Виктор ПЕЛЕВИН

ЗАТВОРНИК И ШЕСТИПАЛЫЙ

- Отвали.

- ?..

- Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.

- А на что это ты смотришь?

- Вот идиот, Господи... Ну, на солнце.

Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой,
опилками и измельченным торфом, и щурясь уставился вверх.

- Да... Живем, живем - а зачем? Тайна веков. И разве постиг
кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым
любопытством.

- Шестипалый, - немедленно представился Шестипалый.

- Я Затворник, - ответил незнакомец. - Это у вас так в социуме
говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

- Уже не у нас, - ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. - Вот это
да!

- Чего? - подозрительно спросил Затворник.

- Вон, гляди! Новое появилось!

- Ну и что?

- В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

- А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять
на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.

- А где? - спросил Шестипалый.

Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой
отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два
солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой
картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова
заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.

- Снова ты. Ну, чего тебе надо?

- Так. Поговорить хочется.

- Да ведь ты не умен, я полагаю, - ответил Затворник. - Шел бы лучше
в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай...

Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая
чуть извивалась и подрагивала, - даже не верилось, что так отсюда выглядит
огромная галдящая толпа.

- Я бы пошел, - сказал Шестипалый, - только они меня прогнали.

- Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на
его ноги и покачал головой.

- Настоящие?

- А то какие же. Они мне так и сказали - у нас, можно сказать, самый
решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев...
Нашел, говорят, время...

- Какой еще "решительный этап"?

- Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а
больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

- А, - сказал Затворник, - понятно. - Он, наверно, с каждым часом все
отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?

- Точно, - удивился Шестипалый. - А откуда ты знаешь?

- Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только
называются по-разному.

- Да ну, - сказал Шестипалый. - Он же впервые происходит.

- Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй
раз происходить. Но мы немного о разном.

Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к
далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами
так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков
еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то
бормотал.

- Чего это ты? - с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда
Затворник, тяжело дыша, вернулся.

- Это жест, - ответил Затворник. - Такая форма искусства. Читаешь
стихотворение и производишь соответствующее ему действие.

- А какое ты сейчас прочел стихотворение?

- Такое, - сказал Затворник.

Иногда я грущу,

глядя на тех, кого я покинул.

Иногда я смеюсь,

и тогда между нами

вздымается желтый туман.

- Какое ж это стихотворение, - сказал Шестипалый. - Я, слава Богу,
все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять
слышал. Такого нет, точно.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

- А ты хоть одно помнишь? - спросил он. - Прочти-ка.

- Сейчас. Близнецы... Близнецы... Ну, короче, мы там говорим одно, а
подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое,
но как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем
глаза на стену, а там...

- Хватит, - сказал Затворник.

Наступило молчание.

- Слушай, а тебя тоже прогнали? - нарушил его Шестипалый.

- Нет. Это я их всех прогнал.

- Так разве бывает?

- По-всякому бывает, - сказал Затворник, поглядел на один из небесных
объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: -
Скоро темно станет.

- Да брось ты, - сказал Шестипалый, - никто не знает, когда темно
станет.

- А я вот знаю. Хочешь спать спокойно - делай как я. - И Затворник
принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и
кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое
пространство стена, довольно высокая, в его рост. Затворник отошел от
законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: - Вот. Я это
называю убежищем души.

- Почему? - спросил Шестипалый.

- Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

Шестипалый начал ковыряться. У него ничего не выходило - стена
обваливалась. По правде говоря, он и не особо старался, потому что ничуть
не поверил Затворнику насчет наступления тьмы, - и когда небесные огни
дрогнули и стали медленно гаснуть, а со стороны социума донесся похожий на
шум ветра в соломе всенародный вздох ужаса, в его сердце возникло
одновременно два сильных чувства: обычный страх перед неожиданно
надвинувшейся тьмой и незнакомое прежде преклонение перед кем-то знающим о
мире больше, чем он.

- Так и быть, - сказал Затворник, - прыгай внутрь. Я еще построю.

- Я не умею прыгать, - тихо ответил Шестипалый.

- Тогда привет, - сказал Затворник и вдруг, изо всех сил
оттолкнувшись от земли, взмыл вверх и исчез за стеной, после чего все
сооружение обрушилось на него, покрыв его равномерным слоем опилок и
торфа. Образовавшийся холмик некоторое время подрагивал, потом в его стене
возникло маленькое отверстие - Шестипалый еще успел увидеть в нем
блестящий глаз Затворника, - и наступила окончательная тьма.

Разумеется, Шестипалый, сколько себя помнил, знал все необходимое про
ночь. "Это естественный процесс", - говорили одни. "Делом надо
заниматься", - считали другие, и таких было большинство. Вообще, оттенков
мнений было много, но происходило со всеми одно и то же: когда без всяких
видимых причин свет гас, после короткой и безнадежной борьбы с судорогами
страха все впадали в оцепенение, а придя в себя (когда светила опять
загорались), помнили очень мало. То же самое происходило и с Шестипалым,
пока он жил в социуме, а сейчас - потому, наверное, что страх перед
наступившей тьмой наложился на равный ему по силе страх перед одиночеством
и, следовательно, удвоился, - он не впал в обычную спасительную кому. Вот
уже стих далекий народный стон, а он все сидел съежась возле холмика и
тихо плакал. Видно вокруг ничего не было, и, когда в темноте раздался
голос Затворника, Шестипалый от испуга нагадил прямо под себя.

- Слушай, кончай долбить, - сказал Затворник, - спать мешаешь.

- Я не могу, - тихо отозвался Шестипалый. - Это сердце. Ты б со мной
поговорил, а?

- О чем? - спросил Затворник.

- О чем хочешь, только подольше.

- Давай о природе страха?

- Ой, не надо! - запищал Шестипалый.

- Тихо ты! - прошипел Затворник. - Сейчас сюда все крысы сбегутся.

- Какие крысы? Что это? - холодея спросил Шестипалый.

- Это существа ночи. Хотя на самом деле и дня тоже.

- Не повезло мне в жизни, - прошептал Шестипалый. - Было б у меня
пальцев сколько положено, спал бы сейчас со всеми. Господи, страх-то
какой... Крысы...

- Слушай, - заговорил Затворник, - вот ты все повторяешь - Господи,
Господи... у вас там что, в Бога верят?

- Черт его знает. Что-то такое есть, это точно. А что - никому не