хорошо, но тогда уже знали, что обманываем себя, что весь наш план ужасный
мы выполним, и не только из-за ребенка, а еще и потому, что мы так хотим.
Так хотим, именно. Я не могу объяснить, что это было, что-то тяжелое,
темное, в чем мы сами себе не могли признаться. Ненависть, горечь? Не
знаю, не могу объяснить.
точно, и нам пришлось встречать его в воздухе. Наш вертолет шел бок о бок
с его разведботом, связь между нами была непривычно сильной, и я опасался,
как бы он не прочел моих мыслей. Но он не читал их, он был простодушно
открыт и ничего выведывать не собирался. Я ему немного завидовал: и тому,
что он летит в разведботе, и тому, что он так открыт. Для меня все это
было недостижимым.
карликом. Мне трудно было вести полет: я почти целиком ушел в Бориса, в
его мысли, ощущения - я их и забыл-то почти, - а его приборную стенку я
разглядывал с куда большим вниманием, чем свою. Он почувствовал мою тоску
и принял ее, как когда-то принимал мои боли. От благодарности, от теплого
наслаждения, которое принесло его участие, я чуть не раскрылся. Каким же
подонком я себя чувствовал тогда!
знакомства я поймал себя на мысли, что с гордостью представляю Зофье
стройность и ловкость моего прежнего тела, а Борису - красоту моей жены.
жаль бывает, что читать я могу только своего двойника.
это не поднимало. Мне было плохо, так плохо, что, даже не будь между нами
связи, он должен был заметить мое состояние. Но он видел только Зофью.
Всегда, с того самого момента, как я познакомился с Зофьей, он слышал мою
любовь к ней, проникался любовью, а теперь я читал его, читал, как
отраженного самого себя, и, знаете, это было больно. Ему казалось, что он
все время тянулся именно к ней. Он ослеп и оглох. А я с трудом
сдерживался.
(первый!) собрался, сказал что-то дежурное, и мы вошли в дом. Он всеми
силами старался не думать о ней и не глядеть в ее сторону. Я читал его
легко и свободно, а он ни на чем не мог сосредоточиться.
Баньоля, мы вспоминали сумасшедший день на Ванитас-А, мы почти все время
говорили вслух (телепатии каждый из нас боялся), Зофья сидела рядом и
задавала удивительно глупые вопросы.
выставил мощный щит из воспоминаний, и он ничего не мог вытянуть из меня.
Он даже морщился от усилий. И стыда. По обычным человеческим нормам нельзя
ведь подглядывать, а мы с Борисом - люди приличные: мы всегда, с самого
детства старались жить по этим самым обычным человеческим нормам, все
время старались, изо всех сил. Но то, что проникало сквозь щит, тревожило
его. Мы вели поединок не врагов, но соперников.
моему восприятию примешивалось восприятие двойника, и я словно впервые
увидел нашу гостиную: многочисленные горшочки и кашпо с земными цветами
(последнее увлечение Зофьи); автономный бар, который вышел из моды лет
сорок назад - достался в наследство от прежнего хозяина дома; самодельная
библиотека, моя тайная гордость, унылая, тусклая, никаких других эмоций,
кроме сожаления, у него не вызывающая; окно с переплетом из настоящей
осины, повернутое в тот момент к югу, на вышку Маори, парковку моего
вертолета... Все казалось невыносимо старым и скучным. Вдруг испугало
кресло с брошенным на него домашним протезом - показалось, что там
прячется человек. Изношенный, хромой, чиненый-перечиненый, этот протез
обладал для меня одним существенным преимуществом - мягкими, почти
безболезненными креплениями. Я холил в нем свои свищи осенними вечерами,
после особо трудных отстрелов.
смеялась, кокетничала, обращалась только к Борису. При звуке ее голоса он
оттаивал, на секунду забывал обо мне, но тут же одергивал себя, пытался
замкнуться, скрыть то, что видно было простому глазу.
мне не хочется в ней признаваться, я стыжусь ее, я не хочу говорить о том,
до какой степени я тогда был подлецом. В наших краях известно некое зелье,
под названием "невейский порошок", лекарство против какой-то, уж не знаю
какой болезни. Порошок этот обладает любопытным побочным эффектом: он
усиливает влечение. И я Борису подсыпал этой гадости в чай.
неладное, просто почуял опасность, так как я не мог скрыть волнение. Он
отпил глоток и больше к чаю не прикасался. Но глотка хватило.
все время видеть Зофью. Каждое движение ее тела вгоняло его, а,
следовательно, и меня в краску, он все чаще запинался, все бессвязнее
говорил. У него даже руки дрожали.
нереальной она была. Двое только что не сошедших с ума мужчин, спрятав
глаза, выжимали из себя никому не нужные фразы. Зофья по инерции
кокетничала, но тоже была в полуобморочном состоянии. Она уже не знала,
что делать, что правильно, а что неправильно, она тянулась к нам обоим
одновременно и не знала, не знала, кому первому дать по физиономии, чтобы
Корнев Павел
Андреев Николай
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Березин Федор