в свою безумную идею посвящу, а?
вздрогнули и остановились. Бутерброды и венгерские слоеные пирожки,
подпрыгнув с буфетной стойки, посыпались Данилову с Клавдией на столик.
"Кармадон, что ли?" - подумал Данилов. Но вот машины поехали, колбасу
уборщицы подняли с пола и положили обратно на хлеб, пирожки и бутерброды
были возвращены в буфет, а Клавдия все стояла и жадно глядела на улицу,
открыв перламутровый рот.
кулинарного магазина не спеша прошел румяный Ростовцев с федоровской
трубкой во рту.
Данилову: "Я тебе позвоню... Действуй по списку... Извини..." И была
такова.
лифтерша-привратница, а их товарищество тратилось на привратницу, сказала
Данилову, что его дожидается какой-то молодой человек, но она его наверх
не пускает, ни лифтом, ни ногами, он подозрительный и несамостоятельно
одетый.
лестницы и сделал шаг в сторону Данилова. Шаг робкий, неловкий, при этом
человек пошатнулся. Был он лет двадцати семи, худ и высок, хорошо выбрит,
серую кепку держал в руке, а пальтишко имел действительно незавидное,
осеннее.
и взглянул на индикатор. Нет, и теперь голая рубенсовская женщина в
красных сапогах не осветилась внутренним светом. А озорник Кармадон,
однокашник Данилова, мог ведь именно с серой кепкой возникнуть из эфира и
в непохожем на себя виде. Хотя бы и погорельцем с ребенком в руке.
минуту, не больше. Фамилия моя Переслегин, но это не имеет никакого
значения. Я пишу музыку. То есть я неизвестно что пишу, но я хотел бы
писать музыку... То есть это я все зря... Вы меня поймите... Вы меня не
знаете... Я кончил консерваторию лет через десять после вас... У меня есть
одна мысль, то есть не мысль, а надежда, одно предложение к вам... Один
разговор... Я был на вашем концерте в НИИ, я оказался там случайно... Я
две ночи потом не спал... Но я не решусь на разговор с вами, пока вы не
посмотрите это...
обратил внимания, папку конторскую с коричневыми тесемками, тесемки
разошлись сами собой, и Переслегин протянул Данилову стопку нотных
листков.
хоть в чем-то интересными вам, если посчитаете, что я могу быть вам
полезен, вызовите меня открыткой, я вложил ее, она с адресом, а телефона у
меня нет. Если же, прочитав ноты, вы разведете руками, разорвите их и
киньте в мусоропровод...
Терентьевна, движением души удлинив шею, глядела ему вслед, Данилов чуть
было не пустился за Переслегиным вдогонку.
предварительные условия?..
хуже...
написано: Переслегин. Симфония номер один. "Э, нет, - подумал Данилов, -
что же я так, на ходу, потом будет время, потом и посмотрю". Его
обрадовала мысль о том, что вот хоть один музыкант, а посчитал его игру на
устном журнале в НИИ хорошей. Хорошей? Наверное. Если бы посчитал дрянной,
подумал Данилов, то разве стал бы он узнавать его адрес, да и рисковать
достоинством или еще чем, догадываясь о Полине Терентьевне. Не мог же он
не догадываться о Полине Терентьевне! А вот пришел.
ноты - вдруг музыка Переслегина окажется бездарной! Сразу же и его радость
развеется. Вот, значит, кому нравится его игра!
применял пемзу и наждачную бумагу. Данилов был домашний умелец, не раз
открывал двери соседям, когда у тех ломались ключи или в замках,
естественно - английских, коварно заскакивали собачки, и в хозяйстве своем
имел много полезных вещей. "Эко я вляпался с Клавдией! - думал Данилов. -
До душевных откровений дело дошло... Наверняка она в связи со своей
достаточно сумасшедшей идеей имеет виды и на меня... На двадцатую роль -
посыльным быть или подставным лицом или на шухере стоять - но имеет...
Нет, следует решительно послать эту даму подальше!"
замечательная?" Клавдия ведь прямо вся дрожала, когда говорила о ней.
Теперь она небоскребы будет сдвигать на Новом Арбате, коли они ей
помешают, а идее даст ход. Дама неугомонная!
зазвонил телефон. Данилов поднял трубку и услышал Екатерину Ивановну.
Ивановна.
узнать!
такси, он действительно обрадовался звонку Екатерины Ивановны. Данилов
сразу почувствовал, отчего она ему позвонила. Сначала поговорили о том о
сем, о Муравлевых, о сыне Екатерины Ивановны Саше, страдальце
художественной школы, слившем вчера в туалет с досады на тяжелые уроки
весь имевшийся в доме шампунь, а заодно и дезодорант, о том, что муж
Екатерины Ивановны, также приятный Данилову Михаил Анатольевич, опять
находился в отъезде, посетовали на недостаток времени - закрылась выставка
коллекции Зильберштейна, а они на ней не были. И тут Екатерина Ивановна
сказала все еще шутливым тоном:
замечательно... И вообще... Меня потом все расспрашивали, откуда я вас
знаю...
впечатление.
большое впечатление...
легкими словами или же словами серьезными. На всякий случай он поднес к
трубке индикатор, сейчас, в беседе с Екатериной Ивановной, это движение
показалось ему неприятным, чуть ли не подлым, но рисковать Наташиной
судьбой он не имел права - мало ли на какие шутки были способны порученец
Валентин Сергеевич и его наставники! Индикатор и по звуку мог учуять
демонические усилия. Однако рубенсовская женщина и теперь не ожила.
почувствовал, что сейчас она говорит серьезно, - может быть, я все это
зря, и, может быть, вы посчитаете меня дурным человеком, но я решилась вам
позвонить и сказать, что Наташе теперь плохо.
чувствую, что ей очень плохо. И я не знаю, чем ей помочь. Володя, я
понимаю, что мой звонок глупый. Наверное, бестактный. Я не вправе
вмешиваться во что-либо подобное... И вас, Володя, к чему-то будто бы
обязывать... Но вот я не удержалась и позвонила...
же с Наташей?
отчего... Она гордая. Она ничего не скажет ни мне, ни вам. И как будто бы
она боится чего-то, словно бы ей что-то угрожает...
свободен я бываю либо рано утром, либо ночью.
отчаянии: ему бы сейчас же, забыв обо всем на свете, о театре, об альте, о
музыке, о тихой необходимости сидения в оркестровой яме, забыв о
собственной жизни и собственной погибели, забыв, забыв, забыв, нестись к
Наташе и быть возле нее, а он мямлил в трубку жалкие слова. "Экий подлец!"
- говорил себе Данилов. Но, с другой стороны, что он мог сказать теперь
Екатерине Ивановне? Плохо ли, мерзко ли было сегодня Наташе, а уж он-то,
Данилов, завтра принес бы ей беду куда большую. Так что же было ему делать
сейчас? Отречься от Наташи, раз и навсегда закончить их отношения, заявив
Екатерине Ивановне решительно, что он тут ни при чем, мало ли у него
подобных знакомых? Так, что ли? Он и себя старался уверить впопыхах, что
его чувство к Наташе - блажь, возникло под влиянием минуты и, наверное,
уже улетучилось, оставив в душе его некую тень или пусть даже боль. На все
Русанов Владислав
Корнев Павел
Самойлова Елена
Громыко Ольга
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий