Генри Лайон ОЛДИ

ПОСЛЕДНИЙ

- Дзегай! - равнодушно сообщило табло.

Дзегай - значит, выход за татами. Покрытие пола за красной линией
мгновенно вздыбилось, отрезая бойцу путь к отступлению, лишая возможности
избежать боя... Он секунду помедлил, тяжело дыша, и вернулся на площадку.

- Хаджимэ! - привычно повышая голос, сказало табло. - Начинайте!

Речевой аппарат электронного рефери был традиционно настроен на
старояпонский, но тысячи зрителей, беснующихся за защитными экранами, и
миллионы зрителей перед визорами и сенсами прекрасно понимали любую
команду. Необходимый перевод совершался автоматически. Мало кто знал
сейчас старые языки... Слишком сложно, слишком неоднозначно, слишком много
разных слов для обозначения одного и того же...

- Хаджимэ! - нетерпеливо повторило табло, и легкий электроимпульс
хлестнул по спинам медливших бойцов. Бой продолжился.

Красный пояс, высокий черноволосый юноша с тонкими чертами лица и
хищным взглядом ласки, кружил вокруг соперника, отказываясь от сближения,
и постреливал передней ногой высоко в воздух, не давая тому подойти,
прижать к краю, вложиться в удар... Соперник, низкорослый крепыш в
распахнутом кимоно со сползшим на бедра белым поясом, неуклонно лез
вперед, набычившись и принимая хлесткие щелчки высокого на плечи и
вскинутые вверх руки. Это грозило затянуться.

"Баловство, - подумал Бергман, машинально тасуя перед собой бумаги
судьи-секретаря. - Глупое бестолковое баловство. Цирк".

Он остро почувствовал собственную ненужность. Вся судейская коллегия
была лишь данью традиции, анахронизмом, аппендиксом, неспособным даже
вмешаться в ход поединка и лишь покорно регистрировавшим решения
электронного рефери. Бойцы помещались в пространство боя, и больше ни
одному человеку не было хода за защитные экраны. Даже врачу.

Бергман попытался туже затянуть пояс, с недоумением уставился на
выданный утром костюм-тройку и, вздохнув, стал следить за схваткой.

Белому поясу все же удалось прижать противника к краю и войти в
серию. Высокий плохо держал удар, хотя поле, излучаемое форменным кимоно,
анализировало каждое попадание и ослабляло любой удар, нанесенный с силой
выше критической. На тренировках таким порогом служили травмоопасные
движения, на соревнованиях рангом повыше - угроза инвалидности... На
международных турнирах класса "фулл контакт" ограничивались лишь
смертельные попадания. Это был именно такой турнир.

Высокий попытался было уйти в сторону, споткнулся и, чудом
удержавшись на ногах, выбросил левую ступню, целясь противнику в пах. В ту
же секунду его одежда превратилась в бетонный панцирь, а из татами
поползли липкие нити, охватившие лодыжки нарушителя. Увлекшийся крепыш уже
налетал на парализованного партнера, но невидимый поводок натянулся и
оттащил его к краю татами.

- Хансоку-чуй! - громко объявило табло. - Сикаку! Дисквалификация!..

И на нем появилось условное обозначение запрещенного приема.

Бергман встал из-за стола и медленно прошелся в узком пространстве
между столами судейской коллегии и возвышением, где сидели спортсмены и
представители команд.

"А на улице, наверное, снег сейчас идет, - думал Бергман. - Тихий,
ласковый... Вот странно - вроде почти тропики, а снег... Климат, что ли,
меняется? И города далеко... города..."

О городах вспоминать не хотелось. Бергман перевел взгляд на ровные
ряды скамеек и подмигнул скуластому хмурому парню в черном халате. Это был
его ученик. Хороший парень, и техника нормальная, и психика в порядке, а
чемпионом ему не быть. Злости не хватает, холодной упрямой злости... Не
научил, значит... не сумел...

Бергман повернулся и пошел обратно. На татами уже вызывалась
следующая пара, когда он споткнулся о приставной стул и увидел сидящего в
проходе пожилого - очень пожилого - полного человека в заношенной
ветровке. Сначала Бергман не узнал его, а потом узнал и долго стоял молча,
чувствуя себя мальчиком.

- Здравствуйте, Мияги-сан... - тихо сказал Бергман. И поклонился.

- Здравствуй, Оскар, - улыбнулся человек и неуверенно, даже робко
огляделся по сторонам. - А я вот, как видишь... Пригласили, а
регистрационный код выписать забыли. Ты же знаешь, я редко выезжаю... А
тут думаю - поеду, неудобно... Приехал, а они мне говорят, что я умер. У
них так в картотеке записано. С машиной не поспоришь... Умер - значит,
умер. Уезжаю завтра...

- Как же так, - растерянно начал было Бергман, - Мияги-сан, вы им
скажите, они же про вас только в книжках, да и то не все... вы же...

- Спасибо, Оскар, - снова улыбнулся человек. - Хорошее у тебя
сердце... Зря ты тогда ушел от меня, Бергман-сан, чемпион, заслуженный
тренер, 7-й дан Сериндзи-рю...

Он встал и легко поклонился Бергману. Сзади зашикали, и Мияги
повернулся, извиняясь. Краем глаза Бергман видел, что на них уже смотрят
из-за судейских столиков, и седой Ван Пэнь возбужденно шепчет на ухо
толстому Вацлаву, бледнеющему и озирающемуся по сторонам.

В проход влетел разъяренный представитель команды, плюхнулся на стул
Мияги и стал что-то громко доказывать судье-информатору. Бергман узнал
его. Это был представитель Евразийской региональной сборной, куда входил
высокий юноша, дисквалифицированный в прошлом поединке.

Мияги осторожно тронул его за плечо.

- Это мой стул, - сказал Мияги. - Но если вы хотите...

- Убирайся к дьяволу! - не оборачиваясь, заорал представитель. - Не
видишь, люди делом заняты...

- Люди... - усмехнулся Мияги, и Бергман замер в предчувствии
страшного. - Здесь машины делом заняты. А люди для них дерутся. Вещи
следят, контролируют, стравливают, разводят - а люди дерутся...

Представитель начал оборачиваться, недобро щуря глаза.

- А что касается дьявола, - продолжал Мияги, - так я к нему уже
убрался... Та же машина и отправила. С легкостью...

Звонкая пощечина разнеслась по залу. Мияги отшатнулся, хватаясь за
щеку, и Бергман прыгнул вперед - но опоздал. Вся судейская коллегия была
уже на ногах. Десяток рук вцепился в белого, как кимоно, представителя,
кулак Вацлава уже завис над его головой, старый Ван Пэнь прорывался
поближе, опрокидывая столики, а сбоку набегали, спешили Экозьянц, Ли Эйч,
всклокоченный Эйхбаум...

Часть спортсменов Регионалки ринулась с возвышения на помощь своему
представителю, и Бергман с ужасом подумал о том, что будет, если эти
крепенькие самоуверенные мальчики... Он с интересом обнаружил, что успел
сбросить пиджак и прикидывает расстояние между собой и ближайшим парнем,
непозволительно выпятившим подбородок, а дряхлый сонный Ван уже
запрыгивает на стол, сжимаясь в страшный воющий комок с дикими, тигриными
глазами...

- Извините, - сказал Мияги, и все как-то сразу стихло. - Это я
виноват. Я сейчас уйду, и все будет в порядке. Собственно говоря, я уже
умер, так что вам не на кого обижаться...

Он прошел между застывшими людьми, неловко толкнул дверь левой рукой,
и она захлопнулась за его выцветшей ветровкой.

- Я учился у него, - задумчиво сказал Бергман, глядя вслед ушедшему.

- Я учился у него, - повторил маленький Ли Эйч, поправляя бабочку.

- Я учился вместе с ним, - сказал Ван Пэнь, старея на глазах.

- Позвольте, - удивленно заметил приходящий в себя представитель
команды. - Кто это был?

- Это был Гохэн Мияги, - ответил ему понурый Вацлав, с сожалением
разглядывая свой кулак.

- Который? - попытался улыбнуться представитель. - Привидение?

- Который на III-х Играх в Малайзии убил Чжэн Фаня. - Бергман все
искал на возвышении своего ученика, искал - и не мог найти...

- Как же, как же... - силился вспомнить представитель. - Писали в
прессе... Защитное поле отказало, что ли...

- Не отказало. - Ван Пэнь слез со стола и пригладил остатки волос. -
Просто Чжэн оскорбил учителя Мияги, покойного Эда Олди. Прямо на татами.

- Ну и что?

- Ничего. Дело в том, что Мияги пробил защитное поле. Ладонью. Руку
после этого пришлось ампутировать. А Чжэн - умер.

...Когда Бергман выбежал на улицу - там шел снег. Мягкий, бережный,
баюкающий снег, и в его пушистых хлопьях далеко впереди мелькала бегущая
фигура юноши в черном шелковом халате с развевающимися полами. Юноши,
которого Бергман так и не смог научить злости. Вот он у поворота, вот он
поскальзывается, падает, снова вскакивает и скрывается за углом, что-то
крича вслед...

Бергман вытер мокрое лицо, и тяжелая, как пропущенный удар, мысль
вошла ему в голову: что, если там, за углом, так и не услышав утонувшего в
снегу окрика, уходит последний?..

Совсем-совсем последний...