покалывания, волной пробежавшие по всему телу.
на малой скорости, прогудел:
слуховые... И спросил:
требуя при этом признания и авторитета. - Выбери ответ сам.
всмотрелся в кусты - не прячутся ли там Ванечка и Кубыкин? От них всего
можно ждать... И снова спросил:
связывает?
самых известных его романов, переведенный на дюжину языков, среди них
почему-то даже на фарси. Сейчас, в одуряющей духоте, в спиртовом мерцании
пульсирующего вокруг сосны призрака любая литературная ассоциация могла
вызвать только усмешку.
значит, сам он их, наверное, давно прошел?.. Интересно, слышен голос
Кубыкина в других палатках? Неужели это все шутки Ванечки? Если я сейчас
выйду из палатки...
Выйду из палатки, а меня шваркнет разрядом...
наполовину высунулся из палатки.
действительно разговаривает с призраком.
упорством идиота повторил свой вопрос:
растолковать любое самое сложное понятие.
вернуться в детство?
дома? Чтобы дед Антон, плача и матерясь, снова воровал чужие дрова? Чтобы
снова оказаться в осатаневших очередях, понимая, что хлеб и сегодня могут
не привезти? Чтобы... Нет, сказал он себе, я не хочу возвращаться в
детство.
иногда кусочек желтого сахара... На что она умудрялась выменивать эти
богатства?..
лучше бы вытащил оттуда, из тех мерзлых голодных лет свою младшую, умершую
от недоедания сестру, свою мать, плачущую над очередной похоронкой, даже
нечестивого соседа деда Антона, воровавшего у них дрова...
та печеная картошка на ладони матери, тот кусочек желтого сахара и спасли
его. Он, Веснин, отдышался, отъелся, он взял свое, а вот младшая сестра
навсегда осталась там - в детстве. Нет, Веснин не хотел туда возвращаться.
Он даже в книгах своих старательно избегал этой темы.
знал, к кому обращается. - Если бы я и вернулся в свое детство, ты бы
этого никак не почувствовал. Мой личный опыт всегда остается лишь моим
опытом. Разве не так?
превращенной в овощной склад, сидел Ванечка Шашкин. Деревенский пацаненок
в заношенной рубашонке, в подвернутых, великоватых для него штанах, на
корточках примостился у его ног, завороженно следя за кончиком
хворостинки, которой Ванечка рисовал на пыльных ступенях странные чертежи.
Пассажиры давно вернулись в институтский автобус, нагулявшись после
двухчасовой непрерывной тряски, не торопился только Ванечка, казалось, он
не слышал окликов. "Эй, Архимед! Закрывай семинар! Ванечка, черт тебя!.."
руки. Он не материл Ванечку, он даже не торопил его. Он только повернул
голову, когда Ванечка, наконец, поднялся в автобус, и негромко спросил:
Ванечку, и все в автобусе уловили, почувствовали это, каждый пусть на
мгновение, но вернулся на ту свою единственную пыльную улочку, Мазутную
или Телеграфную, ставшую ныне Звездной или Космической, к тому
единственному человеку, который когда-то, как вот только что Ванечка,
сидел рядом с ними и чертил на пыльных ступенях странные волшебные
чертежи.
завалинке под закрытым окном, а окно внезапно растворилось, выглянул
странный, видно - не злой, человек, и видно было - человек этот готов
ответить на любой вопрос, не теряйся лишь, спрашивай, а он, ребенок,
растерялся, не успел о главном спросить, не успел даже понять - что для
него - главное.
опыт на восемьдесят процентов замешан на лжи?
разрушает миры.
расползшийся по траве, замутился. Темные струи разматывались по спирали,
рвались изнутри, бились под какой-то невидимой, но, несомненно, прочной
оболочкой. И перед этой безмолвной, как зарницы, чудовищно непонятной
борьбой, абсолютно непонятной, но открытой его взгляду, Веснин
действительно почувствовал себя ребенком. И он - как ребенок - не успел.
Он растерялся. Он нес всякую чепуху. Он спрашивал о чем угодно, только не
о главном. Он не нашел главного вопроса. Если Иной и был его
галлюцинацией, теперь это уже не могло иметь значения. Он не задал
главного вопроса.
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Якубенко Николай
Березин Федор
Влодавец Леонид
Березин Федор