Чтение 32–й страницы книги ~Князь Владимир~

-- Даже если с тобой пойдет в огонь и воду такой отважный друг, как Олаф. Уходи, Вольдемар. Ты успел получить какие-то деньги, а я принесу тебе свои драгоценности. Ты сможешь на них купить и земли, и виллы, и много рабов.

Владимир не мог оторвать глаз от ее бледного лица с большими тревожными глазами:

-- Ты так хочешь... чтобы я уехал?

-- Я хочу,-- возразила она,-- чтобы ты жил!

От окошка послышался легкий свист. Мелькнул платок маленькой служанки. Владимир попятился, надо уходить, но с его губ сорвалось горячее:

-- Разве я буду жив, если не будет тебя?

-- Уходи, любимый,-- донесся ее умоляющий шопот.-- Когда такие силы, то что может один человек?

Уже с порога он ответил негромко, не надеясь, что она услышит:

-- Иногда один человек... может очень много.

Возвращаясь, ощутил острый укол в груди. Морщась, потер ладонями пластины мышц, смутно удивился. Знал боль только от ушибов, падения с коня, тяжелых ударов, которые доспехи лишь смягчают... Но чтобы вот так...

Анна, прошептали губы сами по себе. И как раскаленной иглой кольнуло снова. Если он покинет этот зал, то прекрасная и божественная Анна будет отдаляться все дальше. Покинет дворец, Анна будет еще дальше. Оставит за спиной стены Царьграда, но оставит в нем сердце, ибо оно уже принадлежит принцессе.

Но ему суждено покинуть и пределы империи... Но почему суждено? Кто или что его гонит? Он может остаться. Он чувствует свою силу, может тягаться с ромеями и в коварстве, интригах, может неуклонно подниматься вверх, вплоть до самого трона!..

Нет, это приманка для слабых. Пользоваться протекцией любимой женщины, чтобы всползать по ступенькам служебной лестницы? Все-таки это путь ромея, а не мужчин севера. Настоящий должен шагать по-мужски, иначе потеряет уважение к себе. Мужчина должен уйти из сытой и богатой империи в свои дремучие леса, сменить роскошные одежды дворцового стража на простую кольчугу, взять власть над племенем, привести сюда могучие войска и захватить любимую женщину вместе с Царьградом и всей империей!

В своей комнатке налил себе холодной кавы, не мог отвыкнуть и в Царьграде, жадно отхлебнул. В зарешеченное окошко смотрели незнакомые звезды, заглядывал острый кончик рога холодного месяца. Воздух был тяжелый, настоянный на пряных запахах, благовониях. До костей уже пропитался сладкими запахами, всей воды Днепра не хватит, чтобы отмыться!

Из-за перегородки раздался сонный голос:

-- Опять не спишь?

-- А ты опять есть хочешь? -- огрызнулся Владимир.

-- Нет... Я есть хочу, когда не сплю...

-- Но хоть сейчас спи,-- сказал Владимир с сердцем.

-- А вот пить я хочу... и когда сплю!

Послышался шлепок по полу босых ног. За портьерой гремело, звякало, пыхтело. Потом забулькало, словно изливался небольшой ручей. Когда, судя по бульканью, наполнился небольшой бассейн, послышался довольный вздох. Босые ступни прошлепали обратно.

-- Пусть тебе приснится Анна,-- донесся голос Олафа.

-- А тебе Елена,-- ответил Владимир горько.

Анну я и так вижу, подумал он, и его сердце заполнилось горячим ядом. Как только закрою глаза, так и вижу. А иной раз вижу и с открытыми глазами. Плывут ли облака, качаются ли головки цветов под легким ветром -- всюду видит бесконечно милые черты ее лица...

Он взял в руки шлем, с пристальным волнением рассматривал странный герб, эмблему мощи Рима. Когда-то это был орел, но когда Римская империя разделилась на две части с двумя столицами и двумя императорами, то орел стал двуглавым. Мол, две головы, но единое тело. Владимир зрел на гербах всяких орлов, соколов, грифонов, не говоря уже о львах, пардусах, но орла с двумя головами встретил впервые. Странное волнение внезапно охватило душу. Когда он возьмет Царьград... а он возьмет!.. то этот двуглавый орел станет его княжеской эмблемой, гербом всей Руси!

А двуглавость волхвы будут объяснять иначе. Это -- русичи и печенеги. Вернее -- Лес и Степь, ибо до печенегов в Киевскую Русь, которая и Русью тогда еще не звалась, постоянно вливались остатки тех племен, из которых имена только самых больших запомнили волхвы: киммерийцы, скифы, савиры, готы, гунны, торки, берендеи, теперь вот племена, которых на Руси кличут печенегами, хотя среди них тоже все разные, все дерутся друг с другом, даже говорят различно. Но они стойко держат оборону южных границ Руси. И, хотят того или нет, узнают об этом или не будут знать, но они уже стали второй головой Руси!

Сердце стучало чаще, и он с удивлением ощутил, что боль отступила, оставив горечь. Вторая страсть -- жажда мести, как-то притупила боль от скорого расставания.

Странно, облегчения не ощутил. Боль ушла, но в груди возникла пустота.

Лохматые брови Вепря взлетели вверх. Владимир едва ли не впервые увидел, какие, на самом деле, огромные глаза у начальника стражи, обычно полуприкрытые тяжелыми нависающими бровями.

-- С ума рухнулся? -- рыкнул Вепрь.-- Как это... на родину? А здесь тебе что?

-- Арена,-- ответил Владимир, он чувствовал щемящую тоску.-- Арена для схватки. Даже когда пирую -- и тогда схватка. А я хочу узреть родные березы...

Вепрь фыркнул. Голос был полон яда и разочарования:

-- Понятно... Редко, но такое иногда услышишь от молодых народов Севера. Вы еще знаете одно понятие, забытое здесь.

-- Какое?

Вепрь оскалил зубы:

-- Видел выгребную яму за бараками? Так вот я недавно слышал, как один червячок, молодой такой, спрашивал другого, постарше: верно ли, батя, что есть где-то червяки, что живут в яблоках? Верно, ответил ему другой червяк. Первый вздохнул завистливо и спрашивает: а верно ли, что есть червяки, что живут в цветах? Верно, отвечает старший недовольно. А верно, что иные живут в сладких грушах? Верно, бурчит старший. Так почему же, спросил молодой червяк с великой тоской, мы сидим в дерьме? Старший подумал и ответил торжественно: есть, сынок, такое великое понятие -- родина!..

Олаф хохотнул, но в синих глазах была насмешка и превосходство над самим Вепрем:

-- Здорово! Вот только вся империя -- гнилое яблоко. Да и что говорить, под здешним солнцем все загнивает быстро.

Вепрь рявкнул:

-- И ты туда же?

-- Я? -- удивился Олаф.-- Я остаюсь. Хоть империя и гниет, зато как гниет! Мне нравится.

Уже на корабле Олаф, гордясь красивым почерком, написал отцу длинное письмо. Полюбовался, посыпал мелким песком, высохнет быстрее, подул, хотя свирепый северный ветер мгновенно высушил чернила.

Владимир сказал скептически:

-- А как прочтет? Небось, во всей твоей Свионии днем с огнем не отыщешь грамотного.

-- А жиды на что? -- обиделся Олаф.-- Они ж все грамотные! Им вера велит быть грамотными.

Владимир удивился:

-- Неужто и туда добрались? У вас же там, окромя голых камней и селедки, голо как у славянина в коморе.

Олаф любовно свернул письмо в трубочку, перевязал шелковым шнурком. Владимир с усмешкой следил, как друг, высунув язык от усердия, плавит красный сургуч на свече, закапывает края свитка и перекрещение шнурков, шипит от злости, когда горячий сургуч каплет на пальцы, ловкие лишь с рукоятью боевого топора.

-- А Локи их знает... -- ответил Олаф рассеянно.-- Может быть, ищут камень для своего храма. Я слышал, им кто-то порушил. У нас самый крепкий гранит, как и мы сами. Храм из наших глыб так просто не разрушить!

Красивый, сильный, с грудью в самом деле похожей на гранитную плиту, он потыкал именной печатью на перстне в еще мягкий сургуч, протянул Владимиру:

-- Я все написал. Он даст тебе войско!

-- Он ждет тебя,-- напомнил Владимир уже без надежды.-- Если бы у меня был отец... И если бы меня так ждал! Может, не стоит тебе принимать веру Христа?

-- Елена настаивает,-- вздохнул Олаф.

-- И ты подчинишься женщине?

Олаф грустно взглянул на друга. В синих глазах викинга было странное превосходство и печаль:

-- Ты еще не понял... что все, что делаем... что делают мужчины... все ради женщин?

Владимир стиснул челюсти. Он уже был уверен, что на самом деле даже их Иисус пошел на крест ради женщины. Но память людская выбирает назидательное, что можно использовать для воспитания потомства. Правду замалчивает или перевирает. Конечно же, ради любви к женщине. Но теперь говорят, ко всем людям.

-- Прощай,-- сказал он невесело.

-- А ты... с Анной... как?

Голос Владимира был искаженным от горя и ярости:

-- Я все равно ее возьму!.. Одну -- или... нет, теперь с Царьградом вместе!