Наталья Резанова

Последняя крепость

ПОВЕСТЬ

Последняя Крепость пала.

В живых остался только один человек, вся жизнь которого теперь
подчинена одной лишь мести.
---------------------------------------------------------------

Они не возрадовались гибели неприятелей, но дивились только величию их
решимости и несокрушимому презрению к смерти такого множества людей.

Иосиф Флавий

...На беспощадный свет своей победы...

Х.Л. Борхес

Бран не услышал начала "Баллады о Нааме" из-за того, что спал. Он был
голоден, когда явился в кабак, но последние медяки истратил не на еду, а на
выпивку, быстро набрался, залег в углу и не расслышал, как арфист у очага
затянул проклятую песню, иначе бы сразу заткнул ему глотку, вбил бы в пасть
его поганые зубы. И когда он разлепил глаза, старый козел, дергая струны
скрюченными пальцами, выпевал уже проклятые финальные слова:

...И все они были мертвы. Никого не осталось. Так пала Последняя
Крепость, Пала Наама!

Вслед за этим в голову арфиста незамедлительно полетела скамейка,
пущенная рукой Брана. Арфист, с проворством, приобретенным частым
повторением, уклонился, скамья ударилась о стену и сломалась, а на самого
Брана навалилось с пяток завсегдатаев, как собаки на медведя. Остальные
посетители этой крысьей норы, каких полным-полно было в портовых кварталах
блистательной Столицы, подобрались поближе поглазеть, чем кончится заваруха,
и выдвигая разнообразные предположения насчет того, чего это мирно
надиравшийся северянин, судя по выправке - из бывших федератов, вдруг
взбесился.

- Пустите, сволочи! - орал тот, выбираясь из общей свалки и стряхивая с
себя наиболее упрямых. - Задушу поганца! Он мне будет про Нааму... как будто
он там был... как будто кто из вас видел... "Пала Последняя Крепость..."
Убью!

Жуткое лицо воздвиглось перед Браном. В полумраке изжелта-бледное,
худое, оно казалось зримым воплощением всех кошмаров, мучивших его эти
десять лет. Левая половина, от верхней губы до виска, была рассечена
глубоким застарелым шрамом. Из-за этого левый глаз, чудом не вытекший, почти
не открывался, и с лица глядели словно бы два разных человека. Правый глаз,
огромный, черный, точно колодец ночью или пещера, уводящая в преисподнюю,
сверлил неотступно, проникая в мозг, левый, узкий как щель, злобно
усмехался.

- А ты там был? - тихо, сипло и очень вкрадчиво спросило лицо. - Ты был
под Наамой? Осаждал ее?

- Да! - подхватили хором остальные. - Сам-то был? Штурмовал Последнюю
Крепость?

Брану наконец удалось стряхнуть с себя противников. Он стоял,
раскачиваясь, большой, тяжелый, выше всех в этой лачуге, и короткий меч -
оружие, предписанное федератам, - казался бы игрушкой в его руках, может
быть, поэтому он не стал его доставать.

- Не осаждал, - сказал он. - И не штурмовал. Нет. Но я там был. Я, Бран
из Лоэрга, сотник федератов Северной провинции, был под Наамой в тот день,
когда ворота открылись.

- И что ты тогда лезешь? Скажешь, что это не правда? И Последняя
Крепость не пала? Империя не покорила Восточную провинцию?

- Правда? - Бран сплюнул на пол. Вся пьянь вокруг продолжала гомонить,
но он искал взглядом лицо. И не находил. В своем опьянении он не был уверен,
что это был человек, а не ночной демон, пришедший напомнить ему... как будто
он забыл! Как будто он мог забыть... Сколько бы он ни твердил себе, что
виной всему морской переход, за которым последовал бросок через пустыню,
раскаленное солнце, жара, к которой он не привык... Да, жара... и
стервятники. - Чем хвастаемся, славное воинство? Чем похваляемся? Вся армия
империи не могла взять одну крепостишку в горах. Горстка людей с женами и
детьми... самые злобные и страшные враги империи, сказали нам, когда вызвали
с северных границ, потому что войска стягивали со всех провинций... и тащили
под стены Наамы катапульты и баллисты, строили насыпи и возводили осадные
башни... а мы, дураки, тем временем перлись маршем через всю империю... - Он
уже не мог остановиться, хотя знал, что сейчас будет, потому что так бывало
всегда. Но если уж он начинал говорить о том, что вышвырнуло его из рядов
лучшей армии в мире, о том, что заставляло его кидаться в драку, доходящую
до смертоубийства, при слове "Наама" и пить целыми днями, чтобы ночью не
видеть снов, - он должен был говорить до конца. То, что с ним произошло,
объяснению не поддавалось. Он не был уже неопытным новобранцем, повидал
множество сражений, оставлявших за собой горы трупов, - не чета ничтожному
гарнизону Наамы, слышал хрипение смертельно раненных и вопли казнимых. Но
мертвая тишина Наамы оказалась сильнее. - И все равно не могли победить. Мы
подошли к Нааме как раз в тот день, когда ворота крепости оказались открыты.
Командующий Аммон ожидал ловушки, и нас послали вперед. С чего бы нас,
федератов, беречь? И мы были первыми, кто увидел... Они были мертвы, все,
как в твоей песне, сволочь старая, отравили своих детей и перебили друг
друга. Но не потому, что, как в песне поется, "испугались имперской карающей
длани". Я их видел, вы, подонки, видел их лица. Они и в смерти смеялись. Над
нами смеялись... И оставили закрома нараспашку. У них было полно зерна... и
воды в колодцах. Аммон решил, что все отравлено, и велел рабам пробовать
припасы и воду. Но они не снизошли до того, чтобы травить нас. Боги, как они
презирали нас, как они нас презирали... - Бран уже слышал привычные уху
смешки, гыканье, и ругань и, подняв кулаки, заорал, перекрывая все: - И
правильно делали! Потому что мы - рабы! Последние свободные люди умерли в
Последней Крепости! И вся империя, как бы кто в ней ни назывался, - рабы! И
я тоже! Но я не хочу быть рабом у рабов! Клянусь, если бы хоть один человек
из Наамы остался жив, я бы поцеловал ему ноги и стал его рабом!

Дальше все пошло, как всегда. С криком: "Трус! Предатель! Собака!" - на
него ринулся весь кабак. Но старая выучка Брана и привычка к драке были при
нем. Правда, теперь армейский меч, болтавшийся на ремне под мышкой, пришлось
выхватить. У тех были кистени, цепи, ножи, дубинки - обычный арсенал трущоб.
В ход шли глиняные бутыли, скамьи - все, что попадалось под руку. И ругань
неслась лавиной, но Бран не слышал ничего и не видел ничего, кроме
раскаленного неба над Наамой и стервятников, кружащих в нем. Он был сильнее
каждого из посетителей кабака в отдельности, но их было много, слишком
много, и ему оставалось только пробиваться к выходу, отражая удары по пути.
Дверь, к счастью, оказалась открыта, и он вылетел наружу. Позади послышался
грохот дерева о дерево, и ржавый скрежет, и рев множества глоток. Бран не
остановился. Он бежал по переулку, кто-то бежал рядом, не за ним, а рядом, а
может, ему это примерещилось. Он бежал, пока не споткнулся и не покатился по
земле. Кто-то обошел его и встал перед ним.

Приподнявшись, Бран увидел лицо.

Нет, это был не демон. Человек стоял посреди переулка, закутанный в
широкий, восточного покроя, плащ - одежду, официально осужденную специальным
постановлением столичного префекта и весьма уважаемую в припортовых
кварталах, потому что под ним легко было спрятать любое оружие - Бран знал
это по личному опыту. Короткие черные волосы стягивала повязка, под которую
со лба уходил шрам.

- Уйди с дороги, - потребовал Бран. - Уйди, не то убью.

- Не убьешь, - сказали бескровные губы. Голос звучал так же, как и в
кабаке, еле слышно, хотя сейчас приглушать его не было никакой надобности.

- Почему это? - Бран уже стоял на коленях и меч был у него в руке.
Противник был явно слабее, но Бран был слишком зол.

- Потому что ты - мой раб. Ты только что поклялся в этом.

Луна освещала жуткое лицо, и теперь, когда остатки хмеля покинули
сознание Брана, он неожиданно понял, что лицо это принадлежит женщине.

Она гордо подняла голову.

- Я - единственная, кто выжил в Нааме.

- Докажи! - прохрипел Бран. Выпростав руку из-под плаща, она коснулась
своего ужасного шрама:

- Это от удара заступа, когда нас хоронили в общей могиле в ущелье Нун.

Но большим доказательством, чем эти слова, стала для Брана появившаяся
на ее губах знакомая усмешка - усмешка всепобеждающего презрения.

Она называла себя Мавет, и Бран так никогда и не узнал, было ли это имя
настоящим. В ту ночь, когда он пошел за ней в убогую конуру, которую она
снимала тут же, в трущобах, в такой же крысьей норе, только в три этажа -
таковы были местные доходные дома, они же притоны, они же убежища для тех,
кто меньше боялся ворья и чумы, чем стражи префекта и сборщиков налогов, -
она вкратце рассказала ему, как получилось, что она выжила. Она родилась
незадолго до войны, но мирного времени не помнила, а в тот день в Нааме ей
было восемь лет.

Все дети, сказала она, отлично знали, что ждет их после последнего
штурма. Знали давно, потому что известия о том, что случилось после захвата
Шемеша, главного города Нептары (Нептарой до войны называлась Восточная
провинция), успели дойти прежде, чем кольцо осады сомкнулось вокруг
крепости. А участь защитников Наамы, смевших сопротивляться, когда пала уже
вся страна, должна была стать еще ужасней. Поэтому они спокойно согласились
с решением взрослых умереть от собственных рук, по обычаю нокэмов.
Единственное послабление, которое было сделано детям, - умертвить их должны