лице старого князя, моргавшего единственным глазом так, словно тот у него
чесался.
угасал раскаленный уголь в его глазнице, разглаживались морщины на челе...
вперед, он тяжело хлопнул воеводу по спине, отчего Михал едва удержался на
ногах, повернулся и пошел прочь, так и не сказав ни слова. Оторопевшие
пахолки табунком двинулись вслед за князем, изумленно переглядываясь на
ходу, но не решаясь заговорить.
его люди скрылись в подступившем к холму предрассветном тумане. - Я уж
приладился его ножом в спину, а он...
Отродясь ее у него не было!
купца краковского, совесть потихоньку таскала, когда ее многовато
набиралось; вот и дела у него шли удачно, потому как купцу от лишней
совести - одно разорение. А сама совесть никуда не девалась, у Терезы
оседала. Вот я сейчас и взяла у сестры малую толику, да старому князю и
подкинула! Может, опомнится после, но уж поздно будет!
жизнью, с хохотом бросился обнимать своих сестер, вопя от боли в
обожженных ладонях, аббат Ян с Мардулой тоже не удержались от смеха, и
вскоре на кладбище звучал совсем уж неуместный здесь многоголосый хохот
вперемешку с заливистым собачьим лаем - дети вора Самуила давали наконец
выход напряжению этой кошмарной ночи.
шафлярское кладбище, отец Ян оправил складки своей сутаны, пригладил
волосы, после чего, обернувшись к остальным, негромко сказал:
восвояси, а последнее еще не вступило в свои права, и в невозможные эти
минуты возможно все, скрытое для света и утерянное для тьмы.
лежащий рядом каравай хлеба. Разломил пополам, запустил пальцы в мякиш...
вырвал кусок хлебной плоти. Смял в кулаке, подумал о чем-то своем,
раздувая трепещущие ноздри гордого орлиного носа, и принялся увлеченно
лепить мякиш, как делают это шафлярские ребятишки, оглядываясь по сторонам
- не смотрит ли строгая мамка, не наподдаст ли за баловство!
поставил игрушечную повозку на рыхлый ком кладбищенской земли, из которого
уже пробивалась молоденькая травка, воткнул в тарантас две веточки вместо
оглоблей - и вылепил лошадь. Жалкую такую кобыленку, с выпирающим хребтом
и сбитыми копытами. Поставил лошадь между оглоблей, улыбнулся в седые
жесткие усы и вновь набрал пригоршню мякиша.
псом, священник в сутане, еще одна женщина - статная, видная собой...
воевода с прямым палашом на боку, юный парень с разбойничьим профилем...
остатки мякиша из каравая.
набок. Старик пошарил глазами вокруг, поднял рыжую сосновую иголку,
невесть каким ветром занесенную на шафлярское кладбище, сломал надвое, еще
раз надвое - и прикрепил кусочек на берет вознице.
- и в огромных ладонях старика оказался замшевый берет с петушиным пером,
схваченным серебряной пряжкой: берет, до того мирно валявшийся поодаль и
притрушенный сверху землей.
пряжки и нацепил берет на голову.
набекрень таким лихим жестом, что будь рядом кто из людей, не так давно
покинувших кладбище...
голосом, - тишина кругом... хлещет-плещет старый баца длинным батогом!..
принялся за фигурки.
слюной размочить - совсем маленького себя, но похожего; вылепил и поставил
поодаль. Чуть развернул остальных, чтоб не видели его, потом
посидел-посидел, глядя на тарантас и действо вокруг повозки, и уверенно
протянул руку.
а другая уже кончилась, а вот которая теперь начнется и которой конец
придет - это неизвестно, и поэтому в такие минуты возможно все, о чем
только способна помыслить душа человеческая.
отягчал больше его плеч, новый груз еще только ждал, прежде чем навалиться
и заставить вновь забыть прошлое; и сейчас Самуил из Шафляр отчетливо
видел себя на облучке тарантаса, себя в заломленном берете, себя, чью душу
рвали изнутри в клочья собственные воспитанники... он видел дни, когда его
звали Великим Здрайцей.
эту ночь и последовавшую за ней вечность, в течение которой ад бурлил
внутри него, требуя дани, требуя душ человеческих, заставляя опустевшую
равнину полыхать коптящим пламенем, а надменный профиль на лунном диске
усмехался с презрением - шалишь, дьявол, не вытерпишь!..
задумывались над тем, что время безразлично для мертвых и неродившихся,
они просто не знают, что это такое, время человеческое, и, возрождаясь,
душа путает в беспамятстве "вчера", "сегодня" и "завтра". Жил сегодня, а
будешь жить вчера, и кому какое дело?! Ведь именно так и жил Самуил-турок,
Самуил-баца, начав новый отсчет задолго до ночи на шафлярском кладбище,
когда воры-Ивоничи вцепятся в Великого Здрайцу над домовиной батьки
своего.
он, кусок хлеба, и есть ли для него прошлое, настоящее и будущее?
ствола, плоть от плоти души его - и как теперь сложится их жизнь, не знал
никто, в том числе и старый Самуил, уже снова начинавший забывать, что
когда-то его звали Великим Здрайцей, как не помнил он этого в течение всей
оставляемой им сейчас жизни.
осознал с ясностью завершения: в отпущенные ему годы Самуил-турок
стремился отыскать, вернуть, вновь ощутить рядом те несчастные души,
которые однажды уже были частью его.
Здрайцы.
подарил все, что имел сам: странный дьявольский дар, великое искушение и
хрупкую возможность когда-нибудь спасти его, батьку Самуила, шафлярского
вора, Петушиное Перо - а вместе с ним и самих себя!
множества людей знакомый взгляд, обжигающий душу; кто они, эти найденыши,
и почему именно они... но пройти мимо Самуил-баца не мог.
смотрел в туман, в зыбкую пелену минут между ночью и утром, между жизнью и
смертью, где уходили, скрывались, исчезали приемные дети Самуила-вора из
Шафляр.
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Самойлова Елена
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Пехов Алексей