Чтение 9–й страницы книги ~Жрецы~

на Олимп, оставив ванактом Микенским - ну, допустим, Иолая, племянника и
друга?

- А Зевс? - тупо спросил Иолай, методично наполняя вином все чаши, до
которых смог дотянуться.

Потом выбрался из кресла и, пошатываясь, разнес кратеры
присутствующим.

- А Зевс?! - еще раз возгласил он на весь мегарон и поднял чашу к
закопченным балкам потолка, словно это был священный ритон [священный
сосуд для возлияния богам], спустя мгновение осушив ее до дна.

Остальным волей-неволей пришлось последовать его примеру.

- А... что, собственно, Зевс? - слегка охрипнув, поинтересовался
Авгий, зябко передергиваясь.

- Как это что?! Кто тридцать шесть лет назад возгласил: "Быть
новорожденному ванактом Микенским и владыкой над всеми Персеидами!" Он
возгласил, Зевс, Дий-отец... про Эврисфея, между прочим! Значит, так тому
и быть!

- Да Зевс же Геракла, дядю твоего родного, в виду имел! - Авгий
замахал на Иолая пухлыми ручками. - А Гера Никиппе, Эврисфеевой мамаше,
роды ускорила - вот и вышла ошибочка! Кому, как не нам, ее исправить?

- Ничего не получится, - отрезал Иолай, на всякий случай грохнув
кулаком о столик. - Не сядет дядя Геракл в Микенах!

- Да почему?!

- По кочану. И вообще - куда ему, прирожденному герою, в правители?
Опять же, приступы безумия - слыхали небось? Ну вот и будьте довольны, что
слыхали, а не видали. Я уж знаю дядюшку - как найдет на него, так только
успевай прятаться!

- Ну хорошо, - подытожил Эврит. - Геракл в Микенах не сядет. А как
насчет его брата - и твоего отца? Ты пока не пей, Иолай, ты подумай, не
спеши отвечать... хмель - он плохой советчик.

Иолай грузно качнулся.

Опрокинул кресло.

Издал горловой звук - и шагнул к двери.

- Герой, - тихо плеснул вслед голос Гиппокоонта. - Золотая молодежь.
А я тебя предупреждал, Эврит...

Гиппокоонт вдруг замолчал.

Твердым, ровным шагом Иолай прошел до двери, постоял на пороге
мегарона.

Обернулся.

Жестким взглядом обвел собравшихся, словно впервые их видел.

- Радуйтесь, владыки! - негромко бросил Иолай. - Будем считать, что я
только что вошел. Будем считать, что все, сказанное вами, я не слышал - но
думал об этом по дороге сюда. Ну что, начнем сначала?

И только тут расхохотался Лаомедонт-троянец.

- Лошадник ты, Гиппокоонт, - сквозь смех крикнул он спартанцу, - тебе
коней, не людей судить! Этот парень - как он их всех еще во дворе, а?
"Стоять! Я кому сказал?!" Входи заново, Иолай Ификлид, возница Геракла!
Возница - это ведь тот, кто везет, правда?

- Нет, - серьезно ответил Иолай. - Возница - это тот, кому везет.

И двинулся от двери - обратно.

Заново.

Около полуночи, оставшись в отведенных покоях один, Иолай по-прежнему
продолжал думать о странной беседе в мегароне.

Ему упорно казалось, что за обычным заговором, преследующим банальную
цель - если и не заменить амбициозного Эврисфея благодарным и потому
сговорчивым ванактом, то хотя бы отвлечь Микены от планомерного захвата
чужого пирога - короче, за заговором, которых в ахейских правящих домах
двенадцать на дюжину, кроется нечто большее.

За тем, что говорили - то, о чем не говорили.

"Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено..." "Кому, как не
нам, исправить ошибку Зевса..." "А что - Зевс?.."

Иолай ворочался на резном ложе, устланном ветхими волчьими шкурами,
глядел в мрачный серый потолок, по которому змеились трещины - и думал,
думал...

Снаружи доносились крики и нестройное пение пьяных женихов, где-то
там же получали свою долю славословий и глупых вопросов братья; наверняка
неподалеку вертелся счастливый Лихас - его хотели поселить в павильон для
челяди, но Иолай не дал, надеясь хоть как-то приглядеть за этим стихийным
бедствием; спать не хотелось, не хотелось ничего, даже думать...

Скрипнула входная дверь.

Иолай замер неподвижно, лишь правая рука его змеей скользнула к
изголовью, нащупывая костяную рукоять ножа.

И расслабившись, вернулась обратно, когда Иолай узнал вошедшего.

- Смертные сперва стучат, а уж потом входят, - небрежно бросил он,
поворачиваясь на бок.

Гермий помолчал, потом вышел, трепеща крылышками на задниках
сандалий, негромко постучал и снова вошел.

- Так, лавагет? - вяло спросил бог.

И по этому "лавагет" Иолай понял, что дело обстоит хуже, чем он
предполагал.

- Неприятности, Гермий?

- У кого их нет, лавагет? - осунувшееся лицо Лукавого изобразило
нечто, напоминающее былую улыбку.

- Какие?

- Такие, о которых тебе знать не стоит. Ты с близнецами на отдыхе -
ну и отдыхай.

Это было сказано не обидно; Иолай вполне верил, что у Лукавого могут
быть неприятности, о которых посторонним знать не стоит.

- Ну и отдыхаю, - Иолай пожал плечами и перевернулся на другой бок.

У него тоже хватало таких новостей, о которых он не собирался
говорить Гермию.

Во всяком случае, сейчас.

- Ты не злись, лавагет, - Гермий уселся рядом на край ложа, оправив
свой неизменный хитон. - Нам с тобой ссориться ни к чему. Нам с тобой
советоваться надо.

- О чем? О твоих неприятностях?

- Нет. О моих не надо. Пока - не надо. Давай - о наших. А то что-то
меня тетка вконец одолела.

- Какая тетка? - не понял Иолай.

- Мнемозина. Память. Вот, к примеру, ты помнишь приезд Эврита
Ойхаллийского к тебе в Фивы? Самый-самый первый приезд.

Гермий помолчал и нехотя добавил.

- Ты тогда еще Амфитрионом был.

Иолай рывком сел на ложе.

- Помню, - глухо бросил он. - Только знаешь, Лукавый... давай без
лишних воспоминаний. Я не бог, мне память - не тетка. Договорились?

- Договорились, - кивнул Гермий, не отводя спокойного взгляда от
бешеных, налившихся кровью глаз Иолая. - Мне уйти или говорить дальше?

Трещины бежали по потолку, плетя свои бессмысленные кружева; "Хвала
великому Гераклу!" - завопил во дворе тонкий голос, подозрительно похожий
на голос Лихаса, и тут же утонул в хриплом многоголосом рокоте:
"Хвала-а-а-а!.."

- Дальше, - Иолай тронул усталого бога за локоть, словно прося
прощения за невольную вспышку. - Извини, Лукавый, по-моему, у нас обоих
был трудный день...

- Не то слово. Итак: первый приезд Эврита в Фивы, состязание за право
учить близнецов между Ифитом Эвритидом и предыдущим учителем... как его
звали?

- Миртил.

- Да, Миртил. Потом - ничья; и этот самый Миртил наутро пропадает.
Кстати, вы выяснили, что с ним случилось?

- Нет. С тех пор о нем - ни слуху ни духу. Поговаривали, что
колесницу его - у нее на заднике приметная резьба была - видели не то в
Арголиде, не то в Мессении...

- Колесницу - возможно. Но не ее хозяина.

- Ну и что?

- Ничего. Просто на следующий день после состязаний в предгорьях
Киферона на глазах у одного пастуха учитель Миртил принес себя в жертву
юному Алкиду. Я частично видел и жертвоприношение, и... приступ.

Гулкое эхо сказанного заполнило покои, превратив их на миг в подобие
горного ущелья.

- И ты - молчал? Молчал до сих пор?! Почему ты не сказал мне этого
тогда, раньше... когда я еще был Амфитрионом?!

- И что бы ты тогда понял? Да и не до разговоров мне было. Не веришь
- у Хирона спроси. Опять же: ничья в состязаниях - это ведь не столько
Миртил и Ифит, сколько я с Аполлоном. Братец мой сводный решил, что
зазнался Эврит - Аполлон его еще "басилейчиком" через слово величал -
пора, мол, осадить. Ну и... осадили. В четыре руки.

- Хорошо, Гермий - зазнался, осадили, ничья... а в жертву-то себя
зачем?!

- Не знаю. Предполагаю, что...

- Погоди, Лукавый. Дай-ка я соберусь с мыслями. Значит - ничья;