Чтение 2–й страницы книги ~Приговоренный~

Меня переполняло холодное бешенство.

Когда-то Беллингер - писатель, которого я сам опекал, - сказал мне:
ты считаешь себя некоей величиной? Официально я числился его садовником.
Даже в шкуре садовника я чувствовал себя некоей величиной, я думать не
хотел, что меня могут водить два подонка.

Еще раз заглянув в нижний бар, я убедился, что мои опекуны никуда не
торопятся. Они свое дело сделали, даже в настоящем муравейнике я от них не
укроюсь. Я прошелся по бару, пусть видят - я никуда не исчез.

Больше из любопытства, чем с какой-то определенной целью, я заглянул
в узкий коридорчик служебного отделения, - он заканчивался тупиком.

Лампы дневного света, плевательница в углу, единственная дверь без
таблички...

Дверь вдруг открылась.

Темнокожий мужчина, флип, наверное, в джинсах, в рабочей короткой
курточке, приподнял левой рукой очки, близоруко всмотрелся в меня:

- Вы кого-то ищете?

- Дженкинса, - пробормотал я.

- Кто это?

Я пожал плечами. Меня не интересовали ни мифический Дженкинс, ни он
сам. Я внимательно осмотрел его одежду:

- Вы тут один?

Он опустил очки на переносицу и нахмурился:

- Я тут всегда один, но вам придется уйти. Это служебное помещение.

- Конечно, - ответил я и коротко ударил ладонью по его беззащитному
горлу.

Минут пять, а то и больше, этот человек проведет в забытье. Когда он
очнется, многое покажется ему удивительным. Его тряпки не стоили моего
костюма, который я на него натянул, предварительно очистив карманы. А
когда однажды, привлеченные сигналами "клопа", к нему явятся неизвестные,
но непременно крепкие ребята, он удивится еще больше.

Я ему не завидовал.

Из первой же телефонной будки я позвонил доктору Хэссопу.

Я боялся, что не застану его, но доктор Хэссоп отозвался сразу.

- Меня ведут, - сказал я, не тратя времени на объяснения. - Я меняю
план.

- Ты хорошо все обдумал?

Еще бы! Я знал, что его волнует. Меняя план, я уходил и из его поля
зрения, но меня это устраивало.

- К черту горы, - сказал я. - Океан успокаивает не хуже.

Это была привязка. Доктор Хэссоп все понял:

- Тебе будет полезен Пан.

- Конечно, - ответил я и повесил трубку.

Этим я обрекал себя на одиночество. Теперь никто не мог мне помочь.
Впрочем, я и не принял бы ничьей помощи.

Пять дней я мотался по океанскому побережью, выясняя - не тянется ли
за мной хвост?

Автобусы, попутные автомобили, однажды даже катер - я не брал машин в
прокате, ночевал в полупустых кемпингах. Даже доктор Хэссоп вряд ли
догадывался о направлении моих маршрутов.

Иногда я вспоминал Джека. Иногда всплывал в памяти Лесли. "Господи,
господи, господи, господи..." Я старался подавить воспоминания.

Осень подмела плоские пляжи. Сезон закончился. Наверное, я сам
напоминал вялую и злую осеннюю муху, тем не менее, чувствовал себя чуть ли
не свободным.

Поняв наконец, что чист, я весь день, долгий, показавшийся мне
пасмурным, добирался до безымянного мыса, ошеломившего меня крутизной
обрывов и абсолютной пустотой домиков, принадлежавших некоему Пану. Доктор
Хэссоп намекал, что Пан связан с шефом. Меня это устраивало. Я хотел
отсидеться.

Океан накатывал на скалы, вымывая хитрые гроты; неумолчный грохот,
писк чаек, шипение пены.

- У вас ведь найдется местечко для одинокого человека? - спросил я
Пана, выкладывая на стойку удостоверение на имя Л.У.Смита, инспектора
перевозок - документ, обнаруженный в курточке обиженного мною человека.

- Почему нет? - Пан ухмыльнулся.

Не думаю, что его предупреждали о моем возможном появлении, он не
знал и не мог знать меня. Просто его удивило появление человека в таких
пустынных местах. Сезон, собственно, закончен, сам честно предупредил он,
много не накупаешься, но на берегу можно посидеть, солнечные дни еще
будут. К тому же вы на этом сэкономите, объявил он, я не стану обдирать
вас как обыкновенного летнего туриста.

- Конечно, - кивнул я. - Я турист осенний.

- Улавливаете разницу, - одобрил мои слова Пан. - Но если вы думаете
здесь развлечься, считайте, вам не повезло. Эти края, они для философов.
Милях в двадцати выше есть, правда, маленький городишко, но он вам не
понравится. Не городишко, а одно сплошное отделение полиции нравов. А чуть
ближе к нам, по южному берегу, разбили лагерь зеленые, ну, эти ребята из
"Гринпис", не путать с ребятами другого цвета. Правда, и с ними рюмочку не
опрокинешь - собирают дохлую рыбу и митингуют. Могут митинговать даже без
посторонних, сами перед собой. - Он предполагает, это какой-то особый вид
эксгибиционизма.

- Меня устраивает.

- Тогда деньги вперед.

Похоже, Пан не удивился моему выбору, хотя по глазам было видно, он
надеялся: я уеду. У него были колючие голубые глаза - как звездочки в
пасмурном небе. С отъездом последнего своего постояльца он бросил бриться,
совсем уже привык к этому, а тут новый человек!

Правда, назвать мизантропом я тоже его не мог. В конце концов,
обсудив условия и еще раз перемыв косточки ребятам из "Гринпис", он сам
предложил мне не чего-то там, а пузатый стаканчик вполне приличного джина.

Несколько дней я попросту отсыпался.

Спал я чаще всего в домике, повисшем над крутым обрывом. Тесно,
иногда душновато, зато можно запирать дверь. И горячий душ в домике
действовал.

Вниз, на крошечный пляж, вела узкая тропинка.

Раскинувшись на плоской базальтовой плите, хорошо прогретой солнцем,
я часами мог глядеть на тропинку. Когда-то, миллион лет назад, по таким
тропинкам поднялись на сушу наши далекие предки.

Понятно, я не считал так буквально, это всего лишь образ, но все мы
действительно вышли из океана. Не знаю, что там так повлияло на
доисторических придурков, на мой взгляд, все они и сейчас могли
наслаждаться глубинами. Нет, они зачем-то полезли на сушу, подобрали палку
и камень, поднялись на задние конечности, бросились завоевывать новый мир.
У них это, в общем, получилось. Сам я был не прочь вернуться обратно - во
тьму океана, во тьму придонных теплых течений.

К черту!

Выбравшись на сушу, мы с большим энтузиазмом построили вторую
природу, вполне враждебную той, которую называют истинной. Не рев
вулканов, а рев авиабомб, не потрясения животных свар, а смута бунтов и
войн - кажется, уже ничто не связывает нас с прошлым, лишь океан,
неутомимо накатываясь на береговые утесы, будит в нас тоску.

Беллингер сказал однажды: я никогда не знаю, что ляжет на следующую
страницу, я просто слушаю вечность - она не молчалива.

Слова Беллингера впервые дошли до меня по-настоящему. В конце концов,
я тоже слушаю вечность. Ее шепот, правда, не несет утешения.

Но сейчас я понимал Беллингера.

Не знаю, что случилось с героями романа, недочитанного мною. Немец и
датчанин шли в Ангмагсалик, они не могли повернуть; датчанина, по крайней
мере, ждала позади только смерть, но они повернули...

Значит ли это, что, слушая вечность, Беллингер тоже не находил
утешения?

Небритый Пан, возможно, тоже думал о вечности, правда, в его
представлении она выглядела несколько странно.

- Я из Трансильвании, - сказал он как-то. - Это в Европе, точнее, на
ее задворках. Я даже не знаю, кто я по происхождению. Слышали о смешении
языков? Мне думается, это случилось там, где я родился. Но меня это мало
интересует. А вас?

- Нисколько, - поддержал я его.

Моя профессия (профессия Л.У.Смита) тоже его не заинтересовала.
Перевозки? Скучно. Перевозки это не путешествия. Он когда-то много
путешествовал. Он и теперь готов мотаться по свету, но деньги... Кажется,
их здорово недоставало Пану. Когда-то он прогуливался и по
Лексингтон-авеню, и по Берри-бульвару, когда-то он не путал кабаков с
Эймори-стрит с кабаками Коулфакс-авеню, но все это в прошлом.

"Господи, господи, господи, господи..."

Голос Джека звучал все глуше, я загонял свои воспоминания в самый
дальний подвал подсознания; голос Пана помогал мне.

"Сделай мне больно..."

Я мучительно вытравливал из себя прошлое.

Никто мною не интересовался, никто мне не звонил - Пана это не
удивляло. Он, наверное, привык к одиночкам - кто еще полезет в такую