо это?

-- Плата, -- объяснил Рудый. -- Потешили князя, развеселили гостей... Разве это не стоит доброй платы?

Тарх Тарахович недоверчиво всматривался в смеющееся лицо воеводы, на котором сквозь личину веселья неуловимо быстро проявлялись то жестокость, то коварство. Ингвар стоял к ним спиной, лишь краем глаза следил за пленницей. Теперь она на коне и в лесу! Неужели не попытается бежать?

Тарх Тарахович потряс головой:

-- Мы получили достаточно. Нас накормили, напоили, а челядь еще и в дорогу дала еды. Нам этого хватит.

-- Разве золото в пути помеха?

-- Смотря как достается.

-- Ого, -- воскликнул Рудый, -- да ты не прост. Но никто от вас бесчестья не домогается. Песня не девка -- ее нельзя снасильничать. Просто пир еще не закончен. Нам нужны хорошие песни!

Он говорил весело, уверенно, но Ольха ощутила, что с точки зрения певцов он говорит что-то не то. Хотя почему певец кочевряжится? Что за бояре такие знатные, но в лаптях драных? Накормили, напоили, еще и монеты дают, а он морщится, отводит глаза, мнется, кряхтит... Да другой бы за счастье почел!

Что-то я недопонимаю, сказала она себе тревожно. Так говорил Асмунд, так считает Ингвар, но князь Олег за это как раз и наругал Асмунда. Правда, несильно, но лишь потому, что и не считает Асмунда шибко умным. А послал за певцами хитроумного Рудого.

Тарх Тарахович растолкал Горбача. Тот испуганно выглядывал из-под телеги, тер глаза, зевал, слушал в полуха. Что-то пробормотал, снова повалился и заснул, а Тарх Тарахович сказал сокрушенно:

-- Нет, не могу...

-- Что стряслось?

-- Песня не получится.

Голос Рудого стал строже:

-- Почему?

-- Это дрова можно рубить завсегда... Плохо на душе аль здорово, а ты бей себе колуном полену в темечко! А песню, даже поганую, не сложишь, если на душе пакостно. Поганая песня -- уже не песня. Для нее уже есть другое название... не при княгине будь сказано. Нужны вам эти... песни?

Ингвар крикнул издали раздраженно:

-- Да когда напьются, им все равно! Только бы орали погромче.

Тарх Тарахович оскорбленно дернулся, а Рудый возразил без улыбки:

-- Для многих -- да. Но великий князь толк в песнях разу. моет.

-- Нет, -- сказал Тарх Тарахович решительно. -- Мы не поедем. Хоть что с нами делайте, но не поедем.

Ингвар засопел так мощно, что из-под телеги высунулись две головы: Горбача и мальчишки весен десяти. Оба смотрели выпученными глазами, как огромный рус, наливаясь краской гнева, оставил коня и, медленно шагая, пошел к ним.

-- Не так разговариваешь. Рудый, -- прогремел его страшный голос.

-- А как? -- поинтересовался Рудый.

-- А вот так!

Он на ходу потащил из ножен огромный длинный меч. Мальчишка смотрел выпученными глазами, словно лягушонок перед огромным змеем. Тарх Тарахович и Горбач застыли. В глазах был страх, но и отчаянная решимость стоять до конца.

Мальчонка вдруг взмолился:

-- Дяденьки!.. Не убивайте!.. Ой, только не убивайте! Возьмите все, возьмите самое ценное, только нас не забивайте!

Рудый быстро остановил разъяренного Ингвара:

-- Тарх Тарахович! Ты согласен?

Тот вздрогнул, с трудом оторвал зачарованный взгляд от страшного меча Ингвара:

-- С... чем?

-- Что возьмем самое ценное, а ваши жизни пощадим?

Тот отчаянно кивнул, едва не ударился зубами о землю. Волосы на загривке стояли дыбом, а голос дрожал:

-- Да-да, конечно... Что есть злато?

Рудый широко улыбнулся:

-- Вот на этом и поладим. Только на дорожку выпьем, чтоб дорога короче показалась.

Еще не веря, что избегли смерти, все трое засуетились, принесли кувшин с вином, а мальчишка и Горбач высыпали на чистый платок Рудого монетки. Среди них оказались даже две золотые, несколько камешков, два некрупных рубина. Тарх Тарахович под взглядом Рудого распорол подкладку, вытащил оттуда еще одну золотую монету -- крупную, старинную.

Рудый кивнул:

-- Добро. Наливай!

Ему поднесли корчагу. Ольха слышала вздохи облегчения. Рудый осушил, велел налить снова, заставил выпить Тарха Тараховича, затем художника Горбача. Мальчишке пить не дал, кивнул Ингвару. Тот нехотя пригубил, помотал головой. Вино крепкое, но чересчур кислое, а главное -- не мог понять, что за хитрость откалывает Рудый. А хитрость явно есть. Рудый не заснет, если кого не обжучит.

Когда выпили по второй, Рудый кивнул Ингвару:

-- Седлай коней. А мы за это время допьем, чтоб за нами дома не журились.

Пока Ингвар седлал. Ольха помогала. Рудый успел осушить с певцами весь кувшин. Тарх Тарахович повалился навзничь, рассыпав их сокровища, захрапел. Корчага как была в его руках, так и осталась. Горбач попытался встать, пьяно улыбался, но тоже завалился, попытался куда-то ползти, но ткнулся головой в пень, заснул, стоя на четвереньках.

Рудый надменно улыбнулся. Глаза были трезвые:

-- Ну вот и все.

Ухватив Тарха Тараховича за шиворот, швырнул в повозку. Там грохнуло, звякнуло, но, судя по всему, певец не очнулся. Следом Рудый забросил Горбача.

-- Ты поведешь телегу? -- спросил он Ингвара. -- Или и это придется мне? Глава 35

Ледяная вода обрушивалась на голову, топила, кожа пошла пупырышками, а потом и вовсе застыла. Тарха Тараховича била крупная дрожь. Он почувствовал, как лязгают зубы, не сразу понял, что стучит зубами от лютого холода он сам.

Открыл глаза, ладонями закрываясь от новых потоков воды. Успел понять, что лежит на холодном каменном полу, а сверху льется вода из ведер. Вода явно колодезная, родниковая, чуть на лету в лед не обращается.

-- Хватит... -- прохрипел он. -- Довольно... Что вы хотите? Где я?

Рядом послышался кашель. Обернулся, увидел несчастного Горбача, похожего на ощипанного журавля, жалкого и полумертвого в прилипших к телу рубашке и портках. Горбача била крупная дрожь, он сидел под стеной, не мог вымолвить слова.

Оба они находились в княжеской палате. Не главной, эта поменьше, но за столом сидели великий князь с тремя воеводами русов, негромко совещались. Поодаль за другим концом стола сидела древлянка. Ее большие глаза смотрели с жалостью и сочувствием.

Услышав голос, мужчины повернули головы. Руды" поднялся, победно улыбнулся великому князю:

-- Видишь, уже очнулись? Я ж говорит, певцы -- крепкие парни. Кого хоть перепьют.

Ольха стрельнула в него острым взглядом, ровно в упор стрелой ударила. Рудый если слово правды скажет, три дня маяться будет. А обжучит кого -- сразу вылечится. Сейчас голову морочит сразу всем.

-- Почему мы... здесь? -- слабо спросил крепкий парень Тарх Тарахович.

Горбач только стучал зубами, его трясло. Появились двое гридней, подхватили певца и дудочника, усадили за стол рядом с великим князем. Олег улыбался, но голос был серьезным:

-- Вы ж сами договорились!

-- С кем? -- прошептал Тарх Тарахович помертвелыми губами.

Он обводил ошалелым взором широкий стол, на котором была расстелена выделанная телячья шкура с обозначением рек и озер, условными значками. Еще на столе лежали коврига хлеба, сыр, две луковицы. Рядом с Тархом Тараховичем громко трясся Горбач, в глазах был страх смерти. Они снова оказались в беспощадных руках князя русов, от которого пытались ускользнуть. А этого властелины не прощают.

-- С ним, -- кивнул Олег на воевод.

-- Со мной, -- подтвердил Рудый.

Тарх Тарахович затравленно смотрел то на одного, то на другого. Пролепетал жалким голосом:

-- Вы обещали, что возьмете все ценное...

Рудый хлопнул ладонью о стол:

-- Во-во! Вспомнил! Так в чем же дело?

Тарх Тарахович вытаращил глаза. Горбач пробормотал:

-- Так почему не...

-- Как это? -- удивился Рудый. Вид у, него был оскорбленный. -- Вы уже отказываетесь от слова?

Князь Олег сказал отечески:

-- Давайте я поясню. Вы предложили моему воеводе взять самое ценное, а вам оставить жизнь. Так?

-- Так...

-- Он все так и сделал.

Опять на него смотрели выпученными глазами, оглядывались друг на друга, снова переводили взоры на великого князя.

-- Почему нас? Мы выложили все, что у пас было.

-- А разве сами певцы не самое ценное?

Оба уставились на князя так, будто увидели огромное морское чудище. Тарх Тарахович даже дрожать перестал, а Горбача, напротив, затрясло еще больше. Он побелел и начал икать. Князь Олег дружески постучал по спине.

-- Княже, -- слабо промолвил Тарх Тарахович, -- нам твои шутки непонятны.

-- Шутки? -- удивился князь Олег. -- Это самая понятная дрянна! Ты своими песнями, вчера прямо в палате, трусов сделал храбрыми, заставил плакать Асмунда, а из него выжать слезу труднее, чем из камня мед, ты всех нас посадил на ладонь и вознес в вирий, где мы общались с богами и героями прошлых веков... Ты можешь одной песней сделать людей чище и лучше, что я пытаюсь сделать огнем и мечом всю жизнь! Так что же есть на белом свете важнее и ценнее, чем певец?

Тарх смотрел исподлобья. Рудый налил в кубок вина, протянул, глядя в глаза. Во взоре воеводы насмешки не было. Он был настолько серьезен, что Ольха лишь сжала кулачки. Чересчур серьезен!

Тарх Тарахович выпил залпом, передернулся, но щеки порозовели. Уже сам налил снова, придвинул к Горбачу. Тот сперва робко взял, Тарх Тарахович кивнул ободряюще. Горбач так же осторожно выпил, взглянул с благодарностью. Судя по прояснившемуся взору, крепкое вино и согрело, и прочистило муть в голове.

-- А наши камешки где? -- спросил внезапно Горбач.

Тарх Тарахович перевел взор на Рудого. Олег и другой боярин тоже смотрели на Рудого требовательно. Тот отмахнулся с небрежностью, будто отгонял муху:

-- Там же, где и были. Мальчонка подобрал, ждет вас на том же месте. Я ему оставил еды на двое суток.

Олег спросил строго:

-- А те деньги, которые я передал?

-- Там же, -- оскорбился Рудый. -- Ты ж сам слышал, я договорился забрать лишь самое ценное!

Тарх Тарахович и Горбач переглянулись. Страх и напряжение из них медленно уходили. Уже оценивающе и уважительно оглядели великого князя, который оказался совсем непрост. Может быть ненароком, а может и знал, что дает им заготовку для новой песни... или хотя бы волшебной сказки!

Пир длился уже пятый день. Великий князь появлялся в общей палате с вечера, пил, ел и веселился вместе со всеми. Днем же уединялся с самыми близкими воеводами в запертой комнате. Известно стало, что заново расчерчивают карту племен, опасаются хазар, прикидывают, сколько дани соберут зимой на полюдье... а еще великий князь принимает разведчиков из Царьграда! Не о новом ли походе замыслил?

Но и на пиру, когда от шума и пьяных воплей можно оглохнуть, он продолжал трудную работу князя. Так его понимала Ольха, которая все чаще наблюдала за ним тайком. Она страшилась того, что видела. Кровавый князь с каждым днем казался все менее кровавым. А страшилась того, что ее ненависть плененной княгини постепенно уходит.

Когда князь уходил, распоряжался все чаще величавый и громогласный Студен. Асмунд и Рудый уходили вместе о Олегом, Ингвар если и оставался, то лишь мрачно пил, тупо смотрел в кубок. Он и раньше не очень-то был похож на хозяина этого кремля, сейчас же вовсе выглядел случайным гостем. Подвалы изрядно опустели, но из весей потянулись подводы. В терем везли мясо, живую рыбу, битую птицу, во дворе мычал пригнанный скот. Занималась этим Зверята, а также Ольха, которая не могла стерпеть, когда что-то делается спустя рукава или неверно вовсе.

Студен, наблюдая за Ольхой, выждал время, когда столкнулись на лестнице, поклонился:

-- Приветствую тебя еще раз, княгиня.

-- И тебя, боярин Студен, -- ответила она тепло.

Его острые глаза быстро пробежали по ее похудевшему, усталому лицу:

-- У меня есть новости.

-- Какие? -- встрепенулась она.

-- Хорошие, -- улыбнулся он одними глазами. -- Добрые.

-- Говори же!

-- Твои братья добрались до Искоростеня благополучно. Мои люди помогли малость. Теперь там готовят войско. Соседи обещали дать крепких парней в дружину.

Она обрадовалась так, что едва не кинулась Студену на шею.

-- Как замечательно!.. Но только с русами тягаться сейчас нельзя. Они сильны как туры!

Студен медленно покачал головой:

-- Это только кажется. Их мало. Они растают среди нас, как сосульки в котле с кипящей водой. Ты потерпи еще... Это хорошо, что обручена с Ингваром. Он близок к Олегу. Тебе надо будет всего лишь впустить наших людей. Ночью.

-- Днем я бываю возле ворот, -- сообщила она. -- А ночью... ночью меня могут и не допустить.

Студен усмехнулся:

-- О тех воротах побеспокоимся. В терем бы отворить в нужное время! Ингвар осторожен. В тереме на ночь чужих не оставляет.

Ольха подумала, медленно наклонила голову:

-- Попробую. Ты только скажи когда.

-- Скоро, -- пообещал Студен. -- Наши уже почти готовы. Как видишь, ты можешь помочь даже больше, чем я ожидал.

-- Спасибо на добром слове...

-- Это правда, -- сказал Студен серьезно. -- У тебя, как я вижу, даже Зверята спрашивает, что и как делать. Надо же. Зверята! Которой сам князь не указ. И вся челядь будто ждала тебя. Что значит быть княгиней с детства!.. А я хоть и рожден князем, но мне было полгода, когда пришли варяги, затем русы...

В его словах прозвучала такая горечь, что Ольха ощутила чувство вины. Будто это она, а не русы, отняла его право на стол в Киеве. Со смятением спросила:

-- Тяжко?

-- Еще бы, -- сказал он недобро. -- Ведь мне пришлось всего добиваться самому, своими руками! Своим умом, хитростью, упорством. И чем выше ступенька, тем дается труднее.

-- Ты уже богат и знатен, -- сказала она с сочувствием. -- Другой бы уже как сыр в масле катался, ни о чем больше не мечтал. Ты, смотрю, тоже у русов набрался не спокойствия... Зачем ты хочешь добиться власти?

Студен даже отпрянул. Глаза открылись шире:

-- Как зачем?

-- Что будешь делать, став князем?

Он с неудовольствием пожал плечами:

-- Чудно спрашиваешь. Нет, ты набралась их нечистого духа больше... Как это зачем? Киевский стол принадлежит мне по праву. Мои отцы им владели! Потому должен владеть я, а не кто другой. Тем более, не чужаки. На правде, на праве, весь мир держится!

Она поспешно кивнула, чувствовала себя глупо:

-- Да, ты прав. Что бы русы не делали, они все-таки захватчики.

Он посмотрел исподлобья. Внезапно толстые губы раздвинулись в понимающей усмешке:

-- За себя тревожишься?

-- Я? -- удивилась она.

Он поправился:

-- За свое племя. Ты -- настоящая княгиня, о своих радеешь. Нет, древлянам ничто не грозит. Слово мое крепче камня! Как сидели мои поляне на горах, так и сидеть будем. А древляне пусть сидят на своих землях. Ни клочка их земли... твоей земли нам не надобно. Хоть сейчас подпишу роту. И другие пусть сидят, как сидели. Все по старому Покону, по правде, по справедливости.

-- Да, -- прошептала она, -- все по-старому.

Ингвар ждал возле дверей ее светлицы. Ольха смотрела вопросительно, а он, подождав, когда она войдет, зашел следом, прикрыл за собой дверь. Сердце Ольхи застучало чаще, невольно бросила взгляд на его руки, такие сильные, жилистые, в которых она помещается вся... Только бы кровь не бросилась в лицо, взмолилась безмолвно. Сейчас схватит, прижмет к груди!