Чтение 14–й страницы книги ~Княжеский пир~

Попугай сердито повозился на плече, море не одобрял, воды много, сердито крикнул:

-- Ехать!

-- Это ты молодец, -- поощрил Залешанин, -- что лететь не предложил... Мы с конем летуны неважные. А вправо или влево ехать? Давай вправо?

-- Вправо! -- каркнул Петька.

-- Вот и хорошо, -- сказал Залешанин с облегчением. -- Главное, посоветоваться. Как говорят старики: посоветуйся с женщиной и поступи наоборот. Никогда не ошибешься! Прости, но ты у меня такой красивый... Понятно, какой умный.

Он повернул коня влево, тот сразу пошел вскачь, нравилось нестись по самой кромке воды. Петька обиженно хрюкнул, пробурчал что-то вроде: видели мы моря и побольше, поежился и полез в седельную сумку. Повозился, вскоре Залешанин ощутил, что наглая птица бесстыдно спит да еще во сне дрыгает лапами, лягая его в спину, как подкованный волк.

Глава 21

К вечеру удалось наткнуться на крохотную рыбацкую весь. Всего три домика, нищета, у Залешанина волосы встали дыбом. Да на таком море, да в таком краю, да не стать богатым и толстым?

Люди настолько дикие, что даже плавать не научились, хотя живут на берегу моря, кормятся рыбой. А по поводу порта, долго не понимали, наконец, один, самый сметливый, сообразил и долго мямлил про большие такие лодки, что как-то проплыли вблизи берега вон в ту сторону. Вправо или влево, не знал, но рукой показал, Залешанин рискнул, не попугай же и не женщина, ехал почти всю ночь, а к утру увидел за крутым берегом торчащие голые мачты.

Порт невелик, причал у Боричевского взвоза даже пошире, но два кораблика живо грузились пенькой и бочонками с медом, народ суетился, Залешанин слегка ожил. Хозяин обоих кораблей окинул его довольно равнодушным взглядом, хотя Залешанин был уверен, что простак ослепнет от блеска его доспехов, примет по меньшей мере за княжеского сына или богатенького молодого боярина.

-- В Царьград? -- переспросил корабельщик задумчиво. -- Мы будем там через неделю. Если ветер стихнет, то... дней через десять. А что?

Залешанин сказал гордо:

-- Мне надо в Царьград. Что-то там хреново.

-- Да ну? -- обеспокоился хозяин. -- Так это цены на пеньку упадут... А что не так?

-- Меня там нет, -- объяснил Залешанин. -- Для полного счастья и довольства меня там только не хватало. Вот и надумал осчастливить.

Хозяин разочарованно и одновременно с облегчением махнул рукой, отвернулся, снова покрикивал на работников, пока Залешанин не хлопнул его по плечу:

-- Слушай, батя, негоже тебе так с благородным отродьем разговаривать. Ты должон быть счастлив, что я взойду на твой корабль. Осчастливлю, так сказать!

Хозяин покосился на него одним глазом, став чем-то похожим на Петьку, что спал в мешке:

-- По рылу видно из каких ты благородных... За тобой, видать, уже гонятся, вот и норовишь подальше...

-- Кто гонится? -- переспросил Залешанин и оглянулся.

Хозяин скривил рот:

-- Те, у кого украл коня, те, у кого спер или выиграл доспехи, а также те, чьих дочек обесчестил... Угадал, по глазам вижу. Ладно, я сегодня что-то добрый. Наверное, заболел... Могу взять, у меня там место свободное среди забитых свиных туш. Всего лишь пять золотых монет. Ерунда для конокрада, зато ты в Царьграде.

Залешанин вскрикнул:

-- Но у меня нет столько золота!

-- А сколько есть?

-- Ничего не осталось, -- признался Залешанин. -- Пуст, как ограбленная могила. Еще неделю назад был полный кошель...

-- Легко пришло, легко уходит, -- вздохнул хозяин.

Он потерял к Залешанину интерес, отошел к сходням, придирчиво следил за грузчиками. Залешанин поерзал, тут ни силой не возьмешь, ни напором, сказал просяще:

-- Но мне в самом деле очень нужно.

Хозяин буркнул, не глядя:

-- Кому говоришь? Когда тонешь, и за гадюку схватишься. Побольше бы таких, как ты, я бы враз всю пеньку распродал! На каждого по петле -- это ж сто таких кораблей завези в Царьград, и то не хватит...

Глаза его стали мечтательными. Залешанин помялся, сказал нерешительно:

-- Могу в уплату дать этот шлем. Насточертел, да и голове в нем жарко. Мало?.. Ладно, бери и это железо, что я таскаюсь как дурак.

Хозяин оглядел его уже с большим интересом, но покачал головой:

-- И коня. Он тебе ни к чему, на корабль вас двоих не возьму. Но если хочешь, я за те же деньги... я говорю о шлеме, доспехах и поясе, перевезу коня, а ты... ну, тебя как-нибудь в другой раз.

-- Коню Царьград без надобности, -- возразил Залешанин. -- Эх, недолго у меня побыл настоящий богатырский конь!.. И снова я таков, каким вышел... Ладно, по рукам.

Море ласково качало корабль, Залешанин не мог наглядеться на прозрачные волны. Корабль вроде бы бежит по морю, но всегда держится берега, и Залешанин подумал, что это басня, будто есть моряки, что умеют водить корабли по звездам. Вон викинги всегда держатся у берега, чудь отходит не дальше, чем на версту, а здесь не люди, что ли?

Над головой высоко-высоко вознеслось неправдоподобно чистое, словно отмытое, синее небо. Ни облачка, ни тучки, ни стаи ворон -- радостная сверкающая синь. А за кораблем тянется пенистый след, только там не просматривается море до самого дна, где между оранжевых камней можно различить крабов, это такие бесхвостые раки, там шныряет множество рыб, пестрых и ярких, будто их размалевали для смеха.

И весь мир, куда ни переводил взор, цветной, окрашенный в яркие чистые тона. Даже оперение птиц, что иногда пролетают высоко в небе, под лучами солнца, вспыхивает как драгоценные камни. Он невольно подумал, что тут в самом деле жар-птицы не покажутся в диковинку. Скорее, в мире цветных и ярких птиц диковинкой были бы их суровые вороны, грачи да галки.

-- Ну что, дурень, -- сказал он ласково Петьке, тот сидел на плече, крепко вогнав когти в мягкую кожу душегрейки. -- Вот и приехали в твои края... Рад?

-- Сам дурак, -- сообщил Петька. Он сердито поглядел одним глазом, почесался, добавил: -- Р-р-р-ад!

-- То-то... Даже птаха радуется родному крову.

Парус иногда протестующе хлопал по ветру, хозяин с моряками быстро дергали за края, натягивали по-новому, и корабль мчался по волнам еще шибче. Еще при посадке Залешанин заплатил сполна, потому его к работе не звали, как других, о чем он горько жалел: мог бы сохранить доспехи! А так только палица, на которую все косятся с удивлением, потом начинают с таким же удивлением осматривать его самого с головы до ног, лишь затем их спины сгибаются, всяк становится ростом поменьше и уходит шажками мельче, чем подходил.

Многие купцы, сберегая деньги, грузились с половинной платой: в плавании вычерпывали воду, сменяли гребцов на веслах, мыли и чистили палубу, перетаскивали чужие товары. Этот здоровенный парень не выглядел богатым купцом, скорее -- богатым наследником, что быстро промотает отцовские денежки. Попробовать бы потрясти его...

Залешанин торговать отказался, но в кости сыграть уломать себя дал. Как водится, с глупо раскрытым ртом провожал взглядом денежки, что начали уплывать из его карманов, перекочевывая в чужие, но потом как-то ему повезло, он сам раскрыл рот от удивления, даже взмок, глаза бегают, купцы вошли в раж, а кончилось тем, что в пух и прах продулись начисто, спустили и деньги, и товары, кое-кто даже с сапогами расстался. Залешанин не стал раздевать до исподнего, даже дал отыграться, по крайней мере купцы товары свои вернули, но Залешанин чувствовал в карманах приятную тяжесть.

Глава 22

Он целыми днями торчал на палубе, не мог насмотреться на дивное море, он же первым ошеломленно заметил, как далеко-далеко прямо из бирюзовой воды начали подниматься оранжевые башни.

Протер глаза, прошептал заклятие против мары, но башни из белого камня то ли под лучами утреннего солнца казались выплавленными из чистого золота, то ли в самом деле... Он смолчал, другие ж не замечают, значит и ему мерещится, вон между вырастающими башнями уже поднялись такие же блистающие стены...

Наконец один из работников, почти черный от жгучего солнца, разогнул натруженную спину, небрежно мазнул взглядом:

-- А, уже скоро...

-- Ты, -- пролепетал Залешанин. -- Ты видишь?..

-- С глазами пока в порядке, -- работник блеснул зубами в ослепительной улыбке. -- Уже скоро... А потом в корчму, к девкам, отосплюсь...

Какое отосплюсь, подумал Залешанин потрясенно. Какая корчма, какие девки, когда такое чудо! Корчма и девки потом, когда все обрыднет, привыкнешь, в глазах посереет...

О Царьграде с детства наслушался сказок, потому твердо знал, что все брехня, никакого Царьграда на свете нет вовсе. А если и есть, то не крупнее Киева. Да и то враки, ибо крупнее Киева ничто быть не может. Вон Родень или Канев -- разве сравнить? Стариков послушать, так раньше все девки были красивые, мужи -- отважные, а богатыри горами двигали, как баба горшками...

Не дыша, он вцепился в края борта так, что дерево трещало под крепкими пальцами, глаза не отрывались от сказочного града, а душа уже выдралась наружу, мощно отпихнулась задними лапами и полетела впереди корабля, спеша узреть чудо поскорее.

Мачта поскрипывала, ветер весело гудел в парусе. Огромные башни вырастали, на стене начали просматриваться зубцы, только тогда Залешанин заметил узкую полосу, перед которой уже толпились паруса.

Хозяин возбуждено суетился, рабочие метались как угорелые, уже вытаскивали бочки меда, воска, связки мехов, тюки медвежьих шкур... Залешанин с попугаем на плече стоял в жадном ожидании у борта. Рулевой умело вел корабль мимо сотен таких же и не таких: больших и малых, с парусами и без, толстых, как бочонки, и узких, как мечи, кораблей разных племен и народов, что приехали то ли поклониться царю всех городов, то ли украсть что, то ли выгодно продать товар, как их хозяин, купец из какого-то там Новгорода...

Залешанин сошел на причал едва ли не последним, до того колотилось сердце, а глаза лезли на лоб. Народу суетилось едва ли не больше, чем во всем Киеве, он думал, что затеряется в сутолоке, но когда одна нога была еще на сходнях, тяжелая ладонь упала на плечо:

-- Погоди, купец...

Залешанин дернулся как конь, которого жиганул шершень. Тучный человек в богатой одежде кивнул двум вооруженным до зубов стражам, те заступили дорогу. Тучный сказал требовательно:

-- Мыто за вход в город!

Залешанин прошептал похолодевшими губами:

-- Фу, всего лишь мытарства... Ишь ты, как далеко от Киева, но и в такой глухомани подсмотрели, как брать мзду за топтание своей земли. Сколько?

Чиновник окинул его равнодушным взором:

-- С тебя да коня по медной монете... Ах, конь не твой? Ладно... А что за колонну перевозишь на спине? Не говори, что оружие, такого не бывает!.. Ладно, не клянись. За провоз цельных стволов таким диким образом не предусмотрена пеня... А жаль... Постой, у тебя еще и попугай? О, за провоз попугая мыто отдельное!

Залешанин буркнул ошалело:

-- Сколько?

-- За живого одна серебряная монета... Если за чучело, то вези бесплатно.

Залешанин порылся в карманах, даже вывернул и осмотрел, затем в задумчивости устремил печальный взгляд на Петьку. Тот нервно заерзал, вдруг заорал:

-- Хозяин, мне не до шуток! Поищи в поясе!

Таможенник многозначительно посмотрел на Залешанина. Тот развел руками:

-- Глупая птица, что она понимает?

-- Самая глупая птица умнее умного варвара, -- изрек таможенник, захохотал, вокруг угодливо захихикали купеческие рожи.

-- Эх, Петька, -- сказал Залешанин укоризненно. -- видать, хлебну с тобой горя... Но давай так... Возвращайся-ка домой. К прежней хозяйке, Тернинке. А чтоб тебя приняли лучше... отнесешь вот это.

Он быстро одел на морщинистую, как у старца, лапу Петьки колечко с мизинца, поцеловал в гребень, возмущенный Петька заорал, стал вырываться и попробовал клюнуть наглеца, но Залешанин уже подбросил его в воздух. Петька суматошно захлопал крыльями, поднялся, сделал круг, стараясь понять, в какой стороне Киевская Русь, понесся над морем.

-- Утопнет твоя цветная ворона, -- сказал один из купцов знающе.

-- Рыбий корм, -- добавил другой.

А таможенник повертел головой:

-- До чего же додумаются, только бы не платить пошлину!

Опытный, как жук, битый жизнью и властями, он ни на миг не поверил, что попугай в самом деле полетел в страну варваров.

Плотная толпа несла Залешанина от причала, потом поредела, но он двигался куда и все, далеко впереди вырастает высоченная стена из белого камня. Там чернеют раскрытые врата, туда прут...

Без Петьки все же сиротливо, но если самому негде приклонить голову, то за что птаху мучить? Хватит и того, что после привольной жизни у Тернинки хлебнул горя с кобзарем. Конечно, каким уверенным и умным чувствовал себя рядом с говорящей птицей!

К воротам подходил оглушенный и потрясенный их огромностью, непомерной высотой городской стены. Его толкали и ругались, прет варвар посреди людского пути, из каких только дремучих лесов такие дикие выходят, такой, если не сгинет в первые же дни, то наверняка станет военачальником или важным государственным человеком: там все дикие, злые, пришлые...

А Залешанин ощутил, как тело осыпало морозом. Еще не понял причину, но сердце затрепыхалось в предчувствии беды. Подошел ближе, разглядел исполинские врата во всей чудовищной красе и мощи: из толстых дубовых плах, все оковано железными полосами, есть еще медь и серебро, даже золото, но явно для пышности, величия, хотя и так уже боролся с желанием снять шапку, которой нет, поклониться такому чуду.

Еще и еще пробежал глазами по створкам, для этого приходилось стоять как дурак и вертеться из стороны в сторону, но... где щит?

От врат за ним наблюдали три рослых широких стража, увешанных железом, как боевые кони. Один кивнул другому, тот отмахнулся, лень выходить из тени на солнцепек, а третий насмешливо гаркнул:

-- Эй, дурень в лаптях!.. Да какие это сапоги, это лапти... Голова отломится, так задирать!

Залешанин обрадовался, услышав знакомую речь, хотя и немножко чудную:

-- О, земляк! Ты из Киева или Новгорода?

Страж хмыкнул:

-- А это где?

Залешанин опешил:

-- Ты что, не слыхал о Киеве?

-- О Вавилоне слышал, -- ответил страж еще насмешливее, -- о Риме тоже слыхивал... А Киев поболе Рима?

Залешанин наконец уловил насмешку:

-- Поболе. Рим -- это так, курятник рядом с Киевом. Ты откуда?

Страж ответил гордо:

-- Из великого и славного Бранибора, стольного града доблестных лютичей! Это великое государство, великий народ, которому осталось лишь добить проклятых бодричей, что вкупе с проклятой Германией... есть такая поганая страна по ту сторону Лабы, они ее зовут Эльбой... Когда мы разделаемся с бодричами, то растопчем Германию, чтобы миром правило только великое государство лютичей!.. Тогда ты придешь поклониться вратам нашего града Бранибора!.. А сейчас пока давай, ищи счастья в этом... Град богатый, дураков много. Есть где поживиться.

Залешанин слушал ошалело, но когда ощутил, что в простую голову столько не влезает, спросил почти умоляюще:

-- А пошто нет щита? Грят, наш великий князь повесил на сии врата.

Страж с сомнением покачал головой:

-- Щит? На врата? Не было, иначе бы я увидел, когда вешали. Или это было не в мою смену...

-- Не нынешний князь, -- объяснил Залешанин жалко, -- а из старых... Это давно было.

Страж хмыкнул:

-- Ежели давно, то его уже и муравьи съели. Тут водятся особые муравьи, их белыми кличут, хотя они вовсе не белые, и не муравьи... Дерево грызут, как зайцы морковку! Что угодно сгрызут. Даже тебя...

-- Так они ж грызут дерево, -- поймал Залешанин его на брехне.

-- Верно, -- согласился страж. -- А ты не дерево?.. А я гляжу, дуб дубом...

Залешанин потоптался в замешательстве, но как ни кричи в Киеве, что щит на вратах Царьграда, все же отсюда виднее даже дураку, что щита нет. Страж смотрел насмешливо, дурака видно издали, и Залешанин с усилием напустил на себя беспечный вид:

-- Ну, да ладно... У меня и без того дел в Царьграде хватает.

-- Знамо дело, -- поддакнул страж. Глаза его смеялись, но говорил он серьезно. -- Сразу же за городскими воротами налево неплохой бордель для варваров. Чуть дальше -- бордель для местных солдат, там чуть получше. Ну, если пройти два квартала по улице, там будет постоялый двор, а при нем знатная корчма, где еще дня не прошло без знатной драки!.. Туда все наши ходят, когда надо кровь разогнать... Девки там тоже знатные, но драки -- лучшие во всей северной части города!.. Рекомендую.

Залешанин спросил в замешательстве:

-- А... эти... базары, рынки?..

Страж оглядел его с головы до ног, посоветовал дружески:

-- Да брось... Видно же, какой из тебя купец. Если в самом деле унаследовал отцовы деньги, то лучше пропей, все же на дело уйдут, чем у тебя сразу здешние умельцы все выгребут, а купишь воздух...

-- Пошто так? -- пробормотал Залешанин.

-- Рожа у тебя больно уж торговая, -- объяснил страж любезно. -- Дурака и в корзне видно! А с деньгами дурак, так это всем дуракам дурак. Сами по себе деньги еще никого не делают дураком, они только выставляют дурака напоказ.

Залешанин шагнул в ворота, оглянулся:

-- В какую сторону, говоришь, постоялый двор...

Страж отмахнулся:

-- Налево. Сразу за городскими воротами.

-- Но там какой-то базар... -- пробормотал Залешанин.

-- Базар? -- удивился страж. -- А где ж ему быть? Это ж беднота, которые не могут заплатить налог в городских вратах. Вот и торгуют в предместье... отседова до городских врат Царьграда... Это не базар, а так... базарчик. Базарчишко. Настоящие базары -- внутри!

Залешанин пошатнулся. Подъезжая к Киеву, всякий раз видел по обе стороны дороги жалких селян, что не могли заплатить пеню за проезд, потому торговали вне городских стен, в надежде что кто-то из проезжающих купит их жалкое тряпье, шкурки или бочонок меду. А все остальные проезжали в Киев, где вольно и богато располагались на его обширных базарах...

-- Так это... -- спросил он осевшим, как глыба серого снега под лучами солнца, голосом, -- так это... не врата Царьграда?

Страж удивился:

-- Разве не видно?.. Врата во-о-о-он там! Вишь, белеет? То и есть городская стена. Там сам Царьград. Если ваш князь не последний дурак... что удивительно, раз не из лютичей, то свой щит повесил бы там...

Залешанин на подгибающихся ногах поплелся через ворота. От человечьего гама звенело в ушах, в глазах плавали цветные пятна, слишком все пестрое, яркое, солнце светит, как озверевшее, будто все лето хочет вместить в один день, народ мелкий, но быстрый, как тараканы, только галдят, как галки на дохлой корове, хватают за стремена, попону, даже за узду, суют цветную паволоку, здесь почему-то именуемую шелком...

В Киеве четверо врат, размышлял так напряженно, что со лба летели искры, как из крицы в горне. Ляшские, Жидовские, Мурманские и Угорские. Здесь угры да мурманы далеко, как и ляхи, разве что Жидовские врата будут, без иудеев не найти града, но вряд ли Олег повесил щит на их врата.

Исполинская белая стена вырастала, раздвигалась в стороны, опоясывая мир, а вверх поднималась и поднималась, хотя до самих ворот все еще было далеко.

Боги, подумал он потрясенно. Неужто это люди строили? А если боги, то побьют ли наши здешних мордоворотов, если такие глыбы таскали и укладывали так, что вся громадина до сих пор не рухнула? Разве Перун еще бог в самой силе, а Велес уже стар, Сварог больше звездами двигает, людские заботы для него мелковаты...

Еще издали в ослепительно белой стене, прямо глаза ломит, заметил искорку, от которой сердце радостно трепыхнулось. Врата, настоящие врата! Вырастают величаво и неспешно, от них идет нестерпимый блеск. Пожалуй, Золотыми их назвали не ради красивого словца, а они в самом деле покрыты золотом! Звери и хищные морды сделаны из золота, настоящего золота! Боги, прошептал сраженно, по возвращении тут же наймусь в дружину, что пойдет на Царьград... Владимир пусть добывает себе здешнюю царевну, а я не такой дурак, мне вон той золотой головы грифона будет достаточно...

Ворота блистали так, словно это были ворота в их христианский рай. Оранжевый блеск, усиленный солнечными бликами, нагонял слезы, но среди этого сияния победно засверкало красное, словно пролитая кровь героя, горячая и еще дымящаяся, вбирала в себя солнечный свет. Залешанин ощутил резь в глазах, защипало, проклятый блеск, вот он родной червонный щит, самый любимый цвет русичей...

Он подошел еще, глаза выхватили из сказочного великолепия округлый щит, уходящий нижним краем так остро, что походил на перевернутую каплю красного вина. На щите гордо расправил крылья орел... или сокол, отсюда не разобрать. Скорее, сокол -- говорят же, что князь Олег принял княжество своего погибшего друга с неохотой, укреплял Русь, пока сын Рюрика подрастал, а потом передал ему, а сам исчез так же таинственно, как и появился. До сих пор показывают его три могилы: под Ладогой, возле днепровских круч и на берегу Оскола. Что ж, у одного исламского святого... запамятовал имя, волхвы рассказывали, вовсе четыре... Правда, тот в самом деле умер, и все видели, как тело мертвого погрузили на верблюда, а потом этот верблюд вдруг расчетверился и пошел на все четыре стороны...

Мысли текли вяло, ему казалось, что из него выдернули некий стержень, словно из ножен вытащили острый меч, а ножнами можно разве что собак разгонять. Столько переволновался из-за этого щита, а он висит себе, ни тебе белых муравьев, ни град не облупил краску, ни сам не сорвался с подгнивших колышков или проржавевших гвоздей...

Поистине -- щит чародея!

Сразу за городскими вратами, как сказал страж, была не то площадь, не то широкая улица, а дальше... у потрясенного Залешанина заболела шея, так задирал голову, разглядывая высоченные дворцы и палацы из белого камня, а если из серого, то такого, что и белый темнел от зависти к его надменной красоте.

Как же они воду туда таскают, подумал ошарашено. Не иначе, как колдуны ее заставляют подниматься самотеком. А дрова? Ну, с дровами проще, тут тепло. Да, но как мясо готовят?.. Наверное, внизу, во дворах...

К его удивлению, ромеи разговаривали бойко по-славянски. Сперва почудилось, что ослышался, но понимал всех так ясно, что не утерпел, осмелился остановить одного, который показался попроще:

-- Слушай, парень, я в Царьграде, аль еще в Киеве?

Молодой мужик засмеялся, довольный, даже грудь выпятил:

-- Нравится здесь?

-- Еще бы!

-- То-то. Погоди малость... Эй, Збыслав! Поди сюды!.. Тут новенький...

С той стороны улицы к ним направился, залитый солнцем витязь в дорогом железе, высокий и статный, с открытым чистым лицом. Шлем на нем был ромейской работы, как и кольчуга, на поясе меч в украшенных камешками ножнах, сапоги с серебряными пряжками, кольчуга трещит, раздираемая широченными плечами.

-- Збыслав Тигрович, -- назвался он. -- Я охраняю квартал, так что не обессудь за вопросы... Кто ты и по какому делу?

Залешанин помялся, развел руками:

-- Да так... поглядеть... заморская страна все же...

Витязь, назвавшийся Збыславом, недоверчиво оглядел его с головы до ног, зацепился взглядом за торчащую из-за плеча рукоять палицы, но смолчал, хотя Залешанин чувствовал, что молодой богатырь уже мысленно взвесил его оружие, прикинул по своей руке.

Збыслав наконец остро взглянул ему в глаза:

-- Не хочешь говорить? Дело твое. Я спрашиваю затем, что ежели понадобится помощь... Нас здесь мало, друг другу помогаем.