Чтение 28–й страницы книги ~Рубикон, или Мир в латах~

рядом с ней. Странности моего поведения незамеченными не остаются, мне
устраивают сеансы психотерапии, не ведая, что лучшим лекарством для меня
было бы одиночество.

Периоды глухоты, когда я не слышу думы людей, наступают все реже.
Самое грустное состоит в том, что люди, окружающие меня, как правило,
несчастны, и несчастье это постепенно на меня давит. Непосильный груз,
взваленный на слабые плечи, приводит меня к мысли о самоубийстве. И только
осознание того, что смерть моя будет и маминой смертью, удерживает от
необратимых поступков.

Мне становится хуже и хуже, и, наконец, когда я обнаруживаю, что
периоды глухоты пропали совсем, я иду сдаваться. Иду не к маме, иду к
своему наблюдающему врачу Ивану Петровичу. Дядя Ваня мне, естественно, ни
капли не верит. Доказать правоту своих слов мне труда не составляет. И
тогда он страшно пугается.

Страница следующая. Я иду домой, водрузив на голову только что
переданный мне доктором шлем. Шлем сделан из какого-то сплава и довольно
тяжел, но что значит эта металлическая тяжесть по сравнению с живой
тяжестью человеческих мыслей?.. Я весел и счастлив, потому что впервые за
последние три дня могу увидеть маму. Все это время меня держали в наскоро
сваренной из металлических листов камере, стенки которой экранируют ауру.
За эти дни для меня изготовили шлем, и я иду по аллее, время от времени
поглаживая рукой его округлую гладкую поверхность, и пытаюсь представить
себе, что делала без меня мама.

- Мама! - кричу я, войдя в прихожую. - Мама, это я!

Меня вдруг одолевает неудержимое желание услышать мамину радость. Это
в последний раз, клянусь я себе и снимаю шлем. И с удовлетворением
обнаруживаю, что ко мне вернулась глухота.

- Мама! - кричу я и пинком ноги распахиваю дверь. - Мама! Ура!!!

Обеденный стол с середины комнаты отодвинут в сторону. Вместо люстры
висит под потолком неестественно вытянувшееся человеческое тело, и длинные
стройные мамины ноги носками почти касаются пола.

Шлем вываливается из моих рук и с оглушительным грохотом падает на
паркет. Я опускаюсь на четвереньки, подползаю к маминым ногам, обнимаю их,
силясь приподнять ее. Ноги еще теплые.

- Мама! - шепчу я. - Зачем же ты?..

Мама молчит.

Страница следующая. Мы с дядей Ваней сидим у него в кабинете. На
голове у дяди Вани шлем. Такой же, как у меня. Теперь все, кто встречается
со мной, носят эти шлемы.

- Как ты себя чувствуешь? - осторожно спрашивает дядя Ваня.

- Нормально, - вяло отвечаю я.

Дядя Ваня пристально смотрит на меня.

- Слушай, Илья, - говорит он. - Кажется, появилась возможность помочь
тебе!

- Да, - говорю я.

- Да приди ты в себя! Мать ведь уже не вернешь, а жить все равно
надо.

- Да, - говорю я.

- Сейчас сюда придут два человека. Они врачи. Они увезут тебя в
клинику. Там тебе сделают операцию, и ты снова станешь обычным человеком.

- Мутантом, - говорю я.

- Что?

- Обычным мутантом.

Дядя Ваня молча машет на меня рукой.

Открывается дверь. В кабинет входят двое. Здороваются, усаживаются в
кресла, внимательно разглядывают меня. На головах шлемы.

- Здравствуй, Илья, - говорит один из них, высокий худощавый брюнет.
- Меня зовут доктор Анри Гиборьян. А это, - он кивает на другого, - доктор
Гюнтер Бакстер. Иван Петрович рассказал тебе, зачем мы прилетели.

- Да, - говорю я.

- Ну и что ты скажешь? - Гиборьян смотрит на меня напряженно. Словно
от моего ответа зависит его жизнь.

- Я согласен, - говорю я.

Они сразу оживляются, начинают улыбаться друг другу и мне. Я тоже
хочу улыбнуться, но лицо не слушается.

- Сколько тебе лет? - спрашивает Гиборьян.

- Семнадцать.

- Самое время выходить в мир.

- Давненько я не бывал в Сибири, - говорит доктор Бакстер дяде Ване.
- Прекрасные у вас места!

- Да, - отвечает дядя Ваня, глядя на меня. - Места у нас
удивительные!

Они прощаются с дядей Ваней. Он, слегка помедлив, протягивает руку и
мне.

- Ты не хочешь взять с собой что-нибудь из личных вещей? - спрашивает
меня доктор Гиборьян. - На память.

- Нет, - поспешно говорю я.

Он понимающе кивает головой.

- Самолет ждет нас, - говорит он.

Мне вдруг становится страшно. Словно я что-то украл. Хотя так оно и
есть. Я украл у многих из здесь живущих их сокровенные мысли. Люди не
любят воров и никогда не прощают их. Даже воров поневоле. Даже друзья. Как
дядя Ваня.

Я встаю.

- До свиданья, дядя Ваня. Я еще вернусь к вам, и мы сможем поговорить
без этих проклятых шлемов.

- До свиданья, Илья! Будь счастлив!

В дверях я оглядываюсь. Дядя Ваня с грустью смотрит мне вслед. И я
понимаю, что встречаться со мной он уже больше не захочет. Воров не
прощают.

Страница следующая. Я в клинике. Масса врачей. Сплошь мужчины. Ни
одной медсестры. Все в шлемах. На мне шлема нет. Зато стены помещений, в
которых я бываю, задрапированы металлизированной сеткой. Меня готовят к
предстоящей операции.

Доктор Гиборьян заявляет, что такому унылому хилятику, как я,
операции не вынести. Я не обижаюсь, хотя, честно говоря, всегда считал
себя крепким парнем. Наверное, я казался себе таким рядом с Псом-Вовиком,
Матвеем Карагулько и другими минус-мутантами.

- Тебе нужно набрать мышечную массу, - говорит доктор Гиборьян. - Чем
больше масса, тем легче перенести тяготы операции. Пойдем - познакомишься
с тренером...

В течение нескольких недель лечение сводится к систематическим уколам
и постоянным занятиям на спортивных тренажерах. Бег, прыжки, плавание,
поднятие тяжестей, восточные единоборства...

Время от времени доктора устраивают "обмер тела". Тело, естественно,
мое. Проанализировав полученные данные, меняют типы физических упражнений.
И опять занятия - до изнеможения, до красных чертиков в глазах. И уколы...
Порой мне начинает казаться, что меня готовят не к медицинской операции, а
к очередным Олимпийским играм. Вот только не знаю, по какому виду спорта.
Да и допинговый контроль не пройти. Так что с соревнованиями придется
подождать.

Вскоре, после очередного обмера, доктор Бакстер объявляет доктору
Гиборьяну:

- Антропометрическая тождественность - девяносто пять процентов!

Гиборьян хлопает его по шлему на голове и подмигивает мне, дружески
пожимает руку.

- Вот теперь ты крепок телом, - говорит он. - А как насчет духа?

Я молча пожимаю плечами. Как мама.

Страница следующая. Я лежу на операционном столе. Вдоль стен приборы,
приборы, приборы. Никогда еще я не видел столько приборов. От них тянутся
к моему телу тонкие пальцы разноцветных проводов и шлангов. Руки и ноги
мои пристегнуты к операционному столу. Чуть в стороне я вижу внимательный
глаз телекамеры. Гиборьяна не вижу.

- Генератор? - говорит доктор Бакстер.

- Вышел на режим, - отвечает невидимый мне кто-то.

- Назови себя, - говорит мне доктор Бакстер.

- Илья Муромов, - говорю я. - Плюс-мутант, уроженец Сибирского
спецсанатория НИИГМ Российской Академии Наук.

- Хорошо, - говорит Бакстер. - Отлично! Через несколько часов ты мне
скажешь то же самое. Но я буду уже без шлема, Как и ты сейчас. Не боишься?

- Нет, - говорю я. - Я вам верю.

Доктор кивает кому-то в сторону.

- Начали!

И я проваливаюсь в вязкую бесцветную тьму.

Страница последняя. Я лежу на койке и по некоторым малоуловимым
признакам понимаю, что койка эта отнюдь не из моего дома. Слегка
прихватывает левую руку. Выволакиваю ее из-под одеяла и внимательно
рассматриваю. Рука как рука. Пытаюсь понять, где я и как сюда попал.
Тщетно.

Открывается дверь. Вваливается знакомый, длинный и черный. Анри
Гиборьян, псевдоним Алкиной. На голове дурацкий серебристый шлем.

- Привет!

- Привет! - отвечаю.

- Ты помнишь себя?

- Конечно! - говорю. - Диггер ЮНДО. Жюль Карне, псевдоним Орфей.
Давний приятель одной дубины по прозвищу Алкиной.

- Прекрасно! - Алкиной сияет. - Рад за тебя!

- Что у тебя на голове?

- Украшение... Как себя чувствуешь?

- Нормально. А что со мной было?