Вячеслав РЫБАКОВ

ДАВНИЕ ПОТЕРИ

...За всеобщего отца

Мы оказались все в ответе...

А.Твардовский

В глухой тишине пробило без четверти два. Ночь прокатывалась над
страной, улетала на запад, а навстречу ей нескончаемым потоком летели
вести.

Беседа с германским представителем прошла на редкость удачно. Желание
скоординировать усилия было одинаковым у обеих сторон. Недопоставки
народного предприятия "Крупп и Краузе" Наркомтяжпрому, уже вторую неделю
беспокоившие многих плановиков, удалось теперь скостить с таким
политическим выигрышем, на который даже трудно было рассчитывать. Плюс
поставки будут ускорены. И все же тревога не отступала. Но, наверное, она
просто вошла в привычку за столько лет.

Из серьезных дел на ночь оставалась только встреча с лейбористской
делегацией. Вряд ли стоило ждать от нее слишком многого, но и
недооценивать тоже не следовало. Впрочем, Сталин никогда ничего не
недооценивал. Он ко всему старался относиться с равной мерой
ответственности, по максимуму. Он бродил, отдыхая, по громадному, увязшему
в тишине кабинету, - чуть горбясь, заложив руки за спину, - и смотрел, как
колышется у настежь распахнутой темной форточки слоистая сизая пелена.
Пелена заполняла кабинет, кусала глаза. Накурено - хоть топор вешай. А
снаружи, наверное, рай. Май - рай... В Гори май - уже лето. Впрочем, до
календарного лета и тут оставалось несколько дней. Сталин никак не мог
забыть, какой сверкающий солнечный ливень хлестал вечером снаружи по
стеклам, пока внутри обсуждались трудности и выгоды заполярной
нефтедобычи.

Распахнулась дверь, и в кабинет влетела, улыбаясь,
девочка-стенографистка.

- Ой, дыму-то, дыму! - воскликнула она, замахав у себя перед лицом
обеими руками, так что ремешок сумочки едва не спрыгнул с ее узкого,
затянутого свитером плеча. - Совершенно не проветривается! А на улице
такой воздух!.. - Она мечтательно застонала, закатила глаза. Размашисто
швырнула сумочку на свой стол - порхнули в стороны сдутые листы бумаги,
стенографистка с кошачьей цепкостью прихлопнула их ладонями, прикрикнула
строго: - Лежать! - раскрыла сумочку, выщелкнула из лежащей там пачки
сигарету, чиркнула спичкой. Примостилась, вытянув ноги, на подоконник под
форточкой. Одно удовольствие было глядеть на нее. Сталин пошел к ней,
огибая вытянувшийся вдоль кабинета стол для бесед. Машинально поправил
неаккуратно поставленный фон Ратцем стул. В ватной тишине отчетливо
поскрипывал под сапогами паркет.

- А хорошо вы с Вячеслав Михалычем немца охмурили, - заявила
стенографистка. Во всей красе показав юную шею, она запрокинула голову и
лихо пустила к форточке струю пахнущего ментолом дыма. Делавшие ее похожей
на стрекозу светозащитные очки с громадными круглыми стеклами съехали у
нее с носа, она поймала их левой рукой на затылке и, опустив голову,
нахлобучила на место. - Мне прямо понравилось.

- Мне тоже понравилось, - ответил Сталин. Его слегка поташнивало.
Надо было тоже выйти на воздух, подумал он. Теперь уже не успеть. Ну
ничего, сяду - пройдет. Уставать стал, ай-ай...

- А с лейбористами надолго?

- Как пойдет, Ира, как пойдет... Замоталась, да?

- А то! Ну, я погуляла, кофе тяпнула... в "Марсе". Это на Горького,
знаете? Метров семьсот по парку и через площадь, как раз промяться. И кафе
хорошее - шум, музыка, каждый вечер новую группу крутят, вчера моя любимая
"Алиса" была. В такую погоду полуночников полно. А наш буфет я, товарищ
Сталин, не люблю. Душно как-то, чинно... И кофе вечно одна "ребуста"!

- Никогда не замечал, - с трудом сохраняя серьезность, сказал Сталин.

- Знаете, вот есть мне тоже все равно что. А пить надо с толком. Кофе
- это ж напиток! Потом, коньяку ведь у нас совсем не дают, верно? А в кофе
надо иногда чуть-чуть армянского капнуть, вот столечко...

Что ты понимаешь в коньяках, подумал Сталин с досадой и тут же
спохватился. Вот, опять, пожалуйста. Хоть сейчас в школьный учебник:
пример националистического пережитка. Ведь первой мыслью было не то, что о
вкусах не спорят, а то, что у девочки начисто отсутствует вкус. Армянский
ей нравится, поди ж ты. А ей даже в голову не пришло, что я могу
обидеться, подумал он и вдруг улыбнулся. Как это прекрасно, что ей это
даже в голову не пришло. Дверь снова открылась, вошел секретарь - пожилой,
спокойный, привычный как чурчхела. Сталин пошел ему навстречу.

- Срочная, - тихо сказал секретарь, протягивая Сталину бланк.

Парламенты Белуджистана, Гуджарата и Кашмира вотировали немедленное
отделение от Британской империи, на обсуждение был поставлен вопрос об
установлении советской формы управления. Интересно, подумал Сталин. Советы
депутатов при многопартийности. Сейчас это вполне может получиться.

- Когда получена? - спросил Сталин, складывая пополам, а затем еще
пополам синий бланк и пряча его в нагрудный карман френча.

- Семь минут назад.

Сталин аккуратно застегнул пуговичку кармана и одобрительно кивнул.
Секретарь тоже кивнул, но остался стоять.

- Что еще?

- Пока вы тут совещались, Бухарин заезжал перед коллегией в
Агропроме. Оставил майский "Ленинград" с последней подборкой Мандельштама.
Только просил прочесть до завтра, - тут же добавил секретарь, сочувственно
шевельнув плечом. - Он и так, говорит, еле выбил на день. Внучка лапу
наложила, хочет немедленно дать какой-то школьной подруге... сочинение им
там, что ли, с ходу задали... Он толком не объяснил, спешил.

- Попробую, - недовольно сказал Сталин, повернулся и, ссутулясь,
сунув руки в карманы брюк, опять побрел вдоль стола, вполголоса ворча
по-грузински: "Это же сколько теперь пишут... и хорошо ведь пишут... хоть
совсем не спи..."

Возле Иры он остановился и, сразу переключившись, переспросил:

- Семьсот метров? Совсем рядом, а я не знаю. Если время будет, своди
меня как-нибудь.

У стенографистки заблестели глаза от удовольствия и детского
тщеславия.

- Только когда народу поменьше.

- Завтра! - выпалила она. - Часов в десять вечера - давайте?

- Наметим пока так.

Часы пробили два, и сейчас же другая, двустворчатая дверь тяжко
раскрылась, как чудовищная морская раковина, и впустила Молотова. Лицо
Молотова было серым. Как мы стареем, опять подумал Сталин, поспешно идя
навстречу Молотову, и движением бровей указал было стенографистке на ее
место. Но ее и так уже смело с подоконника - только дымилась в пепельнице
недотушенная сигарета да отрывисто щелкнула, закрываясь, сумочка, в
которую Ира пихнула свои модные очки. Сталин подошел к Молотову вплотную и
с неожиданным раздражением сказал:

- Обратно с ними не езди. Для сопровождения и переводчика хватит.
Нужно же тебе когда-то отдыхать.

Глаза Молотова под набрякшими веками стали веселыми.

- С ними не поеду. В наркомат поеду.

- Что-нибудь срочное? - осторожно спросил Сталин.

Молотов пожал плечами.

- Разобраться надо. Во всяком случае, перспективное.

Сталин глубоко вздохнул, прикрыл глаза, внутренне мобилизуясь,
отрешаясь от всего, не нужного в данный момент, а потом сказал:

- Ну, начали.

Молотов сделал два шага назад и, уже находясь в приемной, громко
произнес:

- Прошу вас, господа.

Они вошли. Сталин каждому пожал руку, главе делегации лорду Тауни -
чуть крепче и дольше, нежели остальным. Расселись. Коротко, деревянно
простучали по полу стулья. Мимолетно Сталин покосился на стенографистку,
замершую в полной готовности над кипой чистых листов, машинально занялся
трубкой и тут же отложил ее. Почувствовал, как изумленный взгляд Молотова
скользнул по его рукам, необъяснимо отказавшимся от всегдашней забавы.
Сцепил пальцы, уставился на сидящего напротив лорда Тауни. Пронеслось
короткое молчание.

- Мы вполне отдаем себе отчет, господа, что, находясь в оппозиции
сейчас, вы не в состоянии в желаемой вами мере влиять на политику родной
страны, процветание которой для вас, как и для всего человечества,
необходимо и желанно, - начал Сталин неспешно. - Однако не товарищу
Сталину рассказывать вам о том, каким авторитетом и мощью обладает ваша
партия, чаяния скольких миллионов людей она старается выразить и
выполнить. Мы не только рады встрече - мы рассчитываем на нее.

Забубнил, сдержанно и веско рыча звуком "р", переводчик.
Американничает, подумал Сталин, отмечая не по-английски упруго
прокатывающиеся "просперити", "пауэр", "парти". Голливудовских видеокассет
насмотрелся. Впрочем, не только. Он же диплом, вспомнил Сталин, по Уитмену
писал. А вот у нас прижился - пришел поднатаскаться в разговорном перед
аспирантурой, и как-то интересно ему тут показалось. Славный мальчик,
добросовестный, не честолюбивый.

- Нам хорошо памятны тридцатые годы. Многие правительства совершили
тогда ряд недальновидных, авантюристических действий, и мир был на волосок
от катастрофы. Тут и там эсэсовцы всех мастей лезли к власти, надеясь
использовать государственные аппараты принуждения для того, чтобы