Чтение 47–й страницы книги ~Жертвы~

Та между тем успела ворваться в толпу селян, морщась от их запаха, и
оказаться у самого жертвенника, возле которого стоял местный жрец с гнутым
ножом в руках.

Нет, пожалуй, это был не жрец (несмотря на драную накидку, гордость
многих поколений), а, скорее, старейшина; или даже не так - старейшина
должен быть величав, белобород, преисполнен достоинства, а у этого
жертвоприносителя борода была какая-то мутная, величавость отсутствовала
напрочь, ну а что касалось достоинства...

Староста.

Деревенский староста - и то в лучшем случае.

- А-хой, режьте глотку, а-хой, рвите жилы!..

Староста уже занес лезвие ножа над песней и жертвой, когда в его руку
впились чьи-то цепкие пальцы с крайне острыми ногтями, а в самое ухо
ударил пронзительный крик:

- Не сметь! Не сметь его убивать!

Насмерть перепуганный староста выронил нож, резко обернулся, полагая
обнаружить рядом некое божество, явившееся помешать неугодному ему обряду
- но вместо этого увидел перед собой незнакомого подростка.

Ничем божественным, кроме наглости, подросток явно не страдал.

Обуянный праведным гневом, староста молча влепил поганцу полновесную
затрещину, от которой щенок с визгом покатился по траве, призывая кого-то
на помощь.

И помощь не замедлила явиться. Чья-то крепкая рука ухватила старосту
за шиворот, а чье-то еще более крепкое колено пнуло его пониже спины, в
результате чего грузный староста полетел головой вперед ничуть не хуже,
чем перед этим - нахал-подросток.

- Не сметь! - слова были знакомые, а голос другой, суровый, привыкший
командовать. - Не сметь поднимать руку на мою дочь!

К чести служителя культа надо сказать, что мысль о божественном
происхождении кричавшего и пинавшего даже не пришла ему в голову.

- Какую еще дочь? - заорал староста, с трудом вставая на ноги. - И
вообще, ты кто такой?! И почему ты и твой наглый... дочь прерываете обряд
приношения жертвы Великому Пану?!

Толпа сомкнулась вокруг Алкатоя и двух его солдат, недобро гудя.

- Я - терет Алкатой из Мегар, - лысый мужчина нашарил рукоять меча,
висевшего на поясе. - А ты...

- А ты убирайся вон, в свои Мегары! - не дал ему договорить староста,
закипавший злобой и чувствовавший поддержку односельчан. - И проси Пана,
чтоб он позволил тебе благополучно вернуться! Богохульник!

Опешивший Алкатой собрался было дать зарвавшемуся старосте достойную
отповедь, но тут случилось непредвиденное. Всеми забытая жертва ухитрилась
за это время, воспользовавшись оброненным ножом, избавиться от пут - и
разбойник с диким уханьем припустил во все лопатки к опушке леса.

Сельчане ограничились громкими криками - гнаться за освободившимся
овцекрадом, спасавшим свою жизнь, не рискнул никто; тем более, что
скрутили они разбойника спящим после грандиозной попойки.

Лицо старосты, и без того не отличавшееся красотой, стало похоже на
козью морду Химеры.

Алкатой еще успел заметить, что староста подает какие-то знаки,
рванул меч из ножен - но потные тела в вонючих шкурах навалились на
терета, кто-то вскрикнул, получив локтем под ребра, еще один захлюпал
разбитым носом, меч взлетел над толпой... и удар тяжелой дубины по лысой
голове опрокинул Алкатоя во мрак беспамятства.

Увидев лежащего Алкатоя, охрана не особо сопротивлялась, и даже с
некоторым облегчением потеряла сознание. После чего пленных мужчин надежно
связали и уложили в сторонке под присмотром местных парней, двое из
которых гордо сжимали отобранные у солдат копья.

Автомедузу же, предварительно стреножив и сунув в рот кляп,
торжественно возложили на жертвенник; толпа вернулась в исходное
состояние, и теперь цветущий староста снова взывал к доброму богу Пану,
дабы тот защитил их стада и остановил мор.

- Тебе, о Пан, сын Гермеса, Великий и Милостивый, приносим мы жертву
сию, - возвысил голос староста, поднимая над головой забытый удирающим
разбойником нож, - и молим о...

Нет, сегодня ему положительно не везло.

Странная птица коротко просвистела в воздухе - и староста, второй раз
за сегодня роняя злополучный нож, вскрикнул и схватился за окровавленную
правую руку, насквозь пробитую длинной стрелой с узким бронзовым клювом.

Толпа развернулась всем многотелым существом, готовая рвать, топтать,
уничтожать - и застыла на месте, округлив глаза и разинув рты; некоторые
даже начали падать на колени.

Последние были самыми сообразительными, ибо что еще положено делать
при Явлении?

Явлении богов.

...Первым к бедным сельчанам несся, не касаясь земли, разгневанный
Гермес - билась на ветру накидка с каймой по краю, радужные полукружья
трепетали на задниках знаменитых сандалий, а жезл-кадуцей был устремлен в
сторону старосты и простертой на алтаре девчонки.

Сразу за Килленцем, оглушительно грохоча копытами, мчался огромный
гнедой кентавр, неся на могучих руках какого-то юного - но, вероятно,
очень важного бога, а другой юный бог (или тот же?.. с ума сойти!)
восседал на спине кентавра, размахивая увесистой сучковатой дубиной.

Цепляясь за хвост кентавра, спешил на заплетающихся ногах курчавый
Дионис с тирсом в руке; от Диониса не отставал Великий и Милостивый Пан
(правда, в данный момент и впрямь Великий, но уж никак не милостивый),
топоча копытами не хуже кентавра.

А следом за ними валила целая орава сатиров и вакханок, над которыми
возвышалась гигантская фигура солнцеликого Аполлона, уже накладывавшего на
тетиву очередную стрелу.

Боги все прибывали и прибывали, объявляясь посреди луга прямо из
трясущегося от страха воздуха; и селяне поняли, что больше не в силах
благоговеть и ужасаться.

Оказалось, в силах - когда один из юных богов вихрем слетел со спины
конечеловека и принялся колотить своей дубиной кого ни попадя и по чему ни
попадя!

Гнев божества был столь велик, а ноги селян столь сообразительны, что
очень скоро у жертвенника из первоначальных участников событий остались
лишь раненый староста, явно неспособный двигаться (от страха, не от
раны!), Алкатой с воинами (пребывавшие по-прежнему без сознания) и
Автомедуза на камне, во все глаза глядевшая на это невиданное нашествие.

Юный бог швырнул в стонущего старосту свою дубину, подошел к
жертвеннику, поднял нож, оглядел его с кислой миной, взмахнул рукой
(Автомедуза в ужасе зажмурилась) и быстро перерезал веревки, стягивавшие
ноги жертвы.

- Ладно, вставай, чего разлегся? - буркнул юный бог, как и все до
него, принявший Автомедузу за мальчишку. - И кляп выплюнь, хватит
мусолить-то...

- Спасибо, - невпопад ответила девушка, сперва все-таки открыв глаза
и освободив рот от кляпа. - Ты бог?

- Не-а, - равнодушно мотнул головой спаситель. - Вон бог, - и указал
через плечо на Гермия, зависшего неподалеку в воздухе. - И вон бог. Ну,
который с рогами...

Это относилось к Пану.

- А я - этот... герой я. Вот.

- Да уж, мы герои! - непослушным языком проговорил позади него другой
юнец, несомый кентавром, и Автомедуза с ужасом поняла, что говоривший в
доску пьян.

- А как тебя зовут, герой?

- Ификл, - буркнул Ификл, на этот раз забывший, кем ему в подобных
случаях следует называться.

- А меня - Алк... ик!.. Алкид! - возвестил второй, также начисто
забывший об уговоре. - Я его брат! Или нет, это он - мой брат! Вот, теперь
правильно...

Автомедуза не удостоила Алкида своим вниманием, намереваясь засыпать
Ификла вопросами, но тут вмешался Гермий.

- Шла бы ты, девочка, отсюда, - без лишних церемоний посоветовал он,
безошибочно угадав пол неудавшейся жертвы. - Вон твои спутники валяются -
лучше погляди, что с ними! Давай, давай!

Только тут вспомнив об отце, Автомедуза ойкнула, зажала рот ладошкой
и припустила ко все еще не пришедшим в себя Алкатою и двум солдатам.

- Так это девчонка? - удивился Ификл.

- Придется тебя к бассаридам в обучение отдавать, - вздохнул Лукавый.
- Уж они научат, чем мальчик от девочки отличается...

Ифит-лучник тем временем соскочил с плеч несших его сатиров (боясь
опоздать, он стрелял прямо с этого движущегося постамента), проворчал:
"Весь зад рогами искололи!" и с удивлением заметил, что уже вполне
освоился в этой шумной околобожественной компании.

Мрачный Пан подошел к старосте, отломал наконечник стрелы и одним
рывком выдернул застрявшее в руке древко.

Староста раскрыл рот, но закричать побоялся.

- До смерти заживет, - неприветливо сообщил Пан, мельком осмотрев
рану.

Потом лесовик отошел к Гермию, и Лукавый принялся что-то ему
втолковывать, а Пан слушал, изредка согласно кивая тяжелой рогатой
головой.

Закончив разговор, Гермий вежливо, но настойчиво потащил всех прочь.
Действительно, задерживаться дольше не имело смысла, и заново открывшийся
Дромос радушно принял толпу, пропуская ее обратно на Киферон.

Всех, кроме Пана.

Тупо моргающий староста и Автомедуза, на время оторвавшаяся от