разъясняя мерно шагающему невозмутимому Аллану.
заработал себе врага в моем лице. Все-таки японец был моим работником...
или моим другом? Если только работник может работать бесплатно, а друг
молчать неделями и годиться тебе в отцы. Они ничего не смыслили в жизни,
эти приезжие, и они уходили в Сальферну, уходили, надеясь вернуться, и
поэтому ничего не смыслили в жизни. Отец шел за мамой, брат - за ними, или
за чем-то своим, непроизнесенным, а они шли из своей, городской корысти, и
очень многого хотели от жизни, ничего в ней не понимая, и боялись або.
поношенной пестрой циновке: "Хо, завтра я ухожу в Сальферну. Аллан
проведет веселых приезжих, а я пройду за ними. Хо, мне пора, наверное."
чашку. Я понял его жест.
Чего ждешь от Сальферны ты?
неправильный японец.
всего шесть раз, я помнил точно, и в нем опять сплетались переходы, копоть
низкого прогибающегося потолка, вязкие зовущие тени, и мама, только очень
грустная, склонившаяся над лежащим у нее на коленях отцом, бледным,
неподвижным, с чернеющим третьим глазом на разгладившемся лбу, а брата не
было, он тонул в рыхлом смраде, и это было очень стыдно, до рези в животе,
до слез, и я не хотел туда нырять, но пришлось, и Хо, злой суровый Хо,
ранее никогда не снившийся, и рыжий взъерошенный Брамапутра, клюющий
кричащего шамана або, и...
простенькой жесткой фразы: я встал, и мы пошли. Пошли, подхватывая
собранные предусмотрительным японцем котомки, а за фермой обещал
присмотреть Большой Бен, после огорода внезапно подобревший. Пока я ждал,
Хо втолковывал ему о тонкостях обращения с Брамапутрой, о его любви к
замоченному саго, о необходимости ежедневной чистки хвостового оперения,
причем Большой Бен внимательно слушал многословного японца, кивая и
соглашаясь - а слушать внимательно кого бы то ни было вообще не входило в
привычки семейства Бакстеров. Мне думается, что если бы не Бен и его
ободранный Джонни, проникшиеся к Хосите с нашим рыжехвостым индусом
искренним уважением - Хо обязательно прихватил бы в заросли избалованного
нахального Брамапутру, чтобы иметь удовольствие лично руководить чисткой
хвостового оперения.
Бена, а Хосита делал это вслух и довольно долго.
задыхающихся работодателей сначала по рвущим подошвы Белым скалам, потом
кругами через шипастый кустарник, и лишь потом выволок насладившихся
экзотикой приезжих на более или менее проходимые охотничьи тропы. Я
понимал, что мы с Хоситой могли быть тихими и незаметными лишь для
любопытных чужаков, но Аллан всю жизнь провел в зарослях - да и закончил
ее там же - и временами охотник фыркал в ворот потрепанной куртки, косясь
на шевелящиеся ветки, а глаза его щурились до обидного весело. Плевать
было Аллану на нас - он давал обещанный товар за выплаченные деньги, а
остальное его не интересовало. Среди охотников случались самоубийства, да
и убийства тоже, но никто из идущих по зарослям не уходил в Сальферну. И
если кто-то и нашел бы общий язык с Хоситой - так это охотник Аллан.
зовут Ян, и его очень недолюбливает желчный Макс и медлительный обладатель
перебитого носа со странной фамилией Гартвич. Я узнал, что Макс шел в
Сальферну за жизнью, подтверждая это желтизной изможденного лица, жирный
Ян - за чем-то, что он называл научным объяснением, а успевающий всюду
ленивый Гартвич... Гартвич шел за компанию.
компанию, и тем более за научным объяснением, туда идут за мамой, или
когда больше идти некуда, или так, как ходят або - навсегда. Только шаман
не имеет права уйти в Сальферну, и его просьбы никогда не исполнятся, и
этим шаман расплачивается за знание.
знающего в доме плача, а сердце глупца в доме веселья; так писал мой отец
в дневнике, забытом на столе, или оставленном специально, дневнике, где
жизнь шла вперемешку с вымыслом, сказкой, и жизнь была причудливей
вымысла, а сказка страшнее жизни, и в конце я стал понимать, как мой
смеющийся отец смог уйти с або в Сальферну.
проводнику, купленному за деньги, руки не подают.
або, я шел в Сальферну тайно от них, и не знал, о чем буду просить.
Вначале я вроде бы знал, но за эти дни набежало слишком много разного, и
когда шестым утром мы наконец вышли из зарослей - я неожиданно для самого
себя поблагодарил Хоситу за его молчание. Он поклонился, почему-то сжав
пальцы в маленькие кулачки и согнув руки перед собой. Бедный одинокий
Брамапутра, как ты там?.. Впрочем, это не имело никакого значения, потому
что мы уже пришли.
точно такой, как описывал его сумасшедший старик Якоб, когда дети
собирались в его хибаре холодным вечером; видели охотника Аллана,
остановившегося на самой границе круга входящих, и махнувшего оттуда
замершим спутникам; и видели маленький блестящий пистолет в руке Гартвича,
направленный на беззаботно поворачивающегося Аллана.
после чего Аллан тихо лег на размытой черте круга, головой ко входу. Серый
Гартвич подхватил обмякшего Макса и поволок в Сальферну, не обращая
внимания на спотыкающегося позади толстяка Яна, придерживающего на бегу
перебитое левое предплечье. Они остановилось у входа, не решаясь броситься
внутрь, и этой заминки хватило для многого.
Он был весь в какой-то бурой грязи - лицо, руки, одежда - а в нижней части
живота чернело пулевое отверстие, из которого уже переставала сочиться
кровь. Вязкая, запекающаяся кровь. Аллан смотрел прямо перед собой, и это
не напоминало взгляд живого человека - так смотрели мертвецы из
бесконечных историй хихикающего старого Якоба, и я закричал, но непривычно
жесткая рука Хоситы зажала мне рот, и не дала кинуться туда, где мертвый
стоял за спинами живых.
движением Аллан вставил нож в широкую спину Гартвича, и тот охнул и
выпустил сбитого последним выстрелом Макса, и Гартвич пополз по земле, но
недалеко, и затих, под визг трясущегося Яна, хватающегося за сердце,
оплывающего рядом с неподвижным Максом...
рукоятка охотничьего ножа; он стоял перед Алланом, и с него стекала
невесть откуда взявшаяся грязная вода, она текла с волос, каплями
скатывалась по рукавам, повисая на сведенных агонией пальцах...
имя Гартвич, вцепилось в горло существу, еще пять минут назад носившему
имя Аллан, и оба мертвеца застыли, шатаясь в неустойчивом равновесии - на
непокрытую голову охотника опустилась неуверенная, но настойчивая рука
вставшего застреленного Макса. Два покойника рвали на части третьего, и
толстый Ян начинал ворочаться, силясь привстать на подламывающихся
локтях...
пальцы, это в меня хотели они войти, смертным холодом прорастая сквозь
тело, становясь мной, растворяясь и растворяя... Что ж ты наделала,
Сальферна?!.
мертвецов, начиная понимать Сальферну, место, где исполняются просьбы,
начиная понимать маму над трехглазым затихшим отцом, так и не выпустившим
из рук тусклый ствол, брата, неподвижно спокойного в извивающихся стыдных
тенях, начиная понимать; и я молил Бога, какой он там ни есть, чтобы
вышедшие из кустарника або поскорее убили меня, молил не дать мне упасть в
круг, не дать приобщиться к ушедшим; и первое копье, тонкая зазубренная
нить, не дотянулась до моей груди, прерванная в воздухе крылом Брамапутры,
или рукой Хоситы, и мне было трудно додумать эту мысль до конца.
голосами, а в их гуще плясал бойцовый петух Хосита, приседающий, хлопающий
страшными крыльями, с красным гребнем волос в запекшейся крови, и шаман
надрывался, пытаясь перекричать шум и вопли, и все-таки перекричал, и
оставшиеся в живых побежали, бросая оружие, оглядываясь, повинуясь приказу
шамана, никогда не уходящего в Сальферну и знающего то, что теперь знал и
я.
слишком по-человечески!.. Увы, она выполняла только предсмертные желания.
Махров Алексей
Маркеев Олег
Акунин Борис
Маккефри Энн
Сертаков Виталий
Каменистый Артем