Чтение 26–й страницы книги ~Князь Владимир~

Глава 37

Через полгода службы обоих зачислили в ипасписты. Этих избранных из избранных, даже базилевсы знали в лица и по именам. Из их числа назначались командующие армиями, флотом, здесь растили будущих полководцев, наместников провинций и даже императоров.

Однажды Владимиру намекнули, что его имя мелькнуло в списках претендентов на должность префекта всех палатийских войск. Власть префекта была безгранична. Бывало, что префект, невзлюбив императора, сбрасывал с престола и отдавал его другому, а то и занимал сам. Если, конечно, чувствовал, что может заручиться поддержкой палатийских войск, раздав им достаточно золота.

Владимир отшучивался, отвергал даже намеки на такую непомерную честь. На него стали смотреть с подозрением. Хочет стать базилевсом сразу? Как стал Анастас, дворцовый солдат, которого императрица возлюбила за его удивительные глаза: один голубой, другой -- карий? Тот убил базилевса за столом и взял власть с помощью его жены. Но сейчас на троне сразу два брата-базилевса, а жен у них нет... Правда, по дворцу уже поползли первые слухи о внимании, которым младшая сестра базилевсов одаривает этого замкнутого этериота с проницательными глазами...

Владимира больше беспокоили две попытки убить его. Один раз, когда стоял на входе в императорский дворец -- напали трое, имитируя пьяных, лишь выучка и скорость спасли от длинных ножей, а второй раз уже внутри дворца, что обеспокоило больше всего. Если это все еще люди Ярополка, то либо Листоверт не держит слово, либо у Ярополка здесь есть и второй, подобный Листоверту. Правда, такое расточительство маловероятно. Если же тут замешаны ромеи, опасающиеся его чересчур быстрого взлета, то дела намного хуже... Теперь надо опасаться всего на свете, ибо ромеи чаще пользуются ядами, чем честным булатом.

Анна при тайной встрече спросила:

-- Ты отказался войти в список на должность префекта?

-- Список -- еще не должность.

-- Но уже это дает шанс... Ты должен быть сильным, Вольдемар! Со слабыми не считаются.

Владимир оскалил зубы в хмурой усмешке:

-- Но как же тогда Русь?

-- А что тебе крохотная Русь? Ты мог бы стать здесь императором.

-- Гм... Всего лишь императором... А став князем на Руси, я мог бы взять Константинополь и стать властелином Руси и Восточно-Римской империи сразу.

Отшучивается, подумала Анна. Или нет? Голос все-таки звучит серьезно. Внезапно она ощутила, как по коже пробежал озноб. А что, если это как раз ему предназначено взять их город, а с ним -- империю? Но для этого ему надо вернуться в свои дикие земли, полные свирепых сильных людей, выжить там, стать у них вождем, убить других вождей и стать верховным властелином, а затем уже двинуть несметные войска сюда...

-- А что ты собираешься делать на Руси? -- спросила она, едва дыша.

-- Там меня ждет трон,-- ответил он просто.

-- Ты не шутишь?

-- Нет. Правда, на нем пока сидит другой человек...

-- Другой?

-- И он уступать его не желает.

Она засмеялась, но по его глазам поняла с холодком, что воин с Севера все-таки не шутит. Но если он вырвет из рук другого власть в своих землях, то этот человек в самом деле бросит свирепые войска на империю!

Но не потому лишь, что поклялся взять ее?

-- Я не такой уж и патриот,-- сказал он серьезно.-- Мог бы оставить хоть Русь, хоть другую землю... Я убежден, что человек должен жить там, где ему хорошо...

-- Но разве здесь не лучше?

Он задумался, заговорил медленно, колеблясь и подбирая слова:

-- Что есть лучше? Когда богаче? Когда земля лучше родит, а зима теплее? Но как же тогда наши деды... Мне рассказывали волхвы про нашего давнего предка Скифа... Дескать, однажды всем племенем, перевалив через горы, пришли в цветущую долину. Зеленая сочная трава до пояса, дичи видимо-невидимо, в лесу полно ягод, в реках тесно от рыбы... Племя зажило счастливо. Кони стали сытыми и крепкими, женщины рожали по двое-трое детей, мужчины пасли стада, где каждая кобылица приносила по трое жеребят, овцы ягнились пять раз за лето... И тогда вышел как-то из шатра Скиф, воскликнул с мукой: как мы живем? Мужчины стали тучными как женщины, забыты бранные подвиги, забыты честь и слава, никто не проливает кровь за родину, за детей, за любовь...

Она слушала, едва дыша. Лицо северного варвара было печальным. Ее сердце замирало от нехорошего предчувствия.

-- И... что ему ответили?

-- Ничего. Мужчины, разошлись, повесив головы. Эта ночь во всем племени была тягостной. А к утру во многих шатрах слышался женский плач. Когда взошло солнце, многие мужчины уже седлали коней, чинили давно прогнившие от безделья повозки. В их сытых потухших глазах снова сверкала прежняя удаль, они выпрямляли спины и подтягивали животы. Их ладони снова любовно гладили потемневшие рукояти мечей-акинаков. Мужчины племени знали, что уйдут в трудное неведомое, оставив теплые обжитые места, многие погибнут в боях, умрут от ран и болезней... И еще неизвестно, найдут ли землю лучше. Но только так достойно жить для мужчин.

-- Но это... это просто неумно!

Он пожал плечами:

-- А когда человек жил умом? Разве что, когда раб. Свободный человек слушает свое сердце.

-- Не понимаю,-- прошептала она, но уже скорее из упрямства, ибо в странной речи варвара смутно ощущала неведомые ценности, которым они отдают души.-- И снова ушли всем племенем?

-- Да. Потому что для человека, особенно для мужчин, всегда есть что-то выше, чем покой, богатство, даже его шкура. Потому я все же вернусь на Русь... потому что... потому что мне там в самом деле лучше! Как стало лучше племени Скифа, когда из теплых и безопасных земель ушли навстречу солнцу.

Олаф застегивал доспехи весело, посвистывал, взревывал песенку, потом вдруг остановился посреди комнатки. В голосе было неподдельное сочувствие:

-- Я слышал о таком в песнях, но чтоб вот так на самом деле...

Владимир чувствовал в висках колющую боль, а в затылок будто вбивали длинные тупые гвозди.

-- О чем ты?

-- Взгляни в зеркало,-- посоветовал Олаф.

Из отполированной бронзы на Владимира недобро смотрел худой воин с желтым нездоровым лицом. Глаза запали и лихорадочно блестели. Бледные губы сжались в плотную линию.

-- Что-то съел, наверное,-- буркнул он.

Олаф поднял палец, прислушивался. Со двора раздавался голос певца, жалобно звенели струны. Лейла и Менжнун, великие влюбленные, о которых никто не может слышать и сохранить глаза сухими. Когда их разлучили, Менжнун начал бледнеть и желтеть, еда не шла впрок, он медленно чах, все усилия лекарей оказались зряшными. Он умирал от любви, и в конце-концов умер...

Владимир тяжело грохнул кулаком по столу. Подпрыгнула и зазвенела металлическая посуда, заглушая унылый голос за окном.

-- Нет,-- сказал он люто.-- Я не умру. Я не умру!

Олаф спросил неожиданно:

-- А жить сможешь?

-- И жить не могу,-- признался Владимир.-- Мне не нужны все женщины мира! А они все в Царьграде есть, мне противна их похоть, хотя сам жеребец... мне хочется стоять перед ней на коленях, держать в ладонях кончики ее пальцев, смотреть в ее чистое небесное лицо и плакать от счастья. Наверное, я схожу с ума.

Олаф смотрел с симпатией:

-- Да.

-- И я... сойду?

-- Ты уже сошел,-- сказал Олаф уверенно.-- Видать, боги тебя любят. Так отмечают тех, кто им близок.

-- Ничего себе, любовь!

-- Наши волхвы говорят, что боги тяжкие испытания посылают только избранным. Кого заметили. А остальные живут как живут -- в полсилы, в полурадостях, полугорестях, полужизнях.

После ночного дежурства он шел по дороге к баракам. Солнце светило уже ярко, он чувствовал, как накаляется шлем, нагреваются латы. Народ уже галдел как сороки, греки есть греки, кричали мулы, ревел скот, но когда услышал звонкий цокот копыт, сразу отступил в сторону и оглянулся.

Его догоняла легкая коляска, очень богатая, а четверка коней, что ее легко несли вдоль главной улицы, были самыми легкими и красивыми, каких он только видывал.

Коляска поравнялась с ним, кони сразу перешли на шаг. Занавеска откинулась. Владимир задержал дыхание. Такой прекрасной женщины он еще не видел в жизни, если не считать Анну. Молодая, с нежным белым лицом, огромными лиловыми глазами, такого цвета бывают тучи при внезапной грозе, пухлыми женственными губами. А когда она приоткрыла ротик, мурашки поползли по спине, настолько голос звучал чувственно, приглашающе, словно перед ними была расстеленная постель, а на столике рядом стояли изысканные яства и напитки:

-- Вольдемар, доблестный ипаспист...

Сердясь на себя, что так смешался и явно покраснел, он слегка наклонил голову:

-- Я никогда не видел таких прекрасных лошадей.

Прикусил язык, такое брякнуть красивой женщине, но слово не воробей, он видел, как она нахмурила брови, соболиные, ровные, как шнурки. В ее голосе прозвучала насмешка:

-- Да, прекрасные животные. Как и ты, ипаспист из северной страны.

Коляска мерно стучала колесами. Владимир шел медленно, лицо женщины было ближе, чем на расстоянии руки. Он уловил запах дорогих масел и притираний. Ноздри дернулись, жадно вбирая аромат, в котором почудилась и свежесть его холодных лесов.

-- Они, наверное, стоят дорого,-- сказал он искренне.-- Такие кони! Ветер, а не кони.

Она кивнула, не спуская с него глаз:

-- Я хотела бы поговорить с тобой о работе.

Владимир развел руками:

-- Я слишком беден, чтобы нанять вас. Но если вы обратитесь...

Она прервала нетерпеливо, в глазах блеснули предостерегающие огоньки:

-- Мне нужен крепкий сильный мужчина...

Владимир посмотрел ей в глаза, голос сделал участливым и понимающим:

-- Да-да, такая женщина! А ромеи -- разве мужчины?

Она стиснула губы. В глазах было откровенное бешенство. Владимир любовался ее лицом, еще не понимая, какой бес тянет за язык, почему говорит так дерзко, но чувствовал, что не может иначе. Что-то в нем почуяло опасность, и это что-то отпихивается от нее как может: задиристым тоном и независимым видом.

-- Я,-- произнесла она,-- дочь сенатора Церетуса.

Коляска по ее знаку начала останавливаться, но Владимир шаг не сбавил, брел все так же, щурясь от яркого солнца. Если прекрасная незнакомка, то бишь, дочь сенатора Церетуса, полагает, что он сразу начнет трястись и упадет ниц, то ошибается. Он слышал и погромче имена и титулы.

Сзади застучали копыта. Коляска поравнялась, а дочь сенатора, так и не назвавшая своего имени, сказала сердито:

-- Я не знаю, что ты подумал... или что в тебя вселилось. Но мне нужен мужчина для охраны! Я люблю бывать в городе и за городом, часто выезжаю в загородную виллу. Уже дважды по дороге пытался напасть какой-то сброд. В последний раз люди были странные, мне даже показалось, что они -- ряженые.

-- Ряженые?

-- Да,-- подтвердила она все еще сердито.-- Я думаю на одного богатого и влиятельного человека, имени пока не назову... Вернее, думаю на его сынка. Избалован, все ему доставалось легко. Он недавно начал меня преследовать своими чувствами. Не может понять, как это я отказываюсь, когда все женщины... Я рассказываю лишнее, но я хочу, чтобы ты пошел ко мне. Платить буду вдвое больше, чем получаешь здесь. И не потребуются ночные дежурства, так как я по ночам сплю. Охранять нужно будет только днем... да и то не каждый день.

Владимир сделал вид, что колеблется, даже голос заставил дрогнуть в нерешительности:

-- Это трудно решить сразу...

-- Почему?

-- Ну, надо посоветоваться...

-- С кем? Этериотом, что прибыл с тобой? Если не можешь без него, то я переговорю, отец будет не против, чтобы вы пришли оба.

В ее лиловых глазах было нетерпение и что-то еще, запрятанное глубже.

-- Я поговорю с ним,-- пообещал он.

Она кивнула вознице, все еще рассерженная, но на Владимира взглянула уже как на человека, которому платит и ожидает повиновения. И голос ее был уверенный и не терпящий возражений:

-- Я пришлю завтра за ответом.

Кони рванули, коляска едва не полетела по воздуху. Дробный цокот копыт прогремел и угас. Владимир чувствовал, как на лбу сами собой собираются складки. Его настойчиво стараются отлучить от императорского дворца. Кто? Этой красавице наемная охрана ни к чему. Едва захочет выехать за город, вся золотая молодежь кинется сопровождать ее. Лучшие патриции с мечами наголо проводят туда и обратно. Так что нужен не он, а его отсутствие во дворце.

Завтра, подумал он с тревогой. До завтра надо успеть что-то придумать. Если он и завтра кого-то зарежет, то на него обратит внимание не только Вепрь. Но и те, чьих взглядов он предпочел бы избежать.

Глава 38

Через два дня они с Олафом стояли во внутренних покоях. Полночь, светильники горят каждый третий, слышно как далеко за оградой протяжно перекликаются стражи.

Внезапно пахнуло благовониями. Он насторожился, ибо дочери сенатора так и не смог ответить ничего определенного, и от ромеев теперь надо ждать пакостей. Обостренный слух уловил едва слышные шаги. Краем глаза увидел, как напрягся Олаф, он стоит слева от двери, как рука викинга опустилась на рукоять меча.

-- Стой! Кто идет?

В темноты послышался испуганный вскрик. Снова пахнуло движением воздуха. Владимир инстинктивно дернул головой, что-то мелькнуло, толчок, отбросило к стене. Яростно вскрикнул Олаф, это он толкнул, совсем близко хлопнула дверь, звякнул засов.

Олаф ругался, при слабом свете светильника Владимир видел перекошенное лицо. Он нагнулся, на полу тускло блестел нож. Похоже, его метнули издали вынужденно. Такие ножи не годны для швыряния. Кто-то намеревался подкрасться ближе...

Холодный пот выступил на лбу. Нож чересчур мал, чтобы убить взрослого мужчину.

Олаф со звоном вытащил из ножен на поясе узкий кинжал. Лицо было злое:

-- Проклятые ромеи!.. Это их подлые штучки!

-- Думаешь,-- прошептал Владимир,-- лезвие отравлено?

-- Я с этим уже сталкивался,-- огрызнулся Олаф.-- Когда пробовали захватить проклятую Пермь. Чертовы пермяки половину наших перебили отравленными стрелами.

Кончик кинжала уже накалился в пламени светильника. Челюсти Олафа сомкнулись. Он не дрогнул лицом, когда багровый кончик коснулся обнаженного плеча. Защипело, взвился дымок, Владимир ощутил запах горящего мяса. А Олаф вдавливал раскаленное железо, лицо было суровым. Даже зубами не скрипнул, хотя дымок пошел сильнее.

Владимир не выдержал:

-- Олаф, но лезвие не обязательно отравлено!

-- Я тоже так думаю,-- ответил викинг.

Владимир отшатнулся, будто получил в лоб, а Олаф приподнял рдеющий кончик ножа, перевернул другой стороной и повторил все сначала. Лицо было не просто суровым, а сумрачно красивым. Лишь на лбу выступили мелкие капельки.

Запах горящего мяса вызвал у Владимира приступ тошноты. При нем не раз сжигали людей живьем, но то были жертвы или преступники, а здесь как будто своя рука выжигает на своем теле...

-- Кто говорил о чрезмерной осторожности,-- не выдержал он.

-- Вольдемар,-- ответил Олаф, и Владимир наконец уловил в голосе друга напряждение,-- я чувствую, конечно же, боль... но это боль плоти. А душа викинга возвеселяется от гордости. Это победа воли над плотью!

Он убрал нож, а Владимир искоса смотрел на рану. Кровь запеклась в ямке, коричневые края выглядят страшновато.

-- Тебя бы в христиане,-- сказал он с отвращением.-- Те тоже... У них любой пост -- победа духа над плотью... Но я не понял другое. Нож бросили в меня! Какого дьявола бросился закрывать своей волосатой грудью?

Олаф прорычал с отвращением:

-- Думаешь, ты мне так уж дорог? Или я тебя ценю хоть чуть выше драной кошки? Бред. Просто не хотел, чтобы проклятым грекам хоть что-то удалось.

-- Все равно спасибо,-- буркнул Владимир с неловкостью.

-- Все в долг,-- ответил Олаф деловито.-- А ты думал? Мы ж в торгашеской империи. Еще и проценты сдеру.

Вепрь, выстроив на заднем дворе манипулу, залез на большой камень и орал оттуда:

-- Вам доверена большая честь, мерзавцы! Впервые из Священного Палатия отправляют когорту в главное войско. Наши стратеги хотят показать остальным, как умеют воевать настоящие воины! Если осрамите меня, свиньи безрогие, я из вас кишки выпущу. Но вы должны вернуться живыми! Я не хочу снова возиться с желторотыми неумехами... Эй ты! Чего горбишься? Забыл, как должен стоять этериот?

Хмурый легионер нехотя выпрямился:

-- У меня живот болит.

-- Много пьешь? -- гаркнул Вепрь.

-- Много,-- ответил этериот безнадежно.-- Все равно не помогает.

-- Ничего,-- сказал Вепрь бодро,-- ты отправляешься в место, где все хвори снимет как рукой. Вы должны будете захватить крохотный остров... Только помните, что там водятся ядовитые гадюки, под листьями прячутся скорпионы и каракурты. Грибы не жрать -- ядовиты, воду не лакать -- в ней холера и прочая дрянь...

Этериот перебил вежливо, но с недоумением:

-- А на кой... гм... завоевывать такой остров?

Вепрь рявкнул:

-- Молчи, дурень. Или ты усомнился в мудрости Божественного? По-твоему, Господь по-мудрости потопил человечество, хотя грешивших наверняка было меньше, чем невиновных? То-то. Эй, Мордоклюв, ты стоял на причале и должен был видеть, как погиб сенатор. Если скажешь, что не видел, то значит отлучался к шлюхам!

Мордоклюв, толстый и хищноносый воин, пробурчал:

-- Я стоял на своем месте... Сенатор шел по причалу и видел, как какой-то бродяга хочет утопиться. Он сказал ему: "Не спеши, давай обсудим, увидим стоит ли вообще прощаться с жизнью". После этого они сели и беседовали почти до обеда. Что-то о политике, налогах, жизни, я всего не слушал.

-- Ну? И какое это отношение имеет к его гибели?

-- А потом они встали и, держась за руки, вместе спрыгнули в воду.

Владимир подошел сбоку, сзади нельзя -- зашибет, сказал со всевозможной почтительностью:

-- Мне тут пришла весточка от земляка... Он живет неподалеку, полдня на коне верхом.

Вепрь зыркнул настороженно, у него всегда появлялось это выражение, когда смотрел на Владимира. Тот вытянулся, ел глазами. Вепрь с натугой похлопал по плечу:

-- Хочешь навестить? Давно пора взять пару деньков на отдых!.. Ты да твой дикий викинг давно не брали ни отпуска, ни даже выходных. Ладно, навести земляка... Да и вообще поразвлекайся, а то к тебе, честно говоря, уже присматриваються, если понимаешь о чем говорю.

Владимир насторожился, хотя голос держал беспечным:

-- Что в этом плохого?

Вепрь понизил голос:

-- Даже из этериотов слишком короткий путь... в Золотой Зал! Ты выглядишь чересчур нацеленным. Никто не знает, что у тебя на уме. Может быть, и не думаешь о высоком, но тут подозревают всех...

Последние слова прозвучали откровенной угрозой. Холодные мурашки побежали по спине Владимира. В подземных тюрьмах бесследно исчезают и самые знатные сановники империи. Оттуда только один путь -- на дно Золотой бухты с привязанным к ногам камнем. А уж о страже, даже знатном, и воробей не чирикнет.

-- Я просто копил деньги,-- объяснил он торопливо.-- Я ведь надеюсь вернуться к себе на Русь богатым!

Вепрь кивнул. На этот крючок попадаются все. Приходят в империю молодые, сильные и отважные, надеются скопить денег и вернуться, но блеск империи завораживает даже самых стойких. Годы уходят, десятилетия, а они все откладывают возвращение. Даже собрав огромные богатства, что будут делать с ними в диком краю?

Он снова хлопнул Владимира по плечу:

-- Езжай!.. Заодно выберешь место... ха-ха!.. откуда будешь брать Новый Рим.

Он отвернулся, похохатывая. Легионеры снова подтянулись, выпятили груди. Владимир отступил на шег, кивнул Олафу. Оба торопливо отошли подальше:

-- Он всегда так шутит?

-- А может он и не шутил,-- ответил Олаф безразлично.-- Все знают, что эти стены падут под натиском русов. Как пали под натиском наших викингов Неаполь и Сицилия, так вы захватите эту громадину.

Владимир с деланным безразличием пожал плечами. Кто не знает, что славяне постоянно приходят на земли империи, вторгаются целыми племенами. Иные уходят с богатой добычей, оставив разоренную и опустошенную землю, другие на богатых землях остаются. Империя с ними поступает осторожно, не трогает, не теснит налогами, ибо эти славяне, ослепленные блеском древней империи, охотно идут на службу, будь это в войско или на строительные работы, вливают свежую кровь в дряхлеющие вены империи. К тому же размножаются быстро, приплод здоровый, совсем не похожий на подданных империи, которым не помогают даже суровые наказания за безбрачие.

Славяне уже заселили Фракию, Эпир, Македонию, Фессалию, весь Пелопонес. Иные быстро потеряли свой язык и обычаи, другие сохранили своих богов, но даже эти охотно идут на службу, поднимаются до высших высот, командуют армиями, флотом, казной, следят за порядком в Константинополе.

Империя, сильная раздорами среди славянских племен, умела не только натравливать одно племя на другое, но и отправляла сильные войска из самого Константинополя, разбивала, приучала к мощи империи. Но эти времена прошли, потому приходится нанимать хазар, печенегов, дабы сдерживали напор славян...

Но вот под страшным ударом Святослава, великого кагана русов, рухнуло ранее непобедимое хазарское царство. Путь на Константинополь был открыт. Теперь все в империи знали, что часы Константинополя сочтены. Следующий удар каган русов обрушит на империю!

Правда, неистовый Святослав пал, но у него остались три сына. И осталась могучая держава, что крепнет день ото дня, в то время как империя медленно теряет силы.