Чтение 50–й страницы книги ~Мрак~

детей, помочь престарелым родителям, вовремя вспахать, засеять и собрать,
а потом еще и распределить зерно на всю зиму, чтоб до нового урожая
хватило... А ежели бросить все к такой матери, да уйти куда глаза глядят
без забот и тревог! Навстречу утренней заре... Еще и хвастать можно
свободолюбием. Мол, не терплю житейских пут, не хочу обыденности, хочу
каждое утро встречать в другом месте, жажду повидать мир... И, побираясь,
кормясь милостыней, можно в самом деле без забот и тревог обойти весь мир,
людей и страны посмотреть, и втихую презирать тех, кто идет за плугом, не
отрывая глаз от земли, кто подает ему кусок хлеба, дает кров на ночь. Да,
можно ходить в лохмотьях, питаться коркой черствого хлеба, но быть
счастливее тех, кого носят рабы на носилках. И потихоньку смеяться над
ними...

Додон перестал есть, слушал.

-- Так что,-- закончил Мрак неожиданно,-- ты меня убедил. Я пришел
уговаривать вернуться, но сейчас вижу, что это я дурак. И неправ. Я только
буду просить Хозяйку, чтобы отпустила меня...

Царь повел дланью:

-- Тебе здесь плохо? Оставайся. И ты будешь иметь тоже все это.

Мрак вздохнул, глаза с жадностью обшаривали красоту:

-- Не ятри душу. Сам знаешь, хочется остаться. До свинячьего визга
хочется.

-- Так что же?

-- Да надо сказать твоим, чтобы не тревожились. Думают, что тебя то
ли разбойники укокошили, то ли дикие звери сожрали и не удавились. Плачут,
дурни! Нашли из-за чего слезы лить.

Додон сказал невесело:

-- Надо мной проклятие. То ли за мои проступки, то ли за проступки
родителей... Сказано, что двое моих сыновей погибнут от моей же руки... Ты
знаешь, это свершилось, как я не пытался избежать. Мой сын погиб на охоте,
когда я выстрелил в куст, куда только что метнулся олень...

-- Я слышал об этом,-- сказал Мрак осторожно.

-- С того дня я поклялся больше не ездить на охоту. не брать в руки
меч. Но когда проклятие сбылось, я решил, что заплатил сполна, теперь
свободен, и моему сыну ничего не угрожает... Но боги посмеялись и здесь!
Сколько я не пытался, какие жертвы не приносил богам, у меня больше детей
так и не было.

Мрак окинул его взором:

-- Ты вроде бы еще не выжат досуха.

-- Говорю, с тех пор детей у меня не было. Я начал менять жен, брал
наложниц, но все напрасно... Я не сказал тебе, почему я вдруг оказался
здесь?

-- Еще нет.

-- Когда я, освободившись от пут, направился к белеющим стенам
Куявии, то забрел по дороге в избушку лесника. Там пряли две тихие милые
женщины. В доме было чисто, опрятно. По комнате бегал мальчишка, от
взгляда на которого у меня порадовалось сердце. Живой, смышленый, веселый,
умненький... Женщины угостили меня жареным мясом, а я, желая посвятить
мальчонку в будущие воины, нанизал на острие кинжала кусочек мяса и
пригласил его взять от царя Куявии. Мальчонка с радостью бросился ко мне,
но так спешил, что споткнулся...

Голос царя прервался. Из-под плотно стиснутых век выкатились слезы.
Лицо кривилось, он несколько мгновений беззвучно боролся с рыданиями.

-- Неужто насмерть? -- ахнул Мрак.

-- Да,-- прошептал Додон.-- С разбега упал на острие. Он умер
мгновенно. Я зарыдал. Не знаю, почему такое отчаяние обуяло меня, но я
хотел сам кинуться на тот же нож. А женщины, тоже плача, сказали, что
таков мой рок. Это был мой второй сын, рождение которого семь лет назад
утаили от меня.

Мрак кивнул. Царю не то, что царствовать -- жить не хочется. А жив
потому, что здесь вроде бы и не живет, а как бы существует в дурмане.

-- Мне надо на свет, -- сказал он тяжело.-- Твоей родне сказать
надобно. Пусть реветь перестанут. Да что реветь, радоваться должны!

Уже с симпатией Додон посмотрел на человека, который берет на себя
хлопоты, заботы, беспокойства в том суматошном и неприятном мире.

-- Я слышал от одного волхва,-- сказал Мрак,-- что любой человек --
ценность. А твоя жизнь -- это все. Никто ведь из них, кто говорит тебе: ты
должен, ты обязан, не знает, как это тяжко тащить такую ношу! Заботиться
сразу обо всех, никому не навредить... а так не бывает... все
предусмотреть, никогда не ошибаться, ибо ошибки царя -- это не ошибки
стряпухи, что пересолит суп!

Додон не выдержал, воскликнул:

-- Верно! Им делай так, чтобы волос с их головы не упал, а этого даже
боги не могут... хоть и обещают. А как я могу все предусмотреть? И
защитить всех?

-- Никто не может,-- сказал Мрак уверенно.-- Это ты, брат, восхотел
того, что не могут даже боги. Понятно, хочется везде успеть, все сделать,
раз все в отдельности в твоей власти... но вот все вместе тебе не
потянуть! Ты ж не разорвешься на сто царей! Да и сто, пожалуй, не сумели
бы. Разве что тыща... а то и все полторы.

Додон смотрел жадно, в глазах заблестели слезы. Он всхлипнул, сказал
жалко:

-- Только ты один все понял!

-- Потому и говорю,-- сказал Мрак сочувствующе,-- оставайся здесь. Ты
пытаешься тащить все сам, а это не под силу... Вот и надорвался. Теперь ты
ощутил, как ценна твоя жизнь. И все прочее: долг, честь, Отчизна,
верность, любовь... да катись все коту под хвост!.. И пусть теперь треснут
хребты у твоих родственников, как треснул у тебя. Ну, я говорю о твоей
племяннице Светлане, ее отдадут в наложницы... и о Кузе, ее продадут
куда-нибудь в прислугу. Может быть даже не помрет. Не обязательно же ее
приставят хозяйских собак кормить? А ежели и приставят, то не всех же
собаки загрызают? Ну, покусают, покалечат иной раз... Главное, себя
сберечь. А они пусть сами выкарабкиваются. Ежели смогут.

Додон слушал, кивал, потом кивки замедлились. Он все еще не сводил
глаз с лица варвара, а тот говорил размеренно, убеждающе, повторял те же
доводы, которые приводил себе сам... разве что не оформив в слова, а
оставив в личине чувств. Но теперь облеченные в слова, они выглядели
совсем иначе.

Вдали за деревьями птицы запели громче. Ветви колыхнулись, на тропку
вышла Хозяйка. Неспешно, в мире богов торопиться некуда, она приближалась
к ним. На губах была понимающая усмешка.

А когда подошла ближе, увидела лицо Додона. Улыбка медленно покинула
мраморно чистое лицо богини. Спросила негромко, так что воздух колыхнулся
словно от беззвучного удара грома:

-- Что-то стряслось?

Мрак промолчал, а Додон сказал тихо:

-- Отпусти его.

-- Зачем?

-- Он скажет... передаст моим родным. Чтобы не горевали.

Ее глаза изучающе пробежали по его лицу:

-- Для тебя это разве важно?

Плечи царя поднялись и опустились. Ответил, не поднимая глаз:

-- Не знаю. Но прошу тебя, отпусти его. Пусть вернется. Он один меня
понял.

Хозяйка повернулась к Мраку. Ее нечеловеческие глаза смотрели в упор,
в них не было улыбки. Затем лицо чуть дрогнуло. Тихим голосом сказала:

-- Ты герой...

-- Да уж,-- сказал Мрак с неловкостью,-- еще какой. Только хвост
чего-то трясется.

-- Герой,-- покачала она головой,-- ты мог... сам остаться.

Мрак кивнул на Додона:

-- У тебя есть он.

-- Племянник,-- ответила она.

-- Да рази боги с родней считаются?

Она сказала все так же негромко, ее глаза обшаривали его лицо:

-- Ты мог бы остаться... по-другому.

-- Я?

-- Моя сестра Дана,-- напомнила она,-- родила от твоего друга троих
сыновей. Им суждено стать великими царями... и родоначальниками огромных
племен и народов, невиданных государств... А ты не думаешь, что у тебя
могли бы дети стать еще могущественнее?

Мрак вздрогнул. Она задела самую сокровенную струну мужчин: дать
такое потомство, которое бы завоевало свет, перевернуло, увековечило имена
в песнях и легендах, пронесло его имя в глубь веков и тысячелетий!

И тут же, заслоняя прекрасное лицо Хозяйки, ее колдовские глаза,
перед его внутренним взором встало и заблистало искрами как заготовка
меча, которую вынули из пылающего горна, лицо единственной женщины, ради
которой стоит жить и умереть.

-- Нет,-- сказал он,-- благодарю за честь, но Таргитай тоже не
остался с Даной. Нас звала дорога!

Она опустила глаза. Ее лицо оставалось все таким же молодым и
прекрасным, но Мрак внезапно увидел, что ей тысячи лет от роду.

-- Вам подготовят коней,-- ответила она.

Когда выехали из расщелины, Мрак прищурился от яркого света. Воздух
свеж, но солнечные лучи с пронзительно синего неба кололи как острия
стрел. Перед глазами поплыли огненные круги. Хрюндя заворчала, уткнулась
холодной мордой в шею Мрака. Додон постанывал и закрывал лицо рукавом
халата. Его лицо было бледным, словно пробыл в недрах Медной Горы не
месяц, а годы.

Мрак косился на царя, наконец не выдержал:

-- Почему ты поехал?