Чтение 10–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

-- Стойте! Привал!

-- Уже близко? -- спросил Ингвар быстро.

-- Да. Не стоит, чтобы нас узрели со стен.

Они расположились в густой дубраве, а костры Ингвар велел развести в ямах, чтобы не выдать их блеском огня. Едва успели набрать сушняка, как начали сгущаться сумерки. В лесу они наступают внезапно, даже русы к этому привыкли, загодя расседлали коней, вбили рогатины над кострами. Ингвар придирчиво проверил, чтобы ямы было по колено, не мельче.

Павка сушняк не таскал, ямы не рыл, за дичью не гонялся. Разлегся нагло под деревом, жрал на виду у всех, посмеивался, а обозленному Бояну серьезно ответил, что ему надобно силу копить, на подвиг идет во вражеский стан. Боян ушел, недовольно сопя, а Павке со всех сторон посыпались советы, как лучше совершить свой подвиг, а ежели их застанет мать Любавы, то повторить подвиг и с нею, а вдруг прибежит собака, то и с собакой тоже, чтобы на его стороне была, русов отличала...

С наступлением темноты Павка исчез. Ольха поймала себя на том, что всматривается в звездное небо. Луна светила ярко, заливая весь мир внизу светящимся ядом, самое время упырей, нежити и вурдалаков. Луна -- солнце мертвых, Павке придется туго, ибо все зло вылезло из-под земли, бродит в поисках теплой крови...

Ее плечи передернулись. Тут же послышался голос:

-- Зябко?

Этот воевода не спускает с нее глаз. Ну просто редкий трус. Она связана уже не веревкой, а ремнем, в довершение ко всему привязана и к дереву. И все-таки он трясется от страха, что она убежит!

Она пренебрежительно повела плечами, когда он набросил на них теплую душегрейку. Она ощутила его залах, что накопился в умело выделанной коже. Почему-то пахнуло морем, таким она представила этот горько-солоноватый запах, так как, кроме своей малой речки другой воды не видела. Не сразу сообразила, что это просто крепкий пот немытого мужского тела.

-- Иди к костру, -- велел он сухо.

-- Зачем? -- спросила она надменно. -- Если ты собираешься надругаться над моей женской вестью... в тепле да еще на свету, тебе придется меня тащить силой.

Он стиснул зубы с такой силой, что скрежетнуло, будто сдвинулись жернова. Мгновение смотрел ей в лицо, бешено раздувая ноздри, глаза блестели как у волка. Развернулся так, что плащом ее стегнуло как бичом, ушел. Она видела, как сел перед костром, красное пламя бросало на резко очерченное лицо странно трепещущие блики.

Павка явился почти под утро. С ним была располневшая женщина. Когда приподняла капюшон. Ольха увидела молодое лицо с полными сочными губами. Щечки были пухленькие, с милыми задорными ямочками. А когда сбросила капюшон вовсе, Ольха в багровом свете костра с ревнивой ноткой отметила крупные навыкате глаза, томные и как бы покрытые поволокой, на которые западают все мужики.

Павка сказал гордо:

-- Моя любовь, Любава. А это наш воевода Ингвар.

Любава медленно поклонилась молодому воеводе, дав возможность заглянуть в глубокий вырез платья, откуда тугие груди отчаянно старались выкарабкаться на свободу. Распрямлялась она еще медленнее, чувствуя на своей оголенной части груди жадные мужские взоры. За спиной Ингвара завистливо вздохнул Боян:

-- Всегда везет этому бесу.

-- Ингвар, -- сказал Павка, -- я уже поговорил с Любавой. Она берется завтра в ночь опустить веревку со стены.

Ингвар спросил настороженно:

-- А что потом?

-- Поднимемся по одному. Потом сразу в терем к Любаве. Она напоит челядь бражкой с сонным зельем. Будет тихо. Нас не увидят. Накопимся в тереме побольше, потом ударим разом!

Ингвар с сомнением покачал головой, испытующе смотрел на молодую девку. Она томно прижалась к Павке, тот покровительственно похлопывал ее по кокетливо вздернутому заду.

-- Попробовать стоит, -- сказал он, наконец. -- Нам бы забросить хотя бы десяток без шума... а там можно ударить по воротам, распахнуть для остальных. Ладно, девка. Что ты хочешь за такую услугу?

Любава прижалась к Павке, томно взглянула в его смеющееся красивое лицо. Ольха предполагала, что именно попросит у воеводы, но Любава снова повернула голову к Ингвару. Голос ее был игривым:

-- То, что русы носят на левой руке.

Ольха перевела взгляд на руки Ингвара. У него на левой руке был золотой браслет, знак боярина, у его дружинников браслеты были из серебра -- широкие, массивные, у иных украшенные рубинами, изумрудами, топазами.

-- Добро, -- сказал Ингвар с пренебрежением. Его синие глаза обшаривали ее лицо. -- Что еще?

-- Ничего, -- ответила Любава, она как кошка прижалась грудью к локтю Павки. -- Конечно, чтобы меня не отдали на расправу им... ну, нашим.

Павка вздохнул, а Ингвар, видя его разочарование, широко улыбнулся:

-- Добро. В том тебе мое слово! Укажи место, где будет веревка. Павка, отведи ее обратно, пока не хватились. Уже светает!

Ольха снова попыталась заснуть, укрывалась одеялом из удивительно тонкой нежной ткани. На душе была горечь. Вот как русы захватывают крепости, кремли, детинцы. Когда силой не взять, идут на хитрости. Если бы не предательство, что бы они сделали?

Уже засыпая, услышала смешок Бояна:

-- А Павка говорил, что у девки брови -- два крыла, стан же тоньше камыша... Брови -- да, но в стане больше копну напоминает.

-- Славяне таких любят больше, -- ответил Окунь рассудительно. -- У них даже о больных говорят: "худой", а когда кто выздоравливают, то, дескать, "поправился".

-- Павка не славянин!

-- Все мы потихоньку ославяниваемся.

Засыпая, она услышала два горестных вздоха, а перед внутренним взором уже начали возникать сперва смутные видения, потом все более отчетливые картинки, наливались цветом и яркостью. Вот она сокрушила и победила всех, а проклятого кровавого пса взяла в полон, на белом коне вернулась в славный град Искоростень. Русов вышвырнули за море, как и приходивших ранее варягов. А кровавого пса со связанными руками и на цепи привела в свой град... Нет, лучше с веревкой на шее, так унизительнее.

Конечно, казнить слишком просто. Он над ней поиздевался всласть, теперь ее очередь. Раз он пес, то пусть и сидит на цепи. Во дворе княжеского терема. Пусть все видят и... Нет, со злости кто-нибудь зарубит или проткнет копьем, ее месть умрет ненасыщенной. Его надо приковать прямо в тереме. Поближе к ее покоям, а то и вовсе возле ее двери. И убрать подальше все, чем может лишить себя жизни. Он слишком горд, чтобы жить в плену. Тем более, в плену древлянки, которую ненавидит просто люто... Она все время чувствует его подозрительный и ненавидящий взор, куда бы не шла, что бы не делала.

А то и вовсе приковать в ее покоях. Чтобы видел как она ложится спать в роскошную постель, укрывается мягкими шкурами. А ему бросить собачью подстилку и поставить собачью миску. И пусть видит, как она раздевается на ночь, видит ее нежное тело, пусть исходит слюной...

Уже на грани погружения в глубокий сон, когда грезы плыли сами, без ее участия, она увидела его лицо, пронзительно синие глаза, ощутила его могучие руки, он склонялся над ней и жадно смотрел в лицо... И дальше произошло настолько отвратительное, настолько недопустимое между нею, древлянской княгиней, и подлым пришельцем из-за моря, что она вздрогнула во сне, ее руки дернулись, словно пытались отстранить чужака, но грезы уже ей не подчинялись.

Ингвар подошел к пленнице. Она лежала, скрючившись, поджав ноги, маленькая и жалобная. И хотя знал, что она ростом выше большинства славянских женщин, а в своем племени едва ли не самая крупная, ему показалась маленькой и беззащитной.

На лице ее застыло выражение страха, но губы улыбались, а пальцы дергались, словно она то ли отталкивала что-то, то ли притягивала к себе.

-- Будь проклят день, -- прошептал он едва слышно, -- когда тебя увидел! Будь проклято племя, где ты родилась... Будь проклята вся эта жизнь.

Он осторожно опустился на колени, разрезал веревку. Если бы эта древлянка знала, какая это пытка -- ложиться рядом, держать ее в руках, чувствовать ее тепло, слышать ее мерное детское дыхание! Держать в руках, но оставаться камнем, деревом, мертвецом. Всю ночь бороться со сладостными видениями, что заполнили его сны!

Если бы она знала, если бы она только знала, что за грезы мучают его в ночи! Глава 14

Она ощутила, что не желает просыпаться. Так бывало в далеком детстве, когда засыпала на руках родителей. Потом пришли пуховые постели, перины из лебяжьего пуха, но в грезах она нередко возвращалась ко времени, когда лежала калачиком, вся уместившись на жестких, как бревна, но таких теплых, надежных и уютных руках отца!

Что-то пощекотало нос, она чихнула, открыла глаза. Непонимающе смотрела на черный странный лес, что расплывался перед глазами, приподняла голову в недоумении. И с ужасом увидела, что черный лес -- волосы на обнаженной груди мужчины, и что она, спасаясь от утреннего холода, целиком заползла во сне на Ингвара, распластав его на спине, как лягушку. Она лежала на нем, вовсе не касаясь земли, а он еще и придерживал ее огромной рукой, другую небрежно забросив за голову.

Она вздрогнула, начала сползать осторожно, стараясь не разбудить. Его веки подрагивали, она со страхом и стыдом ощутила, что он вовсе не спит, трудно спать вот так, она чувствует... О, боги!.. она чувствует своими коленями, что ему в самом деле трудно спать вот так, сдерживая свое звериное естество.

Кое-как сползла, замерла рядом. В голове и сердце была буря, там ослепляюще блистали молнии, а гром грохотал так обвиняюще, что она содрогалась, морщилась, боялась раскрыть глаза.

Ингвар глубоко вздохнул, глаза все еще не открывал. Она пугливо повернула голову, быстро окинула его взглядом. Он по. прежнему Лежал на спине, широкий и с распахнутой на груди рубашкой, в черных волосках прыгал солнечный лучик, стрелял крохотными искорками. На поляне догорал костер, лежали три конские попоны, но голоса дружинников слышались издалека.

Воевода вздохнул снова, медленно забросил и другую руку за голову. Скривился чуть, и она поняла, что ему спать было неудобно, если он, конечно, спал. Она представила себе, как она лежала на нем, как ее грудь прижималась к его твердой как вырезанной из дерева широкой груди, как она непроизвольно обхватывала его за шею... и как вообще во сне заползла на него, как умащивалась, чтобы не свалиться, как хваталась за него... боги, за что хваталась, как прикасалась к его мужскому телу своими ладонями?

Ее осыпало жаром, она плотно-плотно зажмурилась, стараясь уйти из этого позорного мира, надо же так влипнуть, старалась изгнать видение, как лежала на нем, цеплялась, чтобы не свалиться, а он тоже поддерживал... понятно, боялся, что сбежит в ночи, но она, как могла она, княгиня, которая никогда не должна терять над собой власти?

Она приподнялась, села. Руки ее были свободны, как и ноги. Обрывки веревки лежали в двух шагах. Сзади зашевелился Ингвар. Ольха не поворачивалась, боялась своих полыхающих щек. Слышала как он медленно встал, охнул, а потом его злой голос хлестнул ее как плетью:

-- Одень на ноги путы!

Не поворачиваясь, она взяла ремни, с отвращением одела на ноги. Тот же злой голос предупредил:

-- Если пикнешь чуть громче обычного, тебе завяжут рот.

-- Зачем? -- спросила она тихо, все еще стоя к нему спиной.

-- Днем в лес могут зайти рутуллы. Я не хочу, чтобы нас нашли раньше времени.

Он ушел в ту сторону, где кони фыркали и с хрустом жевали сочную лесную траву. Ольха взглядом отыскали самые густые заросли, направилась к ним.

День тянулся в тревожном ожидании. Дружинники точили мечи, топоры, проверяли доспехи. В глубокой яме принесли жертву Войдану, а печень и почки кабана разбросали по кустам. Р воздухе стоял запах свежепролитой крови, тревожил, заставлял сердце биться чаще. Все жилы в тело напрягались, требовали боя. Ольхе для предосторожности снова пригрозили завязать рот, чтобы криками не привлекла местных охотников или баб, собирающих ягоды.

Боян обнаружил вблизи широкий ручей, а в двух местах, где раньше явно были гигантские деревья, образовались широкие и глубокие ямы, через которые вода бежала быстро и весело.

Окунь где-то подобрал дохлую лягушку, привязал суровой виткой, опустил в воду. Ольха с отвращением смотрела как отважные русы ловят раков. Ждут, когда рак вцепится в легкую добычу, вытаскивают на берег. Еще и веточкой сгребают в кучку, чтобы не расползлись.

Ингвар приблизился, буркнул:

-- Можешь искупаться.

Ольха смерила взглядом берег:

-- Там отмели нет, сразу глубина. А я со связанными руками... Что ж, может быть так и лучше.

Она поднялась, Ингвар вспыхнул, ухватил ее за руки:

-- Погоди!

Его нож молниеносно возник в ладони. Ольха ощутила рывок, ее кисти рук разбросало в стороны. Ингвар стряхнул обрезки веревок, но придержал за рукав. Лицо стало подозрительным:

-- Постой... А вдруг умеешь плавать?

-- А что, -- ответила она надменно, -- плавать могут только русы?

-- Да нет... Хотя лягушки плавают и в болоте.

-- Ты можешь пустить меня плавать на длинной веревке.

Он задумался, глаза были ощупывающими:

-- Веревку перегрызешь враз. Вон у тебя зубы как у щуки. Самому влезть, что ли... Сторожить-то надо.

-- Вода холодная, -- сказала она о презрением. -- И ох, какая мокрая!

Боян услышал, хохотнул:

-- Как коня на веревке! Ингвар, ты ж коня купал, а это тебе не просто конь, а конягиня! Ты ее не просто купать должен, а еще и скребком потереть, копыта посмотреть.

Ольха неспешно вошла в воду. Дно понижалось быстро, уже в двух шагах вода поднялась до подбородка. Ингвар тоже ступил в воду, смотрел подозрительно, готовый кинуться в любое мгновение.

Ольха шагнула вправо, берег там был обрывистым. Бросив презрительный взгляд на воеводу, резко опустилась под воду. В подводной части берега чернели норки. Ольха сунула два пальца в ближайшую, наткнулась на клешню, ловко перехватила Удобнее и, вынырнув с шумом, швырнула рака на берег. Окунь с воплем отскочил, а Ольха снова скрылась под водой.

Почти в каждой норке сидел матерый рак. Она натаскала их больше дюжины, не сходя с места. Затем отошла на другой конец водяной ямы и, стоя в воде по пояс, стянула платье через голову, с облегчением и наслаждением принялась тереть, выполаскивать, освобождаться от пота и грязи, накопившегося за дни полона. Мужчинам не понять, как это важно: не пахнуть потом, одеть чистое!

Ингвар ощутил в груди боль, судорожно сглотнул, глядя на ее обнаженную спину. Она была загорелой, в отличив от многих женских спин, которые видывал, а под чистой гладкой кожей играли мускулы. В ней было здоровье и сила. Пышные волосы, теперь намокшие, были собраны на затылке, не мешая ему жадно смотреть на ее гордо выпрямленную спину.

Ольха натянула платье, повернулась и медленно пошла обратно к берегу, где с луком в руках стоял Окунь, а Боян не замечал, что раки расползаются. Ингвара она старалась не замечать, услышала только восторженный вздох Окуня, а Боян присвистнул изумленно. Мокрое платье плотно облепило ее стан, а высокая грудь от холодной воды поднялась, застыла, кончики заострились и едва не протыкали тонкую ткань.

Сбоку захлюпала вода. Ингвар тащился следом, мокрый до макушки. Сторожил, поняла она с горькой насмешкой. Заходил поглубже, отрезал дорогу. Дурак, я могла бы пронырнуть мимо под водой. Только потом куда? Окунь лук со стрелами не выпускает из рук, а он влет бьет за сорок шагов голубя. Да и скорый на ноги Боян глаз не отводит.

Затрещали кусты. Прибежал запыхавшийся дружинник:

-- Воевода! Двое рутуллов бредут в нашу сторону!

-- Кто? -- спросил Ингвар, не отводя глаз от Ольхи.

-- Похожи на охотников.

-- Охотников нескоро хватятся.

-- Есть, -- ответил дружинник понимающе. -- Ножом по горлу и под дерновое одеяльце?

Ингвар не успел ответить, как Ольха вскрикнула негодующе:

-- А невиноватых за что?

-- За любопытство, -- отрезал Ингвар. -- Чтоб так далеко не забредали... Впрочем, так лучших выбьем, а править будем теми, кто с печи не слезает. Ладно, свяжите их покрепче. И пасти заткните. Отпустим, когда возьмем град.

Дружинник убежал, бросив на Ольху уважительно удивленный взгляд. Ингвару редко кто перечил, а тут он еще и переменил решение ей в угоду! Вот тебе и полонянка.

Ингвар вроде бы ушел тоже, ей так показалось, она старалась держать его краем глаза, Боян и Окунь ловили оставшихся раков, рассуждали, как их лучше варить. Раки в этой яме водились только черноватые, самые лакомые.

Ольха попыталась выдернуть колючку, запутавшуюся в волосах, поморщилась. Стиснула зубы, надо терпеть, она в мужском мире, здесь другие законы.

И тут же что-то упало ей на колени. Он вскочила со сдавленным криком, глаза были расширены в испуге. Сзади раздался сдержанный смех. Оглянулась в ярости, Ингвар стоял на пригорке, на губах играла его обычная злая ухмылка. Ольга посмотрела себе под ноги. В траве блестел костяной гребень.

-- Он совсем не похож на змею, -- сказал он серьезным голосом.

-- Скотина!

Первым ее движением было отшвырнуть ногой гребень, но решила, что со спутанными волосами будет выглядеть еще хуже. Ей безразлично, что он о ней подумает, он всего лишь рус, но сама почувствует себя больной или увечной.

Небрежно подобрала изделие из кости. Довольно изящное, в другое время рассмотрела бы с удовольствием, но сейчас ее любопытство доставило бы радость только ему. Ольха отошла в сторону, села на траву. Солнце окутывало ее теплом, целовало обнаженные плечи. Выпрямившись, она принялась медленно расчесывать массу волос, распутывать свалявшиеся за ночь комки, вынимала колючки и мелкие травинки.

Ингвар сидел на пригорке, строго приглядывал за пленницей. Она все еще полна дикой жизни, он обязать не спускать с нее глаз. И его взгляд по долгу службы скользил по ее прямой спине, задерживался на полной круглой груди, что вызывающе натягивает тонкую ткань из шерсти, с удивлением смотрел на тонкие запястья, чересчур изящные для женщины-воина. Вычесываясь, она запрокидывала голову, выгибалась, и ее грудь еще туже натягивала ткань. Тонкое платье не могло скрыть ее длинных крепких ног, тонких в лодыжках, с едва заметными мышцами под светло-коричневой от солнца кожей.

Она расчесывалась долго и старательно, и он видел, как от такого пустяка улучшалось ее настроение. Волосы уже блестели, когда она с облегченным вздохом тряхнула головой. Целый водопад волос, разбрасывая капли воды, обрушило" на ее плечи, растекся по спине. Затем ее взгляд смягчился, стал мечтательным. Она подтянула колени к груди, обхватила руками и положила на них голову.

Несколько капель с ее волос упали на его обнаженную по локоть руку. Тайком, сам не понимая, что делает, он коснулся прозрачных капель губами. Сердце сладко заныло. Он жадно слизнул, чувствуя, как от языка по всему телу пошло нежное покалывание, сменившееся сладкой непривычной для воина истомой.

Он не помнил, сколько так они сидели. Затем она повернула голову, глаза ее потемнели. Ему показалось даже, что по нежному лицу пробежала гримаса отвращения.

-- Откуда у мужчин гребень? -- спросила она едко. Нарочито медленно окинула взглядом его выбритую голову с единственным клоком волос. -- Или расчесываете эти мышиные хвостики?

Ей показалось, что кровь бросилась ему в лицо. Но его кожу настолько прокалило солнце, что она не была уверена, было ли так на самом деле. А ответил он с неподражаемой грубостью русов:

-- Мы? Причем здесь мы? У наших коней неплохие гривы. А какие хвосты!

-- Скотина, -- вскрикнула она снова и отшвырнула гребень.

Он бросил с жестокой насмешкой:

-- Ты бы видела, какие гребни у наших женщин!

Короткое перемирие кончилось, пора было возвращаться в стан.

Пришел вечер, в небе зажглись звезды. Ингвар с угрюмым видом сидел возле костра. Красные блики играли на суровом лице, превращая в такое же создание ночи, как лешие, упыри или чугайстыри. Обнаженный меч держал на коленях. Красно-оранжевые блики прыгали по лезвию, и меч, казалось, жил своей жизнью.

-- Пора, Ингвар, -- сказал негромко Боян.

-- Рано, -- отозвался Ингвар, не поворачивая головы.

Луна неслышно вплыла в черную и тяжелую, как гора, тучу. Ингвару показалось, что там ей и конец, никогда не выберется, задохнется или защемит ее, а туча и завтра утром будет победно чернеть на том же самом месте, но к его досаде хитрая луна проковыряла дырку, выползла, обламывая ногти, как пьяный Павка из чужой спальни, глупой бесстыдно засияла на торжественно черном звездном небе.

Глупые звезды блистали так, что глазам стало больно. Луна проплыла над верхушками деревьев, зацепилась среди веток, повисла без сил. Боян снова подошел, потоптался сзади. Голос был умоляющим:

-- Пора?

-- Рано, -- отметил Ингвар непреклонно.

Ждет заполночь, поняла Ольха. Тогда сон смежает веки и самым стойким. А подняться по сброшенной веревке долго ли... Выбрать только миг, когда страж ушел на другой конец, да чтоб луна скрылась за облачком. А ударить лучше на рассвете, когда сон особенно сладок. Бери их голыми руками!

На душе стало горько. Славянская лень, славянская беспечность, славянское "авось"... А русы ничего не оставляют на волю случая, на авось, на прихоть богов. Сколько раз уже слышала от них в дороге: на бога надейся, а к берегу греби, бог-то бог, но и сам не будь плох...

Небо готовилось сереть, в воздухе ощущалась предутренняя свежесть, когда Ингвар рывком поднялся. Взгляд был твердым, как адамант, а голос острее меча:

-- Боян, останешься. Не своди глаз с... этой. Головой отвечаешь!

-- Ингвар! -- возопил Боян обиженно.

-- Больше доверить некому, -- отрезал Ингвар. Метнул на нее ненавидящий взор. -- Помни, она дорого стоит!

Он ушел в ночь, словно сам порождение ночи, а Боян, покосившись на Ольху, возразил ворчливо:

-- Заметил, наконец?

Ольха не поняла, что он хотел сказать, спросила после паузы:

-- Жесток ваш воевода?

-- Крут, -- ответил Боян, в голосе не было осуждения. Скорее наоборот, чувствовалось одобрение, а то и восхищение. -- И плачем не выпросишь отдыха!

-- Так чего же гнетесь перед ним? Выбрали бы кого помягче.

-- А зачем? -- улыбка Бояна была снисходительной. -- От лени добра не жди. Да еще на войне. С нашим воеводой можно до Царьграда дойти и раненым не быть. Себе он вовсе отдыха не дает!

Он прислушался, конский топот давно утих. Ольха с недоверием наблюдала как Боян отвязал ее от дерева, кивнул приглашающе в сторону костра. Ноги ее застыли, она заставила себя идти, не пошатываясь, села к огню поближе.

Лицо ее опаляло жаром, не сразу поняла, что стучит зубами вовсе не потому, что утренняя сырь проникла в кости. Неясное предчувствие беды зарождалось изнутри, как хищный зверь подкрадывалось к сердцу.

Солнце еще не озарило верхушки деревьев, когда Боян поднял Ольху. Он повел ее настороженно, не забывал ее успешные побеги. За ними с обнаженными мечами двигались еще трое русов, их Ингвар оставил в помощь Бояну.

Ворота крепости рутуллов были распахнуты. В лужах крови лежали двое стражей. Русы с оружием 1? руках попадались навстречу, глаза горели как у волков. По дороге к княжескому терему попались еще три трупа, но к удивлению Ольхи больше убитых не встретили. Разве что видели мужиков с перевязанными головами, алая кровь еще сочилась сквозь белые тряпицы.

Ингвар с тремя старшими дружинниками стоял на крыльце. Все трое держали щиты на уровне груди, зорко и настороженно посматривали по сторонам, готовые защищать воеводу до последней капли крови. У одного в щите торчали три стрелы, у него был деревянный щит, обтянутый воловьей кожей и скрепленный медными полосами.

Во дворе перед крыльцом в окружении копий стояли двое рутуллов. Длинноволосые, как все славяне, бородатые, приземистые. Один бесспорно волхв, они везде одинаковы, другой явно вождь, этот выделялся седой гривой волос, гордым обликом, такие люди рождаются с умением повелевать. Был он в простой рубашке и белых портках, бос, но держался как будто это он оставался верховным князем, а Ингвар с его русами -- дешевыми наемниками. Одежда была в красных пятнах. Ольха рассмотрела и длинные порезы на груди и плече.

Будто кто-то толкнул Ингвара. Он быстро повернул голову, ожег Ольху и Бояна злым взглядом. Тут же взор смягчился. Ольха поняла, воевода дергается как на раскаленных углях: и везти ее сюда опасно, и оставлять в лесу еще опаснее.

-- Еще раз повторяю, -- сказал Ингвар свирепо, и тут Ольха с удивлением заметила, как лютый голос постепенно меняется, из него уходит ярость, остается только самодовольство победителя. -- Ваш град захвачен! Мои стрелки готовы поджечь его с четырех сторон. Княжья оружейная заперта моими людьми. И охраняется! Если драться, то надо было раньше. Сейчас это будет только кровавая бойня. Вы поляжете все. А нам нет нужды вас истреблять.

Конечно, в бешенстве подумала Ольха. Кого тогда грабить?

Вождь зажимал ладонью плечо, кровь струилась между пальцами. Он тоже, похоже, ощутил изменение в голосе свирепого победителя. Угрюмо оглядел его исподлобья:

-- И что ты хочешь?

-- Мира.

-- Мира? -- переспросил вождь горько. -- И для этого аки хорь в курятник проник ночью? И зарезал стражей и убил моих воев?

Ингвар покачал головой:

-- Что есть пятеро погибших для такого града? Они защищали свое племя, пока другие дрыхли. Честь им и хвала. Мы поможем похоронить их, составить краду и тризну. Если дозволишь, конечно. Но мы не сожгли ни одного дома, не убили ни одного ребенка, не обесчестили ни одной девки... Разве не так?

Русы громко закричали, подтверждая его слова. Ольха видела, как на площадь перед теремом, осмелев, выходят женщины, а за ними и мужики. У кого на поясе висел хотя бы нож, русы загоняли обратно, выпускали только неоружными. Ингвар заговорил быстрее, потому что большое скопление рутуллов даже без оружия могло оказаться опасным.

-- Рутуллы известны за твердость в слове, -- крикнул Ингвар. -- Если сейчас заключим мир, то я знаю, что условия его не нарушатся!