Чтение 18–й страницы книги ~Путь меча~

самых маленьких - в его лапах этот миниатюрный инструмент смотрелся смешно
и неуместно - подозвал к себе того подмастерья, из-за фартука которого
торчала уже знакомая мне змеиная головка волнистого криса, а потом
уставился в мою сторону, словно только что обнаружив мое присутствие.

- А ты чего стоишь? - крикнул он с негодованием. - Ну-ка, бери клещи
и давай!..

И я, Чэн из Анкоров Вэйских, наследный ван Мэйланя, почувствовал себя
лентяем-подмастерьем, отлынивающим от работы и пойманным на этом мастером.

Я поспешно вскочил, схватил левой рукой клещи, протянутые мне одним
из подмастерьев, и с третьей попытки неловко уцепил ими заготовку, помогая
себе обрубком.

- Ближе, дубина, ближе к себе перехвати, - почти добродушно проворчал
Железнолапый, и я послушно перехватил, чуть не уронив себе на ногу
раскаленную заготовку.

- А теперь держи крепче, - Коблан поглядел на мои неумелые попытки,
пожевал губами, словно собираясь и меня обругать для пущей убедительности,
но промолчал - видимо, счел меня недостойным.

И они вдвоем с подмастерьем загуляли молотами по заготовке: Коблан -
маленьким молоточком, а подмастерье - здоровенной кувалдой, опуская ее
точно в тех местах, где указывал мастер.

Ну а я держал. Заготовка, как живая, рвалась из клещей, сами клещи
отчаянно вибрировали - но я держал, до боли закусив нижнюю губу, не ощущая
онемевших пальцев (и тех, что у меня были, и тех, которых не было), пока
Коблан не перехватил у меня потускневший штырь кривыми щипцами и не сунул
его обратно в горн, вынув вместо него другой.

И все повторилось сначала. Я держал, они били. Они - били, я держал.

И так - пять раз.

Пять раз. Пять мучительных вечностей, пять железных штырей, пять
пальцев в руке...

Пять.

Пальцев.

Пять...

Пальцев.

Пять...

Понимание обожгло меня, как пламя горна - заготовку, я чуть было не
закричал...

Но тут все закончилось.

И Коблан Железнолапый, мастер со странностями, объявил, что нам пора
обедать.

Ему и всяким бездельникам и лентяям, имена которых он и
произносить-то отказывается на голодный желудок.

То ли я проголодался, как никогда, то ли еще что, но обед у Коблана
оказался ничуть не хуже, чем у меня - отменный плов по-дубански с желтым
горохом, баранья густая похлебка-пити с острыми пахучими приправами и
алычой, свежие фрукты, два сорта вина...

Первый сорт - Кобланова отрава; и второй - мой мускат из солнечного
Тахира, который, кроме меня, почему-то никто не пил.

- Угощайся, устад, - я пододвинул оплетенную бутыль Коблану.

- Это в кузне я - устад, - Железнолапый с сомнением оглядел бутыль,
опасливо поднес ее к губам и почти сразу же поставил на стол. - А за
столом я - Коблан, и ты познатнее меня будешь. Хоть и молодец ты, -
неожиданно признался кузнец, и я замер с набитым ртом. - Не всякий Высший,
да к тому же однорукий, вот так сразу клещи схватит и к наковальне
встанет. Не ожидал...

- И зря, - улыбнулся я. - Что с дурака взять?

Коблан ошарашенно вытаращился на меня, увидел, что я улыбаюсь - и
вдруг оглушительно захохотал. Я не удержался и расхохотался вслед за
кузнецом. Подмастерья, сидевшие в конце стола, робко захихикали, но их
робость вскоре прошла...

Вот так мы сидели и смеялись - и угнетающее напряжение последних двух
с лишним месяцев, минувших с того проклятого дня, постепенно отпускало
меня. Я чувствовал себя прежним, чувствовал, что снова становлюсь самим
собой - веселым Чэном, душой общества, легкомысленным и легковерным;
таким, каким был...

Нет, не таким. Я обманывал сам себя и не мог обмануть до конца -
значит, я уже был другим. Прав эмир Дауд. Многое во мне изменилось, и не
только снаружи... Вот такие-то дела, Чэн-подмастерье!

Я пододвинул к себе бутыль с мускатом и чуть не опрокинул ее - до
того легкой она оказалась. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что
бутыль практически пуста. Я с уважением покосился на увлеченно жующего
Коблана.

Теперь понятно, почему он пьет только свое вино. А я-то ему всего
пару бочек тогда предложил, глупец...

Дни сменяли друг друга, полыхал горн, висел в углу кузницы над
шипастым Коблановым герданом мой Единорог, сам Коблан с подмастерьями
громыхали молотами, я в меру сил помогал им - держал клещами заготовки,
крутил ножной привод шлифовального круга, иногда брал в уцелевшую руку уже
почти готовые фаланги стальных "пальцев", теплые после шлифовки - и
надолго зажимал их в кулаке или по совету Коблана прикладывал их к рукояти
своего меча.

У меня больше не возникало сомнений, нужно ли это. Понимал - нужно.

Металлическая рука рождалась у меня на глазах. С ювелирной точностью
кузнец подгонял шарнирные сочленения, необходимые для будущих пальцев и
запястья, и я только диву давался - как одинаково аккуратно он мог
работать кувалдой и легким молоточком.

Это действительно был - Мастер.

И все это время древняя перчатка, сплетенная из стальных колец с
пластинами, лежала на табурете, окруженном веревочными заграждениями; и
ровно горели четыре тонкие свечи и одна плошка.

Перчатка ждала. Ждала своего часа.

И дождалась.

...Коблан извлек из горна уже готовую, закаленную и отпущенную,
пышущую жаром "руку" и бережно опустил ее - нет, не в воду.

В масло.

С шипением "рука" окунулась в эту купель; поднялось облако густого,
резко пахнущего пара. И когда "рука" вышла наружу - она тускло
поблескивала, и капли горячего масла стекали с нее, как капли... капли
крови!

Скелет.

Рука без кожи.

Мне стало зябко. В кузнице, у пылающего горна.

Мы с Кобланом встали с двух сторон над перчаткой, кольчатой кожей,
отражавшей колеблющийся огонь свечей. Мы стояли друг напротив друга: он -
с сочащейся маслом железной "рукой" в своих "железных" лапах, я - с
обнаженным Единорогом в левой, заметно окрепшей за последнее время руке.

Потом Коблан протянул вперед металлический скелет руки, я перехватил
меч за клинок - и блестящие пальцы коснулись рукояти протянутого мной
Единорога. Мастер придержал меч второй рукой, и моя собственная ладонь
легла сверху, смыкая искусственные пальцы на рукояти меча.

Капли масла срывались вниз и тяжело шлепались на ожидавшую своей
очереди перчатку.

Было тихо, только гудело пламя в горне. Подмастерья встали за нашими
спинами, касаясь узловатых веревок; подмастерья были такие же
молчаливо-торжественные и серьезные, как и мы.

И раздался голос Коблана Железнолапого, странного кузнеца - словно
еще одно пламя гудело в новом горне...

- Клянусь я днем начала мира, клянусь я днем его конца,

Клянусь я памятью Мунира, божественного кузнеца,

Клянусь землей и синим небом, клянусь водой и теплым хлебом,

Клянусь я непроизнесенным, последним именем Творца,

Клянусь...

...Коблан еще говорил, но я плохо разбирал - что именно, а когда эхо
его голоса затихло под сводами кузницы, я с трудом разжал металлические
пальцы и вернул меч на его крюк. Затем мы с Кобланом одновременно
коснулись кольчатой перчатки, слегка продлив касание, и кузнец бережно
извлек перчатку из четырехугольника свечей - погасив по дороге плошку.

Начиналась последняя стадия. Я уже знал, что мало натянуть перчатку,
как кожу на скелет, - пальцы и кожа должны стать неразделимым целым.

И снова стучал молот, горел горн, плевался красными искрами
раскаленный металл, шипело масло, горели свечи - на этот раз уже вокруг
наковальни. Я видел, что Коблану неудобно работать, все время опасаясь
задеть и сбить свечу; но я понимал - надо...

Наконец моя будущая рука - окончательно готовая, отполированная и
соединенная с крепежными ремешками и застежками - снова легла на рукоять
Единорога.

Теперь ритуальные свечи были длинными, толстыми и белыми - их должно
было хватить на всю ночь. Мой узкий и прямой меч лежал на
алтаре-наковальне в объятиях стальных пальцев, а над ним - точнее, над
сжимавшей рукоять искусственной рукой - висел на цепи шипастый гердан
Коблана.

Так было надо.

И еще надо было, чтоб мы тихо вышли, плотно закрыв за собой дверь...