Чтение 38–й страницы книги ~Князь Рус~

Она подняла на него взор, и он понял, какое у нее может быть желание.

-- Не слишком большое, конечно, -- добавил он неуклюже. -- И такое, что... не избавит тебя от погребального костра.

Корнило кивнул, воины одобрительно зароптали. Ис пожала плечами. Он видел, что она готова отказаться, у нее есть только одно желание, с которым стоит считаться... затем какая-то мысль слегка раздвинула ей губы в бледной усмешке:

-- Разве что... попрощаться с уходящими.

-- С иудеями?

-- Да, -- ответила она уже увереннее, словно только сейчас начала понимать, что хочет в предсмертном желании. -- Они уходят скоро. Мне хватило бы времени... до полудня.

Край темной земли заискрился, словно в горне горело железо. Оранжевые лучи, острые как копья, ширились, соединялись, охватывали всю восточную часть неба. В замерзшей от боли груди тоже робко потеплело.

-- До полудня? -- переспросил он. -- Они заперлись так, что ты до полудня будешь уговаривать открыть ворота. Пусть будет до захода солнца. Но с последним лучом ты должна взойти на погребальный костер!

Он почти выкрикнул, свирепо обвел взором воинов и собравшихся людей. На него смотрели тускло, и он с болью и странной надеждой понял, что люди еще не опомнились от такой кровавой победы, для которой погиб весь цвет его дружины. И мало кого волнует, на сколько дней будет отсрочка казни. Вот если бы попробовал отменить вовсе, то возмутились бы все, это уже пойти против священных законов.

Ис медленно наклонила голову:

-- Благодарю.

Он сказал хмуро:

-- Это обычай.

-- Я отправлюсь прямо сейчас, -- сказала она.

Их взгляды сомкнулись, в них было все: любовь, их жаркие ночи, преданность, страдание... и гордое осознание, что они -- частицы чего-то большего, чьи великие законы властны и над ними. И над всем личным, что есть в человеке.

Иди, велел он взглядом. Иди к своему народу. И лучше всего -- уезжай с ними, только не возвращайся на смерть.

Слабая улыбка тронула ее губы. В ее глазах была любовь и нежность. Я вернусь, ответила она беззвучно. Ибо мне все равно нет жизни там, где нет тебя.

Буська подвел ей Молнию. Резвая кобылка как будто чуяла недоброе, вздрагивала и злобно щерила зубы, когда ее касалась чужая рука. Сразу пятеро дружинников подбежали, помогли взобраться в седло. Ис улыбнулась светло и печально. Грубые скифы, как могут, показывают ей, что вовсе не чувствуют ненависти к нарушительнице. А Буська без спросу запрыгнул на своего конька, сердито оглянулся. Рус торопливо кивнул. Пусть проводит до ворот Нового Иерусалима. Да не упадет с головы любимой ни один волосок, пока...

Он стиснул челюсти. В глазах потемнело.

За шатром послышались возбужденные голоса. Потом сухо стукнули копыта, загремели подошвы сапог. Рус поднялся с ложа, но полог уже откинули навстречу. Буська вбежал растерянный, на щеках блестели мокрые дорожки:

-- Ис!

-- Что с нею? -- спросил Рус.

Земля качнулась под ногами. В глазах потемнело, а сердце захолодело, будто грудь лопнула от тоски и горечи, и зимняя стужа победно ворвалась внутрь.

-- Не знаю...

-- Что с нею?

И, не дожидаясь ответа, не чувствуя боли в раненой ноге и полумертвом теле, выпал из шатра. Ис бессильно свисала поперек седла, дружинники как раз бережно снимали с коня. Рус как безумный растолкал всех, подхватил ее на руки. Лицо ее было смертельно-бледным, глаза закатились. Сердце почти не билось, он долго прикладывал ухо, пока услышал слабые признаки жизни. Но он уже видел, как люди с такими лицами уже не возвращались в мир живых, а постепенно угасали, как угли в брошенных кострах, подергивались серым пеплом, пока не наступал вечный холод.

Он услышал хриплый звериный крик. Люди шарахнулись, он понял, что в страхе и тоске кричит сам. Не разбирая дороги, ввалился в шатер, опустил Ис на ложе, укрывал шкурами, подкладывал под голову подушки. Чьи-то руки взяли за плечи, зло отряхнулся, наконец в сознание прорвался настойчивый голос:

-- Она умрет...

-- Что?

-- Если будешь мешать.

Корнило настойчиво отпихивал, а когда Рус вроде начал приходить в себя, кивнул дружинникам, те без церемоний оттащили князя и усадили в двух шагах на колоду, накрытую шкурами. Оба держали широкие ладони на его плечах, не давая встать.

-- Ты спасешь ее? -- выкрикнул Рус.

-- Все в руках богов, -- ответил волхв сумрачно.

-- Но что она сделала? -- вскрикнул он в отчаянии. -- Это я нарушил!.. Я выкрал у чужого бога. Я нарушил законы, когда привез в свое племя...

Волхв покачал головой:

-- Ты ничего не нарушил. У нас не было запрета брать чужих женщин.

-- Тогда что же?

-- Жди.

Рус огляделся, как лесной зверь, которого охотники загнали в угол. Младшие волхвы уже торопливо затаскивали в шатер жаровни с углями. Воздух стал нагреваться, потек горьковатый запах гари. Корнило бесстрастно отодвинул князя, как загородившую дорогу ветвь, и Рус некоторое время смотрел тупо, как волхв бросает на жаровни душистые травы, взмахивает дланями, простирает то к паволочному своду шатра, то указывает на распростертую Ис.

Наконец, обнаружив князя, досадливо поморщился:

-- Жди на воздухе.

-- Корнило, ты только скажи...

-- Княже, -- сказал Корнило рассерженно, -- ты мешаешь. Я говорю с богами, а ты кричишь... молча кричишь так, что оглохнуть можно!

Солнце зашло за темно-сизую тучу, грозно и зловеще просвечивало, словно кровавый глаз неба. Под тучей было море багровой крови, а сверху кровь перемешалась с сукровицей, оранжево-прозрачной, с редкими сгустками крови.

Кровавый глаз постепенно тускнел, словно жизнь покидала огромное тело. На мир опускались недобрые сумерки. Птицы умолкли, а взамен в темнеющем воздухе появились мохнатые звери с жутко растопыренными лапами-крыльями. Тонкая кожистая пленка просвечивала, можно было разглядеть сеть кровеносных жилок. В лунном свете мертво блестели острые коготки, а на длинных зубах играли багровые блики заката, словно зверьки уже успели напиться крови.

Соломон в нерешительности вылез из двуколки, постоял, держась за край. В воинском стане скифов костры полыхали, как никогда, воздух наполнен гарью, чувствуется аромат горелого мяса. На этот раз уже не крады, скифы своих погибших сожгли сразу же после побоища.

Его плечи зябко передернулись. Ноздри уловили запах свежей крови. Перед шатром князя два волхва прыгали и стучали в бубны. В двух шагах от входа в шатер пламенел большой темно-красный валун из гранита. Но красным он стал от обильно пролитой крови. Волхвы кружились, потрясали бубнами, вздымали к небу, кричали, выли.

-- Куда? -- рявкнуло над ухом так люто, что Соломон ощутил леденящее дыхание смерти.

Скифский воин появился неожиданно. Соломон застыл, ибо на горле ощутил холодное железо меча. Страж смотрел ненавидяще, рука вздрагивала от желания шевельнуть кистью, тогда распоротая грудь чужака вывалит теплые внутренности наружу на корм собакам.

-- Я только попрощаться, -- прошептал Соломон, он ощутил, как смерть близка, и в то же время чувствовал, что, несмотря на его возраст патриарха, сама мысль о ней приводит в содрогание, -- ваш князь не будет против... Я слышал, что у вас стряслось с его женой.

-- А ты-то при чем? Порадоваться пришел?

Один из волхвов упал, забился в корчах. Изо рта потекла пена, глаза закатились. Белки выглядели так страшно, что Соломон ощутил, как по всему телу пробежала дрожь.

От другого костра воины взяли копья и пошли к ним. Вид у них был самый недружелюбный. Соломон попятился, но в спину кольнуло острой болью. Он в испуге повернулся: в спину и бока уперлись блистающие острия. Одно пропороло рубашку и кожу, достало кровь.

-- Я не враг, -- вскрикнул он. Губы затряслись, варвары смотрят свирепо. -- Я зашел... зашел проститься!

-- Уходи, -- велел высокий воин. -- Уходи. И моли своего поганого бога, что мы подарили тебе твою поганую жизнь!

-- А может, и его в костер? -- предположил другой.

Соломон пятился, копья кололи со всех сторон, рвали рубашку, больно царапали. Смех варваров становился все громче, злее. Кровь уже текла из порезов. Соломон дрожал, смерть вот она... как вдруг от шатра прогремел злой оклик, от которого кровь застыла в жилах, столько в нем было бешенства:

-- Что там еще?

Полог отдернулся, в темном проеме показалась голова Руса. Золотые волосы прилипли ко лбу, по мокрому багровому лицу бежали крупные капли пота.

-- Это я! -- вскрикнул Соломон. -- Я зашел только... только попрощаться!

Рус несколько мгновений смотрел невидящим взором, и Соломон решил было, что вождь варваров велит его удавить, но тот мотнул головой, от чего капли пота веером полетели прочь, блестя на солнце:

-- Зайди.

-- Но... -- проговорил Соломон в замешательстве, -- там женская половина, я знаю... А у вас это карается смертью.

-- Да, -- сказал Рус, и в голосе было столько горечи, что Соломон удивленно вскинул голову. Вождь варваров никогда не выглядел таким. -- Это женская половина... Взгляни на то, что боги все же забирают для себя. Завтра уже ее никто не увидит. Здесь, среди людей.

Он придержал полог, и Соломон решился шагнуть внутрь. В шатре было чадно и душно от спертого воздуха, а от запаха паленой шерсти сразу заслезились глаза. Корнило непрерывно колотил в бубен, другой волхв сипло и страшно хрипел на большой трубе, а прямо посреди шатра на расстеленной шкуре лежала молодая женщина. Соломон не поверил глазам, видя, как за одну ночь Исфирь иссохла как скелет. Острые кости так натягивали желтую кожу, что едва не прорывали. Глаза ввалились, она дышала часто, с хрипами.

Рус сказал мертво:

-- В ней вся моя жизнь. Но она умирает.

Соломон быстро взглянул на вождя. Лицо юного князя, разом постаревшего, дергалось, в потемневших глазах стояли слезы. Голос колебался, как тростинка на ветру.

-- Что с ней?

-- Боги всегда берут лучших, -- прошептал Рус. -- Но когда она умрет... умру и я.

Соломон наклонился к больной. Сперва он чувствовал за спиной грозного вождя варваров, видел свирепые взгляды волхвов, затем осталось только лицо больной, ее дыхание, ее раскрытый рот с распухшим языком, что едва помещается во рту, вздутые железы на шее, налитые кровью белки...

Когда он разогнулся, в черепе ломило от стука бубна и сиплого рева трубы. Мутные капли пота ползли по лицу, перед глазами стояла серая пелена дыма. В груди першило и хрипело.

-- Князь, -- сказал он хрипло, -- этой женщине... возможно... еще можно помочь. Но не знаю, возьмешься ли ты...

Рус повел дланью, и стук бубна оборвался. Корнило повернул к Соломону мокрое от пота лицо, в глазах был гнев, а волхв с трубой так и застыл, переводя испуганный взор с одного на другого. В гробовой тиши Рус проговорил медленно, в голосе прозвучала глубокая, как бездны ада, скорбь:

-- Как ты осмелился?.. Я ли не сказал тебе, что в ней вся моя жизни?

-- Сказал, -- ответил Соломон и поклонился, -- но если надо поступиться большим, чем... жизнью?

-- Говори, -- потребовал Рус. -- Я уже сделал такое однажды, когда отнял ее у богов.

-- Тогда вели вынести ее на свежий воздух, -- сказал Соломон торопливо, спеша договорить, пока его не ударили по голове. -- Еще надо принести холодной воды и отвара полыни...

Волхвы грозно заговорили. Рус сдвинул брови:

-- Ты много знаешь, старик. И тебе многое позволено. Но ты осмеливаешься порицать наших богов?

Соломон еще раз поклонился, чувствуя свое полное бессилие, попятился к выходу.

-- Прости, доблестный князь. Позволь мне уйти. Мои люди уже запрягают коней.

Он был у выхода, когда могучая рука ухватила его за ворот рубашки.

-- Погоди! -- Голос Руса был похож на рык разъяренного льва. -- Ты осмелился сказать, что ты мог бы противостоять могучей и всесметающей со своего пути воле наших свирепых богов?

Волхвы заговорили громче. Корнило вытащил из складок своей белой одежды длинный узкий нож. Лезвие, однако, было из кремня. Соломон узнал жертвенный нож, такими же точно ритуальными ножами, освященными вековой традицией, когда еще не было в помине ни железа, ни бронзы, ни даже меди, в его народе делают обрезание.

-- Нет-нет, что ты! Кто осмелится им перечить? Вон они какие рогатые и могучие... Я сказал только, что боги, может быть, лишь проверяют тебя. Готов ли ты бороться за эту женщину до конца. Или отдашь ее с легкостью.

Рус прорычал:

-- С легкостью? Да я весь мир готов... Да я... Да все... Да... Если вылечишь ее, то на свете не будет ничего, что я не мог бы тебе отдать в уплату. Ты понял?

Разъяренный, он все же увидел, как Корнило с младшим волхвом обменялись встревоженными взглядами. Но разве не они сказали, что боги решили взять его жену к себе на небеса? И ничто на свете уже не изменит их волю?

А Соломон торопливо шагнул к ложу больной. Здесь он чувствовал себя в большей безопасности, ибо сразу спасительно начинал тревожиться, как лечить правильно, что успеть делать, и тогда забывал про занесенные над головой топоры. Глава 53

Корнило был в ярости. Рус выставил у шатра стражу, пропускали только Соломона и мальчишку, что носил ему снадобья. Когда Корнило явился с котелком горящей смолы, у шатра его встретили острия копий.

-- Князь велел пока не мешать!

На лицах воинов Корнило видел сочувствие. Все-таки свой волхв знает лучше, чем чужак. К тому же тот и вовсе враг, а всяк знает, что лучше от руки друга принять смерть, чем от чужака спасение.

Рус сидел поблизости у костра, зябко ежился. Всегда огромный и пышущий здоровьем, сейчас он сжался, постарел, смотрит в огонь затравленно, будто там видит свою жуткую и позорную смерть. На бритой голове добавилось два шрама, еще покрытых запекшейся коркой крови.

На звук шагов волхва даже не повел головой. Корнила поразило униженное, как у побитой собаки, выражение лица, еще вчера свирепое и лютое. Не двигаясь, молодой князь сказал безжизненным голосом:

-- Почему я не могу взять ее болезнь? Хотя бы частицу...

Корнило бросил свирепо:

-- Да потому, что она не отдает сама!

Он вздрогнул:

-- Думаешь...

Корнило прервал задушенным от ярости голосом:

-- Ты хоть знаешь, что творишь?

Рус опустил красные набрякшие веки.

-- Ты о чем?

-- О чужаке!

-- Он... лечит хуже тебя?

-- Рус, ты не понимаешь... Ты ослеплен красотой этой женщины... но свершаешь святотатство не меньше, чем твоя сестра, что горевала по врагу и не радовалась победе своих! Ты позволил не просто чужому лекарю, а чужому волхву лечить, призывая своих богов!.. А это значит, попирая наших.

Рус зябко повел плечами. Голос его дрогнул:

-- Я хочу, чтобы она жила.

Корнило почти прорычал:

-- Любой ценой?

-- Ну... я готов отдать свою кровь, свою жизнь, всего себя...

Корнило воздел к небу руки:

-- Князь, одумайся! Ты прогневал чужих богов, когда похитил эту женщину из их рук, и это тебе сошло. Мы вовремя убрались из чужих земель, а здесь тем богам власти нет...

Рус качнул головой:

-- Я помню, ты поддержал меня. Спасибо.

-- Тогда поддержал, ибо то были чужие боги! Но сейчас противишься своим. Ты это понимаешь?

Он сел на бревно напротив, требовательно заглядывал в глаза князя. Рус, измученный и выжатый, покачал головой. Голос его был как шорох умирающего ветра:

-- Я ничего не понимаю... Я только хочу, чтобы она меня не покидала.

-- А если ее хотят взять боги?

-- Не отдам, -- прошептал Рус. Корнилу почудилось, что он ослышался вовсе:

-- Богам?

-- Никому. И если надо... позову любых демонов, чтобы помогли удержать ее здесь, со мной.

-- Жизнь коротка, -- напомнил волхв зловеще.

-- Потому и цепляюсь, -- прошептал Рус. -- Кто знает, куда боги забросят меня потом? Ее конечно же в царство любви и света, а у меня только и возможности быть с нею здесь, на земле...

Корнило хмурил брови. Гнев не остыл, копился в груди, питая слова силой и горечью:

-- Это говорит князь? Отец народа? Который обязан зреть на поколения вперед?.. Да ты знаешь, чему обязано племя скифов силой и мощью? Как раз тому, что мы, волхвы, не вмешиваемся в пожелания богов, кому жить, кому умереть. Наши дети, рождаясь, голыми бегают и летом по траве, и зимой по снегу. Мы купаемся в прорубях, мы можем скакать, меняя коней, неделями без сна и еды! Наш воин стоит пятерых иудеев по силе, десятерых по ярости, а уж по выживаемости... И все потому, что больные и слабые у нас мрут еще при рождении. Мало кто доживает до отрочества, ибо детей испытываем тяжко, в мужчины перейти непросто... Ибо только самые сильные и здоровые имеют священное право брюхатить женщин! Потому могучий воин может брать столько жен, сколько сможет... Сколько прокормит и обрюхатит! А менее сильный остается без потомства. Ему хоть и обидно, но понимает, что для племени важно, чтобы его долю в бабах взял сильный, здоровый и яростный. Разумеешь замысел богов?

Он видел, что от Руса слова отскакивают как мелкие камешки от высокой стены. После паузы Рус проговорил тихо:

-- Разумею.

-- Значит... -- начал Корнило, он чуть воспрянул, больно уж подавленным звучал голос юного князя, но Рус опустил голову, помолчал, а когда заговорил, даже в подавленном голосе звучала нотка безумия, что делает человека либо равным богам, либо приводит его к быстрой гибели:

-- Все равно я хочу ее спасти.

-- Но ты разумеешь... разумеешь ли, что пускаешь слабый росток на поле могучих колосьев?

Рус прошептал с мукой:

-- Да. Но я не могу без нее.

Корнило развел руками. Ум с сердцем не в ладу, а сердце у князя, судя по всему, побеждает. Будто глупый отрок сидит у костра, не могучий князь. Вон иудеи каждого больного пестуют, как сами же признаются, вот и допестовались: половина племени ежели не совсем больные, то слабые, топор себе на ноги роняют, горшок каши от печи вдвоем несут!

Прощаясь, он сказал жестко:

-- И все же боги поступят, как лучше для рода нашего!

-- Не отдам, -- прошептал Рус.

Голова его склонялась все ниже. Волхв поспешно отвернулся, вдруг да узрит мужские слезы, нехорошо.

На третьи сутки врачевания Соломона жар у Ис спал. Только что весь вечер сгорала в огне, красная и бормочущая нечто на своем языке, потом начала обливаться потом, на ней меняли одну одежку за другой, Соломон велел укрывать потеплее, сам подтыкивал шкуры с боков, не дай бог где просквозит, сверху навалили теплых шкур, а Буська постоянно подавал ей горьковатое питье. К утру она уже лежала бледная как смерть и холодная как лягушка.

Ее укрывали, в костре разогревали крупные камни, укутывали в тряпки и подкладывали в постель. Ис дрожала, но впервые ее глаза прояснились, когда увидела осунувшегося Руса.

-- Мой князь... мой сокол ясный...

-- Ис, -- выговорил он с трудом, -- все позади. Ты не умрешь... Ты просто должна жить.

Он не договорил, но она все поняла. Она должна уйти вместе с иудеями.

-- Как ты сумел... меня... спасти?

Слова давались ей еще с трудом. Рус кивнул на молчавшего Соломона:

-- Его благодари.

Ее глаза медленно повернулись в сторону престарелого ребе. Соломон взял ее за тонкую кисть руки, прислушался:

-- Ты еще слаба, но болезнь миновала. Тебе надо хорошо есть... сперва понемногу, пей побольше, ты вся иссохла. И -- счастья тебе, сестра.

Он попятился к выходу. Ис спросила с удивлением: