живой игрушкой. Как для нее, Марии, сталкеры в детских снах. Так что ничем
она, Мария, от своего папки не отличается. Пусть он и не способен на те
чудеса, на которые способна дочь. Зато он как бы умел делать мать
счастливой. Пусть и на время. Только это было раньше. До того, как она,
Мартышка, стала казаться всем Марией. Он умел. А она не сумеет. Всего
через пять минут папка достигнет розовой прозрачной полусферы. И тогда за
мать станет отвечать она. И ляжет на ее сердце груз непосильной материной
жалости к самой себе. Груз, которого не выдержит никакой ливер. Даже
ливер. Мартышки.
даст. Он все равно уже не сможет сделать мать счастливой. Пока мать этого
не понимает, хватается за осколки уходящего жизненного порядка. Но
когда-нибудь она поймет. И все станет намного хуже. Тогда мать и папка
уйдут из мира Марии и перейдут в мир остального Хармонта. В мир
ненависти...
Марию, и Мария откликнулась.
слышала не только за стенами. И не только в настоящем. Голоса не _е_е
мира возвращались из прошлого, становились громче. Сперва шепот. Потом
говор. Потом крик. Сначала они обнимали ее, как материнские руки. "Ну-ка
ты, подстилка сталкеровская! Убирайся из нашего дома! И выблядка своего
забирай, мохнорылого! Чтоб духу вашего здесь!.." - "Мама, почему они так
говорят? Разве ты подстилка?" Потом они шлепали ее, как папкина ладонь по
мягкому месту. "Что, Бешеный? В Зону-то теперь не попадешь... Кончилась
твоя лафа! Повкалывай, как все!" - "Папа, почему они так говорят? Разве ты
бешеный?" А потом они начали терзать ее, как лапы насильника. "Парни,
смотрите, опять мумик!.. Эй, мумик вонючий! Убирайся в свою могилу! Город
для живых!" - "Дед, почему они так говорят? Разве ты мертвый?" От голосов
не было спасения. Как от жалости. "Слушай-ка, Шухарт! Вымя-то деревянное
папаша тебе небось из Зоны припер?" - "Почему они так говорят?!." Голоса
были агрессивны, как люди. И так же беспощадны. Они всегда дышали злобой и
ненавистью. "Да будьте же вы прокляты, выродки!.." А злоба и ненависть
по-прежнему превращались в непреодолимую силу и решимость.
шарику". - Ты слышишь меня? Сделай так, чтобы они исчезли!
шар вдруг вспыхнул золотом. Уши Марии заложило от родившегося где-то
тоскливого длинного скрипа, и она заткнула их большими пальцами. Но звук
не исчез, наоборот, - он усиливался и усиливался, заглушая ненавистные
голоса, разрывая барабанные перепонки. Пока Мария не вспомнила, что звук
этот сопровождал ее в ночных играх с живыми куклами. И не поняла, что она
сама и рождает этот невыносимый скрип. Это возвращались в Зону мысли и
желания Мартышки, ненужные людям, мешающие папке, убивающие мать.
Последнее, что Мария успела увидеть, была гаснущая розовая полусфера над
головой. Она гасла так стремительно, что ее не стало через пару мгновений.
пределами сказочной страны начал изменяться.
деревьях заливаются. Одно слово - красота вокруг.
границы пригнал без проблем, в гараж воткнул, гараж на замок, и гуляй,
рейсовик. Сначала, правда, Битюгу по телефончику стукнул.
выловили, и тот ржавый.
Шмонай хоть сто лет - обезьянки-то в фальшивом бензобаке. Это ж наводку
точную заиметь надо, чтобы найти. Наводчик-то, правда, у них, у жаб, был.
Да весь вышел, когда Мослатого Исхака накрыли. С Мослатым Битюг
полмиллиона монет потерял. Так что не пожалел на проверочку ни времени, ни
средств. Ну и нашел, естественно, кто ссучился. Мослатому клевого адвоката
наняли. А сучю - копыта в тазик с цементным раствором. Закрыли ему сопло,
впихали ночью в тачку, для таких дел приспособленную, и ваших нет. Торчит
теперь на дне под мостом, окушков тамошних кадрит да дурки им мастерит.
Центрального.
зелененькие чистоганят. За очень-очень успешно выполненный рейс, значит.
дырявой нитки, тачку в местном кемпинге поставь и дыши кислородом, пока
тамошние ребята товар в бензобак замыкают. Третий год уже так катаюсь...
Кстати, для несекущих. "Дырявая нитка" - это на рыбьем языке, а по-жабьему
"окно на границе" называется. Вот я от этого окна обезьянок до Хармонта и
таскаю. Шухерно, ясное дело, но не шухернее, чем у городских гонцов.
Тех-то в любой момент на затаривании могут повязать, с поличным, а меня
только по наводке. И все равно срок поменьше, потому как не знаю я, зачем
тачку сюда-сюда гоняю. То есть для жаб - не знаю...
нацепил батон на шею и вперед. Топаю себе по Седьмой, сигаретку сосу. И
тут сзади мне - гарк:
об услуге - в лепешку разобьюсь, а сделаю. Торможу, оборачиваюсь.
себе, чувырло братское, кисляк кисляком, фарами меня насквозняк
простреливает.
ферштеен?
заявляет:
прокурору, - говорю, - сержант, вы обращались?
пудовую. - Так что не пыли! Отойдем-ка в подворотню.
М-да, лажовое дело выходит... Можно, конечно, и дальше катить масть,
крутого из себя строить, но, чувствую, врежет он мне по бейцалам, да потом
- якобы за сопротивление - еще и баранки на руки нацепит. А мне светиться
в участке ни к чему... В общем, как при такой ситуевине рогом ни шевели, а
придется назад отруливать.
полиции скрывать нечего - весь перед вами. Как на духу! - И изображаю
полную и чистосердечную готовность вывернуть свои багажники.
бокам провел и говорит:
связался.
настучала. Да что я, по уши деревянный, с бандитами связываться?
какой! И галстучек...
вешаются. Для того и костюмчик, и галстучек. Доход хоть и не велик, а жить
можно.
бы ты, Рыжий, за голову. Я ведь твоего отца еще знавал...
так ничего и не натрубил. Ни себе, фраеру, ни нам с маманей.
Не завтра, правда, но обещаю.
только в кино снимать, ни за что не подумаешь, что кент Битюгов.
Завалились мы с ним за телефонную будку. В будке какой-то хмырь в кепочке
стоит, слюни в трубку пускает, но раз Суслика этот факт не трогает, мне и
вовсе очковаться нечего. Передал он мне зелененькие, - как всегда, молча.
А потом и говорит:
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Перумов Ник
Сертаков Виталий
Орлов Алекс