я вас перебила.
желанное еще впереди, все чувства поглощает сам процесс подъема. Следующий
камень, на который должна ступить нога, куст бурьяна, за который можно
ухватиться рукой... Как вы прекрасны, Анна... О чем бишь я... Да, цель
придает всему этому смысл, но начисто отсутствует в любой из точек
движения. В сущности, приближение к цели само по себе выше, чем цель. Был,
кажется, такой оппортунист Берштайн, который сказал, что движение - это
все, а цель - ничто...
только нашли такой ремень?
обижайтесь, если некоторое время я не смогу поддерживать беседу.
главное здесь то, что, как только вы поднялись на вершину, как только цель
достигнута, она в тот же момент исчезает. В сущности, как и все созданные
умом объекты, она неуловима. Подумайте сами, Анна: когда мечтаешь о
прекраснейшей из женщин, она присутствует в воображении во всем
совершенстве своей красоты, но, когда она оказывается в объятиях, все это
пропадает. То, с чем имеешь дело, сводится к набору простейших и часто
довольно грубых ощущений, которые к тому же обычно испытываешь в
темноте... О-о-о... Но как бы они ни волновали кровь, красота, которая
звала к себе минуту назад, исчезает - ее подменяет нечто такое, к чему и
стремиться-то было смешно. А это значит, что красота недостижима. Точнее,
она достижима, но только сама в себе, а то, чего ищет за ней опьяненный
страстью разум, просто не существует. Изначально красота даже... Нет, я
больше не могу. Идите сюда... вот так. Да. Да. Так удобно? О мой Бог...
Как, вы сказали, правильно зовут этого человека, который говорил о
движении и цели?
движение - все.
случится.
что может дать прекрасная женщина, составляет сто процентов.
просто ее видишь, а остальное, из-за чего идет весь тысячелетний торг, -
всего лишь крохотный остаток. И эти первые девяносто процентов невозможно
разложить ни на какие составные части, потому что красота неопределима и
неделима, что бы там ни врал Шопенгауэр. А что касается остальных десяти,
то это просто совокупность нервных сигналов, которые не стоили бы ничего,
не приходи им на помощь воображение и память... Анна, прошу вас, откройте
на секунду глаза... вот так... да, именно воображение и память. Знаете,
если бы мне надо было написать по-настоящему сильную эротическую сцену, я
дал бы несколько намеков, а остальное заполнил бы невнятным разговором,
вроде того... о Боже, Анна... вроде того, который сейчас идет у нас с
вами. Потому что изображать нечего - все должен достроить ум. Обман и,
может быть, величайший из женских секретов... ах, моя девочка из старой
усадьбы... заключается в том, что красота кажется этикеткой, за которой
спрятано нечто неизмеримо большее, нечто невыразимо более желанное, чем
она сама, и она на него только указывает, тогда как на самом деле за ней
ничего особого нет... Золотая этикетка на пустой бутылке... Магазин, где
все выставлено на великолепно убранной витрине, а в скрытом за ней
крохотном, нежном, узком-узком зале... Умоляю, милая, не так быстро... Да,
в этом зале - пусто. Вспомните стихотворение, которое я читал этим
несчастным. Про княгиню и бублик... Ах, Анна... Как бы он ни манил,
наступает момент, когда понимаешь что в центре этого черного бублика
бублика бублика пустота пустота-а-а пу-у-сто-о-о-о-т-а-а-а!!
глазами свою комнату, за окном которой уже сгущались синие сумерки, - черт
бы вас взял! Что надо?
Номинально это был мой денщик (кажется, его звали Семеном, хотя уверен я
не был), но сейчас, после нескольких недель разлагающего влияния красных,
было не вполне ясно, что у него на уме, так что на всякий случай по
вечерам я сам стаскивал с себя сапоги и старался по возможности избегать
встреч с ним во дворе.
Ну извини. Удивил ты нас сегодня. Смотри, что тебе бойцы подарили.
газету; пахнуло неопределенно-знакомым запахом. Я развернул сверток.
Внутри был бублик, из тех, что продавались в булочной на главной площади,
только совершенно черный, и несло от него дегтем, которым солдатня мажет
свои сапоги.
нашарил в кармане браунинг, он уже исчез из проема, и три пули, которые я
всадил в прямоугольник открытой двери, с ангельским пением отрикошетили от
каменной стены коридора.
гогот; несколько раз стреляли, потом, похоже, началась вялая долгая драка.
Судя по долетавшим до меня звукам, концерт перерос в полное безобразие -
было очень сомнительно, что хоть кто-нибудь в состоянии был контролировать
эту разбушевавшуюся, как говорили петербургские либералы, народную стихию.
Затем в коридоре, дверь в который я даже не потрудился закрыть,
послышались тихие шаги. На секунду у меня мелькнула надежда - я подумал,
что бывают ведь вещие сны, - но она была настолько слабой, что, увидев в
дверях широкоплечую фигуру Котовского, я не испытал особого разочарования;
мне даже стало немного смешно от мысли, что он опять пришел торговаться
насчет рысаков и кокаина.
франтоватая шляпа с широкими полями, а в каждой руке он держал по кожаному
баулу. Поставив их на пол, он приложил два пальца к полям шляпы.
попрощаться.
сегодня-завтра эти ткачи все здесь спалят. Не понимаю, на что надеется
Чапаев.
просто напиться в дым, и они на время исчезнут. Но я предпочитаю
разбираться с ними до того, как они начнут разбираться со мной. Поезд
уходит в восемь вечера. Еще не поздно. Пять суток, и мы в Париже.
Фурманов.
интеллигентов, даже в сумасшедшем доме остается тайная свобода a-la
Pouchkine, и можно...
Я как раз сегодня думал на эту тему. Могу вам рассказать, что это такое на
самом деле - тайная свобода русского интеллигента.
Знаете, приезжали какие-то социал-демократы из Англии - конечно, их
ужаснуло то, что они увидели, - и у нас была с ними встреча на Бассейной.
По линии Союза поэтов. Там был Александр Блок, который весь вечер
рассказывал им про эту самую тайную свободу, которую мы все, как он
выразился, поем вослед Пушкину. Я тогда видел его в последний раз, он был
весь в черном и невыразимо мрачен. Потом он ушел, и англичане, которые,
конечно, ничего не поняли, стали допытываться, что же это такое - secret
freedom. И никто толком не мог объяснить, пока какой-то румын, который
почему-то был с англичанами, не сказал, что понимает, о чем речь.
похожая идиома - "хаз барагаз" или что-то в этом роде. Не помню точно, как
звучит. Означают эти слова буквально "подземный смех". Дело в том, что в
средние века на Румынию часто нападали всякие кочевники, и поэтому их
крестьяне строили огромные землянки, целые подземные дома, куда сгоняли
свой скот, как только на горизонте поднималось облако пыли. Сами они
прятались там же, а поскольку эти землянки были прекрасно замаскированы,