Чтение 3–й страницы книги ~Страх~

Возможно...

Но когда через годы Якобу Генуэзо снилась Книга Небытия и он до рези
под веками всматривался в темную смерть неудачливого воришки Шируйе - Якоб
не мог рассмотреть цвет халата убитого, не запоминал высоту опор Башни
Молчания, но багровый камень перстня неизменно улыбался сквозь завесу лет.

Тот же камень грустно улыбнется с руки постаревшего лекаря Якоба,
когда беспокойный ручей его жизни вольется в свое время в океан
неведомого. Но об этом - потом. И не здесь. Возможно...

"Едва ли не больше,

Чем в самых высоких горах,

Для сердца сокрыто

Вечных истин и откровений

В толчее городского базара..."

Всклокоченный порывистый сирокко метался над притихшими улицами,
стряхивая с веток кричащих птиц, закручивая пылевые воронки; никак не
удавалось бешеному ветру сдвинуть с места упрямую косматую тучу, зависшую
над малой площадью Ош-Ханак и с любопытством оглядывавшую столпившихся
людей. Наконец, ветер устал. Отдуваясь, он присел на покатую крышу
ближайшего дома, и в наступившей тишине отчетливо прозвучали слова
пришлого проповедника в клетчатом покрывале шейха, схваченном на лбу
простым металлическим обручем.

- Да услышат слышащие меня: если в душу закрался гнев - демоны
безрассудства овладеют ей. Если в душу закралась тревога - демоны отчаянья
овладеют душой. Если же похоть войдет в душу - демоны распутства войдут
следом. Где есть любовь - там есть и ненависть, где есть боль - там есть
страх. Откажитесь от страстей, братья мои, откажитесь от чувств, и
уподобится человек невинному младенцу - действующему, не зная зачем,
идущему, не зная куда; телом подобен вкусивший истины сохлому дереву, а
сердцем - остывшему пеплу...

У босых ног шейха на корточках сидели его ученики - трое мужчин и
девушка, с бесстрастными лицами древних идолов. Ничего не отражалось в их
тусклом взгляде, и неподвижность сидящих была сродни неподвижности статуй.

Якоб Генуэзо протолкался сквозь ряды любопытствующих зевак и стал
разглядывать пришельцев.

Не в первый раз жизнь сталкивала молодого лекаря с последователями
секты Великого Отсутствия. Удивительное дело - многие считали их своими,
люди Торы и Евангелия, адепты Будды и Магомета наперебой повторяли звучные
кованые строки о вреде страстей и истинном сердце, но мало добровольцев
рисковало навсегда покинуть грешный, но такой привычный мир, и удалиться в
горные урочища Отсутствующих, где аскетизм доводился до степени,
граничащей с самоубийством.

"Сильное истощение, - машинально определил Якоб, глядя на худые,
перевитые венами руки шейха, воздетые к темному предгрозовому небу. -
Сильное, но на контроле... Так можно тянуть до глубокой старости.
Собственно, он и не молод... Интересно, зачем они явились в Город? Неужели
надеются на неофитов?! Конечно, сказано "идите на улицы и базары", но
нельзя же все понимать буквально..."

Толпа качнулась, и потерявшего равновесие Якоба придавили к жирному
резнику из соседнего квартала, благоухавшему дешевым мускусом и парной
бараниной. Брезгливый лекарь предпринял попытку отодвинуться от жаркого
бока мясника - и увидел причину давки.

К проповеднику, расталкивая сторонящихся горожан, двигались айяры
Звездного Пса, владыки спокойствия, начальника ночной стражи; и потные
лица их лоснились от предвкушения грядущего удовольствия. То ли пришлый
шейх забыл в экстазе передать кому положено необходимый хабар, то ли
опасная сладость кипрского вина ранее срока ударила в бритые лбы под
кожаными шлемами, - но вышедший вперед усатый айяр с кривым ножом
десятника и не менее кривыми ногами кочевника явно не отличался
веротерпимостью.

- Эй ты, незаконный сын хрюкающего, - стражник подкрутил усы, гордясь
уставным остроумием. - С каких пор плешивые евнухи, прикусившие палец
изумления зубами глупости, осмеливаются распахивать нужник своего рта без
должного на то позволения?!

- Когда в человеке сидит шайтан, - холодно ответил шейх, - он изредка
высовывает наружу хвост. Без должного на то позволения. Взгляни на язык
свой, порицающий меня - не увидишь ли ты кисточки на его безволосом
конце?..

Толпа опасливо затаила дыхание. Багровый айяр направился через
площадь, сбычившись под спокойным взглядом проповедника, на дне которого
сворачивалось в клубок неведомое. Когда десятник, засунув большие пальцы
рук за широкий шелковый кушак, поравнялся с недвижными учениками - девушка
молча встала и заступила ему дорогу.

- Прочь, распутница! - тыльная сторона короткопалой ладони, поросшая
жестким бурым волосом, наискось хлестнула девушку по щеке. Она пошатнулась
и осела на сухую глину; кровь потекла из разбитого рта, придавая так и не
изменившемуся лицу вид странной, праздничной маски.

Айяр повернулся - на его пути уже стоял следующий из секты Великого
Отсутствия. Хищно ощерившись, стражник присел на расставленных плотных
ногах, и синий нож полоснул руку дерзкого.

Ничего не произошло. Вставший на пути, высокий мужчина
неопределенного возраста, не шелохнулся. Дикая свирепая ярость исказила
черты десятника, выступающие скулы отвердели, и нож умело запорхал вокруг
застывшего человека, окрашивая пурпуром серую запыленную одежду.

Шейх не повернул головы. Набрякшие веки опустились, и суровое лицо
глядело поверх собравшихся, в дальний угол площади; замерший в жутком
оцепенении Якоб хотел было повернуться к неизвестному, заинтересовавшему
проповедника больше боли и позора учеников - и не смог. Тело отказалось
повиноваться.

Разгулявшийся айяр внезапно отпрыгнул от окровавленной жертвы, и в
тигрином изгибе его спины промелькнула неуверенность. Он качнулся, сделал
два шага назад и остановился, вжимая шею в массивные плечи.

Казалось, он внезапно забыл, где он и что с ним.

- Вот ты где... - хрипло пробормотал десятник, уставясь в пустоту
перед собой и напряженно обходя по кругу нечто, невидимое зрителям, но
хорошо знакомое ему самому. - Ты осмелился прийти за мной днем... Ну что
ж, надолго запомнит ад Али-Зибака из Тарса...

"Он сошел с ума!" - отчетливо прозвучало в мозгу у Якоба, и в этот
момент нависшая туча обрушила на Город искрящийся водопад; и безумный айяр
издал боевой клич, рассекая ножом пелену дождя.

Собравшиеся в тот день на малой площади Ош-Ханак часто задумывались
потом: рассказывать ли им о случившемся, или лучше будет покрыть кобылу
болтливости жеребцом благоразумия.

На площади живой кричащий человек бился с бесплотным призраком, с
воздухом, с водой, рубя клинком брызжущее марево, взвизгивая и зажимая
ладонью несуществующие раны. Айяр храпел загнанным животным, голова в
кожаном шлеме моталась из стороны в сторону; наконец он припал на колено,
острый нож трижды разрезал мокрый воздух, и слабеющие ноги не удержали
грузное тело.

Упали последние капли. Молчащий шейх по-прежнему не отрывал взгляда
от дальнего угла площади, и Якоб наконец нашел в себе силы повернуться.
Шейх пристально всматривался в доминиканского священника фра Лоренцо из
португальской миссии, а подавшийся вперед священник впился в упавшего
стражника остановившимся взглядом из-под грубого полотна капюшона, и плечи
его дрожали от напряжения...

Якоба сильно толкнули в грудь.

- Ты лекарь? - гнусаво каркнул один из друзей лежащего десятника. -
Проверь...

Якоб склонился над айяром и прижал пальцы к колючей толстой шее.
Пульса не было. Зрачки умершего расширились, и в них стоял - страх.

Страх.

Рядом в пыли, мокрой и липкой после дождя, валялся узкий перстень с
багровым, как лицо айяра, камнем - видимо, потерянный мертвым. Не
сознавая, что он делает, Якоб незаметно накрыл перстень ладонью и сунул за
пояс своей шерстяной джуббы.

У бронзовой двери в зал государственной канцелярии Якобу пришлось
остановиться. Перед лекарем стоял безбровый гигант в туго подпоясанном
халате, уже начавший оплывать, но пока сохранивший внушительность форм.
Его руки умело скользнули по телу Якоба, и вороненый дамасский кинжал,
служивший при необходимости ланцетом, перекочевал за пазуху дорогой, шитой
мелким бисером одежды обыскивающего.

Гиганта звали Лала-Селах, и он был евнух.

Три года назад уединение благословенного эмира Ад-Даула в
благоуханных женских покоях бесстыдно нарушили молодые горячие вельможи,
справедливо полагавшие, что хорошему нет предела, и настойчиво заверявшие
царственную особу в необходимости смены власти. Наместник Аллаха стал
возражать против их острых и блестящих доводов, а поскольку в жилах эмира
текла неуступчивая кровь лихих тюркских наездников, вскипевшая под
звездами очей насмерть перепуганной красавицы, - беседа несколько
затянулась, и в покоях Сплетающихся Орхидей появилось новое действующее