бегала к ней, как возвращалась, убитая транспортной давкой и свиданием. А
вон к той, нескончаемо перечисляла бабуля, совсем уж к развалине, и дочка,
и двое внуков каждый божий день ходят, такие приличные ребятки и женщина
видная - любят... А выписавшись, допрашивала Юрика: матка-то домой вовремя
приходит? Не гуляет?
Юрику, стала подробно объяснять, водя пальцем по строчкам рецептов.
Объяснила. Встала.
Откладывать не стоило.
голос за закрытой дверью.
срамить родного человека перед чужими...
исступленным порывом животной ненависти.
ахнула от неожиданного крика и стала изображать сердечный приступ, но это
действовало лишь на маму. - Ты... ты!..
старухой вам и поговорить некогда, словечком перемолвиться зазорно
кажется...
У него плыли круги перед глазами.
Да как у тебя язык!..
голова лопнет! Всем соседям сообщаешь! И так уж косятся - каждый, мол,
день у вас ругань да скандал, выживаете старуху!.. У меня от таблеток от
этих, может, печень болит.
куда это ты собрался? - подозрительно спросила бабуля, лишь теперь
заметив, как он одет.
надо уколов, на работу пойду.
сыночек в отъезде! То-то вы без меня разгуляетесь!
разве это мать!
стояли три бабулиных подружки; едва Юрик появился, они деятельно о чем-то
заговорили. Юрик прошествовал мимо, чувствуя на спине скользкие,
остренькие взгляды. Сквозь картонную дверь обычную-то речь слышно, не то
что эти жуткие, омерзительные вопли.
я же выдержанный, добрый. Какой стыд! Зачем стал с ней вообще
разговаривать? Ведь это каждый день, я же знаю, чем кончается. Надо просто
делать свое дело и не обращать внимания ни на одно слово. Старость. Все
старики, верно, такие вот. Расстреливать! Как пятьдесят стукнет - на
удобрения! Маме сорок четыре... Она такой не будет! Да, что-то мешает все
время, вроде бегу, а вроде еле двигаюсь?
сцеплялось и схрустывалось, продергивая раскаленную нить по бедру при
каждом шаге. Это из-за нервов, подумал Юрик, сбавляя шаг и пытаясь идти
как на ходуле. Тело давно выучило болевые приемы ног и выработало
контрприемы. А куда я бегу? Ковыляю, то есть... где рецепты? Он
остановился, отставив ноющую все сильнее ногу в сторону и мгновенно
вспотев. Стал шарить по карманам. Карманов было два, в одном звякали
ключи, в другом перекатывались три двухкопеечные монеты. Забыл! Он часто
забывал что-нибудь, уходя из дома, потому что большинство уходов были под
стать сегодняшнему. Юрик исступленно перерывал карманы, выворачивал, тряс;
у него дрожали руки. Он не мог так вернуться!
парадного, одна держала на поводке гадкую, как крыса, востромордую
черненькую собачонку. Тварь крутилась у кустов и опрыскивала их,
вздергивая дрожащую лапку. Юрик стиснул зубы и ускорил шаги, стараясь идти
как нормальный человек.
Антонины Степановны не видать? Или случилось чего?
вошел в дом. Лифт был занят. Задыхаясь, Юрик стал карабкаться по лестнице,
вытягивая себя за перила на каждую очередную ступеньку. Третий этаж,
нормальный человек птицей бы взлетел, насвистывая...
привидение.
оборачиваясь к Юрику, вся отдавшись наблюдениям. - Прям под окнами ссыт.
писала их, потом объясняла подробно - и все.
их развелось, собашников этих. Куда ни встань - куча. Сказал бы хоть ты
ей, паскуде. Она добрая, тебя-то послушает. Подальше бы пусть отводила...
Во, во, опять! Глаза бы не глядели!
же я отвечаю...
отворачивалась от окна.
мальчик, а я уж целую жизнь прожила, да какую... - она переступила с ноги
на ногу, но к Юрику так и не повернулась. - И все работаю, сама себя
кормлю... Не дай тебе бог, внучек, моей жизни...
растерянно смотрел в стену. Ах да! Рецепты!
ни на кресле, ни на подоконнике...
торопился...
Кровать скрипела и ходила ходуном от ее грузных неловких движений. - Я
помню, как же! Пришел, покричал на меня, а после взял да убежал. Где ж
матка-то пропала? Уйдет на пять минут, а нету - час...
пустые карманы, только ключи. Отдай рецепты.
А маме я уж не скажу...
напряженно. - У меня их нет. Куда ты их дела? Отдай сейчас же!
уколы, ей помирать пора. Ты книжку читал, вот и иди, учись, дело важное,
тебе еще жизнь жить...
ж за меня вступится-то. Сыночек мой в трудах, в разъездах, кормит вас,
чтоб вы с книжечками валандались да с голоду не мерли. Матка всякий поклеп
рада возвести. Ну и ты, махонький, туда ж... - она вытерла глаза рукавом.