думать! Не вспоминать! Поэтому думал и вспоминал. Лифт остановился,
открылись двери. Какой к черту первый этаж? Да как же выбраться-то отсюда?
Во все стороны разлетались коридоры, пандусы, эскалаторы. Мезаптанный зал.
Лаборатория экзовариаций.
кто ж их не делает? На то и жизнь... Неприятно вспоминать, никому не
рассказываешь...
Чтобы во время спора или поцелуя быть совсем открытым? Разве человек
может? С убийственной, многотонной ясностью Коль понял, что они, все
вокруг - иные. Совсем. Он среди них - не жилец, ему не стать таким.
привычно переходили на акустику - и тут же замолкали, поняв, что
случилось, и что притворяться уже ни к чему. Он шел, высвеченный взглядами
и тишиной. Он хотел крикнуть: "Да перестаньте же, занимайтесь своими
делами!" Но мысль кричала так, как никогда не смог бы голос. Слова были не
нужны. Взгляды. Нахмуренные брови, огорченно поджатые губы, наморщенные
лбы. Шаги. Тишина. Ничем не поможешь.
Всеволоду. Этот получасовой проход окончательно все решил, бороться было
бессмысленно, просто не с кем - со всей предыдущей жизнью? Со своей
собственной душой? Петля... Всеволод ответил сразу, и Коль без лишних слов
не попросил - потребовал.
русые волосы чуть шевелились, даже когда маршал замолчал, подбирая слова.
- Конечно, я выполню твою просьбу, конечно. Но ты делаешь ошибку.
ответил Коль. - А что именно - вас не касается.
качнув головой, и аккуратно положил на одну из ступеней торжественной
ажурной лестницы, парадно ведшей к главному нижнему входу в Коорцентр.
принадлежащий титанам. Мир, о котором мечтал в мертвой скорлупе "Востока",
которому был безоглядно рад, который так и остался будто у другой звезды
со своими проблемами мантийного баланса, регулировки солнечной активности,
пробоя пространства. С пси-проблемой. Он был закрыт. Отныне миром Коля
становился Сибирский заповедник, и сам он становился заповедным зверем,
далеким от всех, как белка, заяц или волк.
тепла, меда и хвои. Вечерами Коль выходил на берег озера, мерцающего
оранжевым и розовым светом, спокойного, чуть печального, и долго глядел на
воду, на дальний берег, иззубренный голубым лесом, а потом столь же долго
купался, плеском и кряканьем стараясь очеловечить лесную тишь. Нырял,
озирая сумеречные валуны на дне. Проламывал снизу приглушенные радуги
поверхности, фыркал, на все озеро кричал: "Есть еще порох в
пороховницах!", громко смеялся в гулкой тишине.
пасмурно, когда низкие тучи висят неподвижно над лесом, и воздух грустен и
тих. Он стоял на берегу, садился, опять вставал, ходил и все смотрел на
серую гладь, на сизую, чуть замутненную даль.
пропадало; из пелены то выплывали, то тонули опять седые и синие сосны, и
тишина стояла такая, словно один на свете.
хрупали по старой крыше. Тогда он позволял себе запалить свет и изредка
что-нибудь читал. Не беллетристику, упаси боже. Полюбил исторические
труды, особенно о своем времени. Эти нынешние черти и до прошлого
добрались всерьез - изобрели хроноскопы и не в старых обрывках и черепках
теперь ковырялись, а просто ныряли в любое время и следили без зазрения
совести за кем хотели столько, сколько нужно. Такого понавытаскивали...
Коль читал и думал: если бы мы, там, пещерные, знали, что в любой момент
рядом с нами, когда это требуется по его теме, может возникнуть невидимый
и неощутимый наблюдатель, все видящий и слышащий, читающий мысли, чувства,
воспоминания, способный замерить пульс, уровень гормонов в крови, бог
знает, что еще, и с высоты ценностей своего века судить либо одобрять -
вели бы мы себя лучше и честнее? Или плевали бы на горько мотающих
головами потомков, ведь они все равно не могут ни к стенке поставить, ни
отслюнить капусты... Просто смотрят. А эти, нынешние? Ведь за ними тоже
наверняка будут смотреть... Да что им - они и так постоянно друг у друга
на виду, им бояться нечего...
одного добросовестного человека достаточно, чтобы потеть едва ли не каждый
день. В сарае стоял скорди, но Коль не летал - даже зимой, делая
стокилометровые концы, предпочитал лыжи и спальный мешок.
длинным жгутом травы. К кресту не ходил - разве что случайно. Эти
случайности одно время повторялись до странности часто.
Он по-настоящему знал теперь лес, и лес знал его, лес верил ему и не
скрывал ничего. Коль растворялся в нем, топил себя в соснах и кедрах, в
можжевельниках, в буреломах, в необозримых вересковых всхолмиях, говорил с
оленями, целовал важенок в бесхитростные глаза... Он любил свою работу.
получилась седая.
после. Пустота в душе росла, и душа переставала болеть.
комаров - и не кусаются, ка все ж таки вьются, пищат, стрешный их расшиби.
Садящееся солнце золотым прозрачным дымом дымилось в соснах. Доносился
уютный говорок реки на порогах, птицы тилинькали, по коленям и по земле
скакали белки. Никто не поверил бы, что этот человек летал на Лебедь и
Эридан.
скит.
кипятком. Белки шарахнулись, широкими прыжками улетели в лес.
дыхание.
телепатируете в меня? Слыхал, слыхал я про это, лет с полста назад был у
меня один - тоже вот эдак все таращился. Ан без толку! Я тут сто лет живу,
вы со мной, ежели сказать чего желаете, так вслух будьте ласки, горлушком.
Заходите, вам, я вижу, помыться самый час...
лицах сиял восторг.
голосу он явно был девчонкой.
- Можа, чего другое не ломалось.
между свисающими на лоб патлами и карабкающейся к глазам бородой. - А я
энтого и не помню... можа, Иван, а... а можа - Семен...
такой древний, что не берет телепатемы, с веселыми коричневыми глазами,
живущий в дремучих лесах так давно, что имя свое забыл! Они все принимали
на веру.
величать?
ехидством ввернула стоявшая рядом девчонка.
говорят "сяньшэн". Сколько раз тебе объяснять?
Даума.
застенчиво улыбнулся и поведал чуть ли не шепотом:
Семенова Мария
Суворов Виктор
Шидловский Дмитрий
Херберт Фрэнк
Бажанов Олег
Гуль Роман Борисович