нельзя.
лопать бы возжелал. Или решил объявить голодовку?
хотелось спать, но это лишь казалось, о сне и речи быть не могло. Слезы
стояли у глаз, но наружу не выплескивались - наверное, там возник какой-то
тромб. Он запирал все. Злобу. Любовь. Доброту. Ненависть. Сострадание.
Восхищение. Презрение. Зазорно выпускать их наружу, недостойно. Стыдно. Не
стыдно одно равнодушие. Одна ирония не зазорна.
всегда знает это, и все знают, и это нормально...
съедал, Перебрасывался парой слов со скорди - тот больше дерзил да
шутковал, чем отвечал по существу. И погода сговорилась с душой -
задождило, затуманило, мелкая водяная пыль сеялась на блеклые леса. В
скиту было промозгло, а во дворе и того пуще. Коль и носа не совал наружу
- затопивши печь, лежал на протертом диванчике да бормотал из прочитанного
когда-то: "Что ж, камин затоплю, буду пить, хорошо бы собаку купить..."
Совсем забросил бритье-мытье, лежал, как зверь лесной, каким и был. Скорди
первое время пытался растормошить его - хоть как, хоть перебранку
затеявши; Коль не отвечал, пролеживал бока.
солнце проглядывало из-за туч, будто скит окружили драгоценной стеной,
кое-где пробив ее зелеными брешами елей. Над поляной, над умирающим лесом,
поминутно ныряя в дым облаков, трепещущими медленными клиньями летели
птицы, тоскливо кричали, надрывая слезными голосами пустую душу.
удавалось задремать, лезли в глаза сны, сладкие до одури, и просыпаться ни
к чему; да просыпаешься все же... Скорди советовал плюнуть на дождь и
пойти по лесу побродить... Да что проку? Осточертели красоты лесные,
опостылело ручное зверье... И белки приходить перестали; не встречал, ни
привечал - отвыкли.
грозил пролежнями, лихорадкой, смертью от сердечной недостаточности - Коль
полеживал себе, ясно чувствуя, как с каждым днем труднее вставать. Ну и
пусть.
понял - снег. Откинул доху - теперь он спал не стелясь, не раздеваясь -
спустил с дивана отмякшие ноги. По полу несло холодом. Поджимая пальцы,
встал, подковылял к окошку - навалило по самую раму, и продолжал медленно
падать в морозном безветрии - крупный, сказочный, чистый.
они первый раз, и как убегала она, вскидываясь, проваливаясь глубоко,
оставляя таять в сизом воздухе срывающиеся с ноздрей тонкие облачка - а он
стоял, очарованный и молодой.
- то ли задремал, то ли от слабости видения - как гнался за волками.
Неужто когда-то и впрямь были такие силы? Опять бился, опять чувствовал
соль волчьей крови на губах, упругую плотность разрываемого сталью живого,
кричал, вскидывался на диване и глубоко дышал, слушая, как потрескивают
дрова в печи - эх, жаль, не пожар... Глядя в отсыревший, пятнистый
потолок, копался в себе, жалел. Понял теперь, что такое безнадежность.
Понял: до их прихода надеялся. Даже когда улетели, мимоходом вытащив его
из болота, первые дни - надеялся. На что?
улыбаясь, испуганно и призывно распахивая глазищи. Все позволяла ему. И
даже не в том дело, что позволяла - главное, сама рада-радешенька была, с
ума сходила от счастья. Он, он - мог ее порадовать! И чем? Тем, что делал
с ней все, что хотел!.. Просыпался.
по щекам горячее...
встречу, а там уже гремит, поджидая, Источник, ярится огнем... И вновь
бесконечно падал поперек огня на маленьком вертолете, искал в адском
клокотании вездеход, и видел ее сквозь надвигающийся расколотый колпак - и
просыпался с криком, и поднимался, чтобы сготовить обед или ужин, а там и
ночь, и все точно так же, а там и утро, а утром - завтрак.
ритуал - зачем так измываться над собой, ведь это целая мука: встать,
сколько боли в суставах, сколько дрожи, как качается земля, да и стены
того и гляди обрушатся и раздавят. Дурацкое занятие - вставать,
расшатывать стены... он лежал и не замечал, что плачет, не понимал, почему
все так смазано. Не дремалось, но что-то творилось вокруг, кто-то был в
скиту, ходил неслышно по тем половицам, что под Колем всегда скрипели, а
под ним не скрипели... Вроде даже чье-то лицо наклонилось. Висело само
собой. Коль хотел поднять руку, чтобы потрогать, да руки приклеили к
дивану. Или отрезали. Он не чувствовал рук. По углам шептались тени,
беседовали неслышно на рыбьем языке, отпевали его. Снаружи знакомый - чей
же, дай бог памяти, голос - позвал: "Коль, а Коль? Брось ломаться, отвори,
я тебе полопать приволок!" Коль хотел ответить, что не мешай, мол, но не
мог пошевелить языком, рот не открывался, А может, и открывался, но
беззвучно. "Коль! - опять зовут, вот настырные. - Эй, герой межзвездных
просторов, ты жив?" Просторов... во сне это было или взаправду? Полет,
сила на силу... Сладкий сон. Разве можно летать за пределами скита? Только
внутри. Он подлетел к потолку и повис, ухватившись за свисавшую окаянную
бороду.
невидимыми, мягкими лапками до иссохшего лица. Лапки были холодны и легки,
как дуновение сквозняка.
громадный корабль. Сима была рядом. Все наконец наладилось. Она читала его
мысли, он читал ее улыбку, они понимали друг друга. Только звезды
кружились все быстрее, Коль и Сима делали вид, что не замечают, но потом
не замечать стало невозможно, слишком было страшно, Сима схватила его за
руку, но рука-то уже не та, что прежде, она оторвалась в плече, лопнула,
нехотя брызгая стылой кровью. Симу отшвырнуло и стало уволакивать в
бездонный болотный туман, сквозь который звезды просвечивали едва-едва.
и тихо, но Коль чувствовал, что в скиту и впрямь кто-то есть, и это
наполнило его диким, животным ужасом, от которого волосы встали дыбом.
- он запнулся, и Макбет терпеливо ждал, пока он окончит мысль, хотя,
конечно, давно услышал ее, - один?
втягивая воздух от молниеносной усталости. - Кто... тебя... - выговаривая
каждое слово с упором, повторил он, - просил? Я так сладко помирал... знал
бы - позавидовал...
есть, учусь на доктора. Пока беру в среднем километров на двадцать, а
близких людей и того больше. И знаешь, когда впервые меня пронзило? - Коль
не отвечал, и Макбет сказал сам: - Когда услышал вдруг ваш разговор с
Симой. А потом уже поймал тебя, когда ты вяз в болоте...
нельзя такое спрашивать. И вслух не спросил. И, наверное, поэтому Макбет
не ответил. И вместо того спросилось само собой:
же мне - выбегать в трусах на крылечко и орать: "Эй, подальше отойдите!"?
Смешной ты, Коль... Ну, разумеется, разумеется, ревновал бы и мучился.
Разумеется. Обычное дело.
Шилова Юлия
Акунин Борис
Посняков Андрей
Василенко Иван
Громыко Ольга
Афанасьев Роман