Чтение 21–й страницы книги ~Восставшие из рая~

В окно постучала полночь,

и стук ее был беззвучен.

На смуглой реке блестели

браслеты речных излучин.

Рекою душа играла

под синей ночною кровлей.

А время на циферблатах

уже истекало кровью.

Ф.Г.Лорка

...а лейтенант был похож на грустного Пьеро из провинциального
театра. Он все время подтягивал длинные рукава кителя и морщил брови
домиком, поминутно приговаривая умоляющим тоном:

- Вы только не волнуйтесь, госпожа Линдер... вы только, пожалуйста,
не волнуйтесь... вы...

Казалось, он сейчас тоже заплачет, этот кукольный лейтенант в мятой
пилотке, похожей на клоунский колпак; и даже резкий запах его одеколона
был какой-то мужской и женский одновременно.

Инга коротко всхлипнула в скомканный носовой платок и кивнула.

- Все, - сказала она. - Все, все, все... Все в порядке.

- Вот и славно, - радостно засуетился Пьеро, потирая узкие ладошки, -
вот и хорошо... Вы же сами говорите, что опознать тела не можете, хотя там
и опознавать-то почти нечего - выгорело все подчистую, уголь сплошной...
Ой, простите меня, ради Бога! Дурак я, как есть, дурак, и господин майор
говорит, что дурак, а я молчу да киваю...

Инга смяла платок, сунув его в карман легкой болоньевой курточки, и
пододвинула к себе протокол. Бумага была желтой и сухой, как лист
надвигающейся осени.

- Где подписать? - спросила она.

- Там, внизу, где птичка, господа Линдер... И еще вот здесь, где вы
говорили про топорик, который вроде был у вашего мужа, и который мы имели
место найти в эпицентре пожара... Ведь вы опознали топорик? Ведь правда?

- Ведь правда, - глухо повторила Инга, пытаясь заставить дрожащие
пальцы сомкнуться на авторучке. - Похож. Все они похожи. Обыкновенный
туристский топорик. Ручка пластиковая... Была...

- Пластик, должно быть, расплавился, - виновато развел руками
лейтенант, и Инге ясно примерещилась треугольная слеза на его щеке. Слеза
почему-то была черная. - Вы уж простите...

- За что? - удивилась Инга. И удивилась еще раз, выяснив, что
пепелище внутри нее способно рождать хоть какие-нибудь эмоции.

Снаружи завыла собака. Она выла и выла, изредка сбиваясь и хрипло
взлаивая, и это было так жутко и так не вовремя, что даже стрелки
допотопных стенных часов, навсегда застывшие на двенадцати часах какого-то
дня - даже они вздрогнули и задумались о грядущей полночи, когда все будет
то же... и вой, и медлительные люди за столом, и положение стрелок на
гнутом циферблате... Только в полночь все встанет на свое место.

Лейтенант вскочил, уронив стул, и метнулся к двери, сдергивая по
дороге пилотку и осторожно промокая ею лицо - словно грим боялся
размазать.

- Я сейчас, - бросил он на ходу. - Это Ральф, он вообще-то хороший...
Одну минуточку! Сейчас он замолчит, честное слово...

- Не бейте его, - попросила Инга неожиданно для себя. - Может, собаке
плохо... Пусть воет.

Лейтенант застыл в дверях, раздираемый противоречивыми чувствами.

- Собаке не может быть плохо, - неуверенно заявил он. - Я его кормил.
Утром. Ему должно быть хорошо. И, кроме того, я же ради вас, а то воет,
зараза, как по покойнику...

Он захлопнул рот, глупо моргнул и прижал к груди злосчастную пилотку.
Инга просто физически ощутила, какая та теплая и влажная. Легкая тошнота
подкатила к горлу и ушла, оставив кислый вяжущий привкус.

- Ой, дурак... - заскулил лейтенант, - ой, дубина... Госпожа Линдер,
вы не обращайте на меня внимания, ладно, у меня язык что помело...

При слове "помело" он вздрогнул и выскочил в коридор, резко закрывая
дверь. Громкий стук перерубил собачий вой пополам - и стало тихо.

Очень тихо. Только чей-то сухой дробный смешок нарушал эту пыльную
тишину. Инга прислушалась и поняла, что в механизме часов сошли с ума
ржавые шестеренки.

Часы ударили один раз, подумали и замолчали.

Учись же скрещивать руки,

готовь лампаду и лада

и пей этот горный ветер,

холодный от скал и кладов.

Через два месяца минет

срок погребальных обрядов.

Ф.Г.Лорка

В первый раз ей стало плохо на работе, спустя почти неделю после
приезда. Толстый узел на большой, никому не нужной папке никак не хотел
развязываться, а толстушка Ванда вещала на весь дуреющий от безделья
редакционный отдел об ужасных пожарах в районе притоков Маэрны, и что Инга
с отпуском успела, а она, Ванда, не успела, и сгорела теперь ее путевка в
прямом и переносном смысле, а Генрих злится и...

- Трепло ты, - рассеянно бросила Инга, глядя на сломанный ноготь, и
вдруг почувствовала, что мир начинает крениться набок и меркнуть.

Серые рваные клочья неслись мимо нее, обволакивая стены, мебель,
испуганные лица где-то высоко вверху, остро запахло хвоей и дымом, а она
все не могла избавиться от ощущения, что на нее валится огромная рыхлая
книга в черном переплете, и надо успеть перелистать ее, найти нужные
страницы; те, которые...

Ее отпоили чаем и привезли домой. Инга немедленно бросилась к
телефону, пробилась сквозь бесконечные короткие гудки - и вечером уже
сидела в купе поезда, едущего в Пфальцском направлении. Только тогда она
сообразила, что забыла позвонить маме Бакса, и порадовалась этой
забывчивости.

Попутчик - толстый мнительный мужчина, больше всего на свете боящийся
сквозняков - назойливо угощал Ингу жареной курицей и давлеными помидорами,
с усердием отворачивался, когда Инга переодевалась в спортивный костюм, и
старался лишний раз не заглядывать ей в глаза - видимо, углядел в них
что-то пострашнее сквозняка или повышенного давления. Потом он пошел за
бельем и зачем-то выпросил у проводницы местную газету трехдневной
давности. Газету он читал вслух, нудно и громко, а Инга стеснялась
попросить его заткнуться, и на середине статьи "Трагедия в устье Ласция"
ей стало плохо во второй раз.

...чьи-то волосатые руки раз за разом раскрывали и захлопывали
массивную книгу в черном кожаном переплете с тиснением, раскрывали и
захлопывали - и с каждым ударом на Ингу обрушивалась ледяная волна боли,
боли и уверенности в том, что надо куда-то успеть, успеть доехать,
добежать, доползти... а лицо Анджея все больше сплющивалось, превращаясь в
старинную гравюру, и откуда-то сбоку выглядывал заплаканный Талька...
Очнувшись, она узнала от молодой хорошенькой проводницы, что сосед по купе
принял Ингу за больную эпилепсией и долго пытался вырваться в коридор,
крича и ударяясь плечом в дверь - пока дверь не открыли снаружи, просто
повернув ручку. Теперь он заперся в другом купе, возмущаясь и строча
жалобы на имя министра транспорта, а сама проводница уже битый час сидит
возле Инги и складывает ей в сумку лекарства.

- Какие лекарства? - обалдело спросила Инга, пытаясь сесть.

- А, - легкомысленно махнула рукой проводница, - какие у пассажиров
нашлись, те и складываю. Я уж им сказала, что не надо, а они несут и
несут...

Инга глянула на ворох упаковок, торчащий из незастегнутой сумки,
машинально прочла на верхней коробочке незнакомое слово "Спазмалгин" и
попросила - если можно - ставить ее одну.

А потом был Пфальцский привокзальный участок, пропахший дымом дешевых
сигарет, был тряский "жук" с брезентовым верхом, хрустящая на зубах пыль
районных дорог, и похожий на Пьеро грустный лейтенант, возивший ее на
опознание, где ей в третий раз стало плохо.

Сейчас Инге не было ни плохо, ни хорошо.

Ей было - никак.

Умолкло, заглохло,

остыло, иссякло,

исчезло.

Пустыня - осталась.

Ф.Г.Лорка

Вернувшийся Пьеро выглядел на удивление строго и подтянуто.

- Я попрошу вас задержаться на пару дней...