могла, остальное же произошло настолько недавно, что никакая полиция за
это время не успела бы раскрутиться. Даже если и донесли... А кто мог
донести-то? Лина, которая была моей сообщницей?.. Во мне проснулся страх:
я вспомнил новость, сказанную Арабеллой. И понял, что во всем происшедшем
перед арестом вполне мог быть вариант, и вариант совершенно элементарный.
Организация побега, фиксирование сцены убийства охранника на видеопленке -
и вот вам материал для шантажа!.. Не знаю, как кригеры, а ЮНДО вполне
могла организовать подобную пакость; ЮНДО, правда, ни к чему избирать
объектом провокации меня, для нее бы больше подошли, скажем, Санчес или
седой... А Лина? А Лина - нежелательный свидетель!.. Мне стало
по-настоящему страшно. Девчонка в явной опасности, а я сижу, неведомо у
кого в гостях. Еще одна ошибка классного диггера!.. А что, если все эти
опасения уже стали запоздалыми? Ведь я не знаю не только где я, но и
сколько прошло времени с последних событий. Час, сутки, неделя?.. Сколько
я провалялся без памяти на этой тахте?
в руках.
более, чем суточная. Это было приятное открытие.
хотелось, однако, я взял бутерброд в руки: неизвестно, когда появится
такая возможность.
претензии. С доктором все равно надо было кончать. Человек, работающий на
двух хозяев, надежностью не отличается. Никогда не знаешь, что от него
ждать.
знаешь! Мне твои слова не нужны. Ты и так уже для нас все сделал.
жалостью.
дал? Наверняка дал! Это два.
касается шифровки, то вообще не пойму, чем она может быть для вас
полезной.
мы сами готовили тебе побег из "Сиреневой веточки", только Лина нас
опередила.
ли ты для нее?
благословения.
будем. Ведь ты наш свидетель. А вот ЮНДО ты, пожалуй, потребуешься как
виновник!
ресторан?.. Что? Неужели ты не представил "Сиреневую веточку" в роли
резиденции FMA в Тайгерленде?
Один дезу выдал, теперь второй тоже самое делает. Нельзя же быть таким
наивным! А может быть, Лина выполняла мое задание?
удовольствием!..
Ты и твои друзья мне всю жизнь сломали. - В голосе его заклокотала еле
сдерживаемая ненависть. - Я был блестящий офицер, защитник родины. А вы из
меня сделали убийцу и провокатора... Я должен вот сидеть и ждать, чтобы вы
как можно больше невинных людей постреляли!.. Ну, ничего, скоро мы
предъявим вам обвинение! И в дискриминации предъявим, и в нарушении
Декларации прав человека предъявим, и в государственном терроризме!.. - Он
вдруг махнул рукой. - А, что там говорить!.. - И замолк.
Уже ночь на дворе... У нас там видеокамеры стоят, мы всю атаку заснимем.
Будет для суда материал. - Он посмотрел на меня, и во взгляде этом уже не
было ненависти, а была бесконечная, смертельная усталость. - И
корреспонденты антиюндовских газет у нас в засаде сидят!
мысль, что, если бы удалось сейчас дать шифровку Алкиною, я бы еще сто раз
подумал, о чем в ней сообщать. Впрочем, эта мысль была уже чистейшим
предательством, и я ее с негодованием отмел. И постарался не заметить, что
негодование это было совсем рядом с ложью. Кто-то нашептывал мне изнутри,
что во всей данной истории я выгляжу далеко не на уровне, а если уж быть
перед собой честным до конца, то и вся история выглядит мерзко и
отвратительно, и единственное светлое пятно в ней - Лина.
хотелось бы разгадать. - Он убрал пистолет и вытащил из нагрудного кармана
фотографию. - На, посмотри.
с изображением тигриной пасти, на кровати незнакомый мне молодой парень.
очередь. Санчес вскочил, выхватил фотографию у меня из рук и, повалив
столик с подносом, опрометью бросился к выходу. Дверь он, впрочем, закрыть
не забыл.
когда стреляют, лучше быть пониже и в сторонке.
из него уходило что-то мое, родное, сокровенное. Черной ямой разверзлась
тигриная пасть, крутануло вокруг меня стены, заструился перед глазами
серебристый воздух. Я зажмурился и сразу же услышал, как сквозь сухой
треск ухнули два сочных взрыва: это пришел Алкиной с ребятами. Я снова
открыл глаза, и меня потащило. Мелькали неясные картины. Постепенно все
проявлялось, но проявлялось отдельными пятнами, длинной цепочкой
малосвязанных друг с другом событий. Словно кто-то перелистывал книгу,
перепрыгивая сразу через десятки страниц, а потом возвращаясь обратно.
Многое было сейчас неважно, и я загонял эти картины в небытие. В ответ
оттуда выходили другие, те, что были нужны, и я холил и лелеял их, пока
они не приживались. Я словно вырывал из книги отдельные, проданные мне
страницы, оставляя другие под гладким тяжелым переплетом. Они вырывались
из-под переплета, всплывали, стремились ко мне, а я сопротивлялся,
отталкивал их, презирал и ненавидел. И некому было объяснить, что у меня
нет на них прав, у меня нет над ними власти, потому что это были страницы
из Книги жизни. И самое ужасное состояло в том, что она, книга эта, была
ЧУЖАЯ, я не должен был трогать ее. Но продолжал смотреть...
Одинаковые незнакомые высоченные деревья. Часто вокруг меня люди в
одинаковых белых халатах. И всегда мама с отцом.
ребенок. Иногда взрослый один, и тогда в домике только двое. Стоят домики
в густом лесу. Недалеко течет большая широкая река. Мы часто ходим на
берег посидеть на камнях и посмотреть на воду. Лишь посмотреть, потому что
к самой реке не подойти. Отец как-то сказал, что не пускает силовое поле.
фразу.
Я уже знаю, что это кабинет врача. Меня водят сюда каждую неделю. И по
другим кабинетам тоже. Это называется "очередной осмотр". В каждом
кабинете много различных приборов и врач. Меня осматривают, слушают и
делают разные другие вещи.
комната для гостей, но гости к нам не ходят. Там бываем только мы, и я
говорю, что ее надо называть "настиной". А мама мне говорит:
Соломатина Татьяна
Лондон Джек
Володихин Дмитрий
Ильин Андрей
Доценко Виктор
Глуховский Дмитрий