наконец-то, и Гринь боялся ее разбудить.
как село, а только выборный ихний в деревянной короне разгуливает.
Церкви вовсе нет, бабы ходят простоволосые, мужики наряжаются в
цветное и украшают себя стеклянными цацками. В ставку, говорят, какой-
то бука живет - все Гриню твердят, чтобы не совался к тому ставку.
Рожи строят, зубы скалят, изображая злость неведомого водяника. Гриню-
то что? - в перевозчики не нанимался.
Топор - он и в пекле топор, а печки и на чортовых куличках дровами
топятся. Гринь никакой работы не боялся, опять же, пока топором машешь
- голова свободна, и ненужные мысли удобнее гнать.
пошла, да так быстро, что даже теточка-травница диву далась. То ли
здоровье крепко у Ярины Логиновны, то ли здешний климат, как говаривал
дядька Пацюк, "в пропорции"... День-другой - и встанет. Хотя ходить
без костыля долго еще не сможет, а то вовсе охромеет - ловко подрезал
сухожилия пан Мацапура-Коложанский.
голова, заболела недавняя рана.
когда сам увидел своими глазами, как в зале, кровью залитом, стены
корой поросли, вместо потолка - ветки сплелись, и мары в ветках
мечутся, дождь идет и грязь под ногами, свет и голоса, а пан
Станислав, про которого сотникова говорит, что он чорт, - этот самый
пан приставляет обломок шабли к тонкой братиковой шее, и мертвая мама,
невесть как случившаяся рядом, неслышно вскрикивает: "Ай, Гринюшка,
убереги!.."
зала. Страшно было, и ноги подгибались. Не успокоилась мама, или
лишилась покоя, когда из труны доставали. Кабы не она - не угодил бы
Гринь вслед за Мацапурой в серую слякоть, не провалился бы сквозь
железный плетень...
пан Станислав с братиком под мышкой, голое тело сотниковой под
ногами... Пан Рио и пан Юдка, а снаружи палят и палят... Или это
гром?! Подхватило сырым ветром, кинуло в яму: "Ай, Гринюшка,
убереги!.."
покивала, поулыбалась; была бы мужняя жена - мужик бы, увидев, за косу
оттаскал. Странный тут народ, бесстыжий.
высокими потолками, с высоким порогом.
ставили - жернов перетаскивали. Его еще деды-прадеды топтали...
Только не знал, что помнить некому будет; что с Гонтовым Яром сделали,
много позже узнал. Лучше бы помер в том лесу на красном снегу, чем
такое узнать!
бросила улыбаться, подала руку, помогла сесть. Топ-топ-топ - скрылась
в доме. Топ-топ-топ - уже бежит обратно, несет ковшик с водой, а на
дне расплываются темные душистые капельки какого-то здешнего зелья.
Языком цокает, по плечу поглаживает... Вдовая она, вроде бы.
Зажиточная вдова. Темные волосы раскинуты по плечам и вроде бы полынью
пахнут...
"Люблю". - "А как же батько, как мать?" - "Разрешили". - "Пан Юдка
уговорил?" - "Люблю тебя!.." И все. Сперва Гринь радовался - а потом
страшно стало. Глянешь - вот она, Оксана, черные брови, карие очи. И
улыбнется, и вздохнет - она. А заговорит - нет, не Оксана; будто
опоили ее, окурили невесть чем.
в тот день, по плечу хлопнул, в глаза глянул: "Что ж, Григорий..." И
поплыл мир. Привиделась Оксана, прежняя, но только в высоком очипке -
мужняя жена. В очипке - а сама нагая. Как подходит, целует, на ложе
садится. Жена законная, целомудренная, глаза прячет - а сама горит,
жаром пышет, ждет...
чурбачок; заговорила непонятно, протянула руку к Гриневу боку, туда,
где ныл под рубашкой свежий шрам. Наверное, уговаривала поберечься и
не мучить себя работой. Она, мол, и без этого кормить и лечить станет
- и Гриня, и раненую сотникову.
Дядька укрывает.
образами, Укоризненно глядел в темные на золоте лица, грузно
разворачивался, шагал к двери.
его в парубоцкие годы и девки, и молодицы; сам же Логин охотнее знался
с шаблею, нежели с бабою, и, взяв за себя смирную архирееву дочь, с
нетерпением ждал сына-наследника.
по двору на палке, размахивая деревянной шаблей, и разбойничьим нравом
не уступала никакому хлопцу. Та самая, которую верный Агметка выучил и
в седле сидеть, и из пистоля стрелять, и шаблей рубить. Про которую
шептались, что быть ей сотником, хоть и девкой уродилась.
иконами, по-стариковски пожевал губами.
Был бы у сотника чуб - побелел бы, как у старого деда, да только
Логинов чуб давно поредел да сошел на нет, и сверкающая лысина теперь
потемнела тоже - как старая деревяшка.
скоро Страшный Суд!
все, да припомнили, как пропадали на хуторах то девка-сирота, то
младень. Как списывали все на волков, на хапунов, на дикого зверя - а
зверь был нестрашнее медведя, похуже хапуна, на двух ногах ходил
зверь, по-пански одевался, и служили ему не упыри - люди ему служили!
свежим трупом странного какого-то старца - или не старца? - седого,
длинноволосого, в золотых перстнях. Смердел упыряка, а все одно Тараса
Бульбенка чуть не задушил! Порубали его на части - а все равно
шевелился!
замке увидели, словно ума лишились. Если кто из сердюков Дикого Пана и
уцелел - порубали, порезали, голыми руками порвали.
сохранить в живых хотя бы главных душегубов - окаянного жида Юдку, что
командовал резней в Гонтовом Яре, да еще того иноземного супостата,
что рубился как чорт, что залил чужой кровью ступени, ведущие к Дикому
Пану...
ровно бабе, Яринку все одно не вернешь. И добро бы похоронить по-
христиански! Нет, утащил чорт Мацапура в свою Преисподнюю, живьем
утащил родную дочь, попы глаза воротят, не хотят служить за упокой
души, потому как душа неизвестно где оказалась; скорее всего - в
пекле.
замок обшарил. Думал: может, затаилась где? Не поддалась?
окулярами глаза прятал - мокрые они были, глаза-то...
комнаты, вперившись в голую стену, и кулаки сжимаются сами собой, а в
одном - вроде бы мелкий камень.
шее у супостата этого, Рио, колдовская вещь была, приметная! Когда
обезоружили Юдку с иноземцем да скрутили... Жид, хоть и подраненный,
щерится, а пан Рио смотрит холодно, по-рыбьи, будто и не ему на кол
садиться!
оземь - рука не послушалась. И верно! Негоже такими вещами
разбрасываться - а отдать кузнецу, пусть сплющит, пусть в горниле
спалит нечистое золото...
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Майер Стефани
Шилова Юлия