Вячеслав РЫБАКОВ

ВЕТЕР И ПУСТОТА

Женщина, поднимая голову, могла видеть во мгле чередование двух
темных пятен - это были ноги мужчины, перебиравшие ступени. Где-то далеко
внизу все грохотало и рушилось - здесь были только туман и спертая тишина,
как на морском дне.

- Я замерзла, - произнесла женщина. Мужчина не отвечал, продолжая
медленно, мерно карабкаться вверх.

- Я очень замерзла, - повторила женщина.

- Главное - не выбиваться из ритма, слышишь? - донесся до нее
бесплотный звук. - И никаких остановок. Минута в облаке отнимает день
жизни.

В сумеречной вате тумана голоса казались мертвыми и страшными.

- Я совсем закоченела, и пальцы у меня не цепляются, - сказала
женщина почти капризно. - Я сорвусь. Ты хочешь, чтобы я сорвалась?

Темные пятна замерли.

- Сейчас, - проговорил мужчина, едва сдерживая раздражение.
Превозмогая себя, женщина поднялась еще на две ступени, и темные пятна
превратились в измазанные ржавчиной голые ступни. Со всхлипом женщина
обвисла на своих мертвеющих руках.

- Сейчас. Я тебе кину рубашку. Только смотри, не проворонь... по
своему обыкновению.

- Нет, - ответила она, почти не соображая, что слышит и что отвечает.
Мужчина это понял. Он поднял одну ногу и повесил снятую рубашку на свою
ступню.

- Принимай, - сказал он, осторожно опуская ногу. Женщина открыла
глаза, ужасаясь от мысли, что рубашка могла уже пролететь мимо, но увидела
наплывающее сверху громадное темное пятно.

Рубашка была мокрой насквозь, как и вся остальная одежда; туман
пропитал ее, но не остудил, она была почти горячей, и, кое-как натягивая
ее поверх собственного свитера, женщина едва не застонала от желания
прильнуть к тому горячему, что нагрело пропитанную туманом фланель.

- Постой, - вдруг дошло до нее. Непослушными, неповоротливыми в
перчатке пальцами левой руки она застегнула последнюю пуговицу. - А как же
ты? Не замерзнешь?

- Посмотрим, - проговорил мужчина. - Ну, двинулись!

Они двинулись.

Они поднимались все выше, но становилось все темнее - наверное,
близился вечер. Клубы тумана расслаивались, вздрагивали, а один раз вверху
промелькнуло что-то темно-синее, очень далекое, и по бесплотному мареву
скользнул мгновенный розовый отсвет.

- Видишь?! - торжествующе крикнул мужчина. - Видишь! Скоро небо!

Откуда-то возник странный, широкий звук - однообразный и напевный.

- Что это? - с ужасом спросила женщина. Теперь она боялась всего,
теперь перемены могли быть только к худшему.

- Молчи, береги дыхание! - крикнул мужчина, не оборачиваясь. - Это
лестница. Там, наверху, ветер!

Темный туман кипел, мягко тормоша и колыхая цеплявшихся за
перекладины людей. Потом произошло нечто вроде беззвучного взрыва, и,
смахнув пелену, вокруг разлетелось дикое фиолетовое пространство.

Хлещущий из пустоты ветер стал плотным, как вода. Волосы женщины
забились черным флагом. Стало трудно дышать; воздух холодными узкими
потоками врывался сквозь ноздри в горло, в легкие, грозя разорвать их.
Лестница оглушительно трубила. В чудовищной, чуть туманной дали догорало
оранжевое зарево. У самых ног людей бурлили струи тумана - провалы были
темны, как ночь, пляшущие всплески отливали пожаром.

- Смотри, какая красота! Какое великолепие! Нравится? Не отвечай,
береги дыхание!.. Кивни! Нравится?

- Здесь еще холоднее!

- Что?

- Здесь еще холоднее!!!

- Воздух какой чистый! Чувствуешь, какой чистый воздух?

- Здесь еще холоднее-е!!!

- Только не смотри вверх! И не смотри вниз! Не смотри ни вверх, ни
вниз - только перед собой!

- Здесь всегда такой ветер?

- Поднимемся еще метров на двести, чтобы ночью не захлестнуло
туманом! Там отдохнем!

- Здесь всегда такой ветер?! Здесь еще холоднее!

Туман отступал все ниже, тонущая в нем лестница сужалась, становясь
улетающей вниз розовой нитью. Пальцы коченели. Женщина всякий раз, как
отрывала руку от перекладины и тянулась к другой, думала: сейчас я
сорвусь. И всякий раз не срывалась. Она посмотрела вверх но увидела лишь
ритмично движущиеся ноги и ягодицы мужчины, обтянутые черными брюками. Это
вызвало у нее отвращение. Она ненавидела мужчину за то, что он не дал ей
сгнить вместе со всеми там, внизу. Если бы она ползла первой, возможно,
попыталась бы сейчас сбросить мужчину в ту бездну, из которой он почти
насильно выволок ее сегодня.

Правда, возможно, она сразу прыгнула бы вслед за ним. Но прыгнуть
самой и оставить его одного в этом кошмаре она почему-то не могла.
Некоторое время она черпала силы в том, что представляла, как колотит
каблуком по ломким пальцам мужчины; как мужчина отрывается и с неслышным в
реве лестницы криком падает, падает, падает, совсем рядом со своей
проклятой лестницей, быть может, ударяясь об нее, проваливается в туман и
снова - падает, падает, падает, и наконец, как метеорит, вонзается в
мертвую землю...

Мужчина тоже очень замерз и, понимая, как холодно женщине,
непривычной к высоте, жалел, что не успел прихватить хотя бы куртку. Ему
больше нечего было дать женщине - даже майки на нем не было, он всегда
носил рубашку на голое тело. Он знал, что до темноты нужно пройти как
можно больше - ночью туман мог подняться и им обоим грозило угореть во
сне. Пелена удалялась очень медленно, и по временам мужчину тоже
охватывало отчаяние. Тогда он на секунду задерживался и специально глядел
на несдающуюся женщину, на ее летящие по ветру волосы, на глаза,
сохранившие мечтательность даже в этом кошмаре, на разинутый, словно в
бесконечном крике, темный рот. Рубашка ей велика, думал он. Интересно, о
чем она думает, думал он. Туман намочил одежду, оттого так холодно, думал
он. Нельзя останавливаться, пока одежда не высохнет; как только она
высохнет, можно останавливаться. Удачно, думал он, из-за тумана еще нельзя
останавливаться, и из-за мокрой одежды еще нельзя останавливаться. На ней
свитер, рубашка - у нее будет сохнуть дольше, думал он. Когда мои брюки
высохнут, надо помнить, что у нее свитер еще не высох, и не
останавливаться сразу.

Уносившаяся в зенит светлая, неправдоподобно прямая струна победно
гремела, пересекая полет неба. Вибрация усиливалась, переходя по временам
в отчетливое раскачивание. Казалось, лестница намерилась их сбросить, раз
уж они решили не падать. Двигаться становилось все опаснее, руки то и дело
промахивались мимо пропадавших в темноте перекладин.

- Привал! - крикнул мужчина и остановился. Женщина поднялась еще на
несколько ступенек, но лестница была слишком узкой, чтобы уместиться рядом
с мужчиной. Тогда она прижалась лицом к ее ноге. Господи, как я по нему
соскучилась, подумала она, и сказала:

- Как я по тебе соскучилась, пока ползла.

Он потянулся, чтобы погладить ее по голове, и собственная рука с
неразгибающимися, одеревеневшими пальцами, измазанными ржавчиной,
показалась ему какой-то страшной клешней. Он был рад, что не смог
дотянуться.

- Ты молодец! - громко сказал он, снимая с пояса один из ремней. - Ты
просто молодец. Правда же, когда одежда высохла, стало гораздо теплее?

У женщины зуб на зуб не попадал, хотя одежда и впрямь высохла - она
не успела заметить, когда.

- Да, - согласилась она, - значительно теплее. Хочешь - я отдам тебе
рубашку.

- Иди ты, - со смехом ответил он, продевая ремень себе под мышки и
охлестывая поперек груди, а потом накрепко затянул его вокруг перекладины.
Теперь он мог просто висеть, не держась. - Возьми и сделай как я, - он
протянул второй ремень женщине. Она, потянувшись, перехватила ремень, а
потом ухитрилась все-таки подняться еще на ступеньку. Теперь мужчина мог
бы дотянуться до ее головы. Но он не стал этого делать, а только проверил,
как она затянула ремень.

- А теперь постарайся уснуть, - сказал он.

- Это невозможно.

- Обязательно надо, - рев лестницы к ночи превратился в потаенное
гудение. - Это не так трудно, мы же согрелись. И ветер утих.

- Ветер, - сказала женщина. - Ужасный ветер.

- А мне как-то нравится.

- Потому, что ты сам как ветер. Подхватил меня и поволок...

Эти ее слова прозвучали для мужчины лестно. Он имел основания быть
довольным собой - донес женщину до лестницы, не ослепнув, не оглохнув, а
теперь они смогли подняться выше тумана. Наверное, она хотела сказать мне
что-нибудь приятное, решил он, и постарался ответить ей в тон - вполне,
впрочем, искренне:

- Кого же еще было и подхватывать, как не тебя?

Женщина не отозвалась. Она вовсе не собиралась говорить ему приятное.
Сейчас, когда отупение усталости отступило, ей вновь стало страшно и