Вячеслав РЫБАКОВ

НОСИТЕЛЬ КУЛЬТУРЫ

Тугой режущий ветер бил из темноты, волоча длинные струи песка и
пыли. От его неживого постоянства можно было сойти с ума; на зубах скрипел
песок, от которого не спасали ни самодельные респираторы, ни плотно
стиснутые губы. С вершин барханов срывались мерцающие в лунном свете
шлейфы и ровными потоками летели по ветру.

Дом уцелел каким-то чудом. Его захлестывала пустыня; в черные,
бездонные проломы окон свободно втекали склоны барханов, затканные дымной
пеленой поземки. Видно было, как у стен плещутся, вскидываясь и тут же
опадая, маленькие смерчи.

На пятом этаже в трех окнах подряд сохранились стекла.

- Это может быть ловушкой, - проговорил инженер.

Крысиных следов не видно, подумал музыкант, и сейчас же шофер сказал:

- Крысиных следов не видно.

- Ты шутишь? - качнул головой инженер. - На таком грунте, при таком
ветре? Они не продержатся и получаса.

Долгая реплика не прошла инженеру даром - теперь ему пришлось
отвернуться от ветра, наклониться и, отогнув край марлевого респиратора,
несколько раз сплюнуть. Плевать было трудно, нечем.

- Войдем в тень, - предложил пилот, почти не размыкая губ. - Мы как
мишень. Там обсудим.

- Что? - пробормотал шофер. - Обсуждать - что? Глянь на луну.

Мутная луна, разметнувшаяся по бурому небу, касалась накренившегося
остова какой-то металлической конструкции, торчащей из дальнего бархана.

- Садится, - сказал друг музыканта. Он очень хотел, чтобы уже
объявили привал. Ремни натерли ему плечо до крови.

- Именно, - подтвердил шофер. - Скоро рассвет. Все одно, день-то
переждать надо.

- Приметный дом, - проговорил пилот задумчиво.

- Пять дней их не встречали, - ответил шофер.

- Отобьемся, - сказал друг музыканта. - Вам ведь доводилось уже.

Пилот только покосился на него, усмехаясь полуприкрытыми марлей
глазами.

- Устали мы очень, - сообщила мать пилоту, и тот, помедлив, решился:

- Оружие на изготовку. Первыми - мы с шофером, в десяти метрах парни,
затем вы с дочерью. Инженер замыкает. Вперед.

Музыкант попытался сбросить автомат с плеча так же четко, как и все
остальные, но магазин зацепился за металлическую застежку вещмешка, и
оружие едва не вырвалось из рук. Музыкант только плотнее стиснул зубы и
ребром ладони перекинул рычажок предохранителя. Пилот и шофер уже
удалились на заданную дистанцию; из-под ног их, вспарывая поземку изнутри,
взлетали темные полосы песка. Увязая выше щиколотки, наклоняясь навстречу
ветру, музыкант двинулся за первой двойкой, стараясь ставить ноги в следы
пилота. Рядом он чувствовал надежную близость друга, сзади тяжело дышала
мать. С автоматом в руке музыкант казался себе удивительно нелепым,
игрушечным - какой-то несмешной пародией на "зеленые береты". Никогда он
не готовил своих рук к этому военному железу, но вот чужой автомат
повесили ему на плечо, и теперь палец трепетал на спусковом крючке. Идти
было очень трудно.

Они вошли в окно и в комнате сомкнулись. Пилот отстегнул с пояса
фонарик.

- Дверь, - коротко приказал он, левой рукой держа на изготовку
автомат.

Инженер и шофер прикладами проломили дверь, намертво завязшую в
наметенном песке. Сквозь неровную пробоину пилот направил луч света в
открывшуюся комнату и сказал:

- Вперед.

Музыкант, а затем его друг вошли в пробоину, навстречу своим тусклым,
раздутым теням, колышущимся на стене.

- Все нормально, - сообщил музыкант, еще водя дулом автомата из
стороны в сторону. Здесь было тише, и песка на полу почти не оказалось. В
комнату втиснулись остальные.

- На лестницу, - сказал пилот. - Порядок движения прежний.

Они вышли на лестницу. Напряжение стало спадать: отдых неожиданно
оказался совсем близким.

- Крысиных следов не видно, - проговорил шофер.

Тонкий слой песка покрывал ступени, смягчая звук шагов. В выбитых
окнах завывал ветер, где-то билась неведомо как уцелевшая форточка.

- Интересно все-таки, мутанты это или пришельцы? - спросил друг
музыканта, обращаясь к инженеру. - Что по этому поводу говорит наука? -
Автомат он нес в левой руке, держа за ремень, а правую ладонь, оберегая
плечо, подложил под лямку вещмешка.

- Разговорчики, - не оборачиваясь, бросил шедший на полпролета выше
пилот.

- Как он мне надоел, - шепнул, наклонившись к уху музыканта, его
друг. - Буонапарт...

- А ты представь, как мы ему надоели, - так же шепотом ответил
музыкант. - Едим как мужчины, а проку меньше, чем от женщин...

- Прок, прок... Какой теперь вообще может быть прок? Протянуть
подольше в этом аду?

Музыкант молча пожал плечами.

- А зачем?

- Чтобы спокойно было на душе, - помолчав, ответил музыкант. Он
задыхался на долгом подъеме, сердце уже не выдерживало.

- Чтобы спокойно было на душе, надо оставаться собой. И когда берешь,
и когда даешь. Не насиловать ни других, ни себя. Не обманывать принесением
большего или меньшего количества пользы... проку, как ты говоришь... чем
это естественно. Оставаться собой - максимум, что человек вообще может.

- И максимум, и минимум, - вставил все слышавший инженер. - Смотря по
человеку.

- "Не измени себе, - ответил друг музыканта, - тогда ты и другим
вовеки не изменишь..." Старик Шекспир в этих делах разбирался лучше нас
всех, вместе взятых.

- Разговорчики, - повторил пилот. - Наш этаж. Налево.

Они влетели в квартиру, готовясь встретить засаду, ощетинясь стволами
автоматов. В окна, прикрытые грязными стеклами, жутко заглядывала
раздувшаяся, словно утопленник, луна. Мебель вполне сохранилась; на
большом рояле в узкой хрустальной вазе стоял иссохший, запыленный букет.

- Крысиных следов не видно, - опять сказал шофер.

- Отдых, - произнес пилот долгожданное слово и первым содрал
респиратор с лица и хлестнул грязной марлей по колену. На брюках остался
рыжий след, облако пыли взвилось в черный, спокойный воздух.

- Хорошо без ветра, - сказала мать, - будто домой пришли, - она
вздохнула. - Как хочется дом-то иметь!

- Потерпите еще несколько дней, - мягко проговорил пилот и ободряюще
тронул женщину за локоть.

- Ты нам сыграешь? - спросила дочь.

- Если этот "Стейнвей" сохранился так хорошо, как кажется... -
ответил музыкант, стараясь говорить спокойно. Он взгляда не мог отвести от
рояля. Сердце его отчаянно билось в радостном ожидании.

- Можно будет сыграть в четыре руки, - предложил друг музыканта.

- Потом, потом, - сказал пилот. - Сначала еда. Отдых.

Они все очень хотели есть. А еще больше - пить. На зубах скрипел
песок.

- Правда, что они не трогают носителей культуры? - спросил друг
музыканта, жуя ломоть консервированного мяса.

- Теперь все - носители культуры, - пробормотал музыкант и тут же
почувствовал щекой испытующий взгляд пилота.

- Да, конечно, - поспешно согласился друг музыканта, - я имею в
виду... действительно... ну, вот, хотя бы такого, как он, - он указал на
музыканта.

- Не знаю, - ответил пилот угрюмо.

- Кажется, правда, - с набитым ртом сообщил инженер, слизывая с
пальцев маленькие крошки мяса. - Они вообще ведут себя очень, очень
странно. Та группа... погибшая... мне рассказывали, - он наконец сделал
глоток, и речь его стала внятной. - Сам я не знаю, я в них только стрелял.
И не без успеха.

- Мы в курсе, - уронил пилот.

- Опять хвастаться начал? - губы инженера растянулись в добродушной
широкой улыбке, тусклый жирный блеск прокатился по ним. Инженер коснулся
губ языком, потом вытер ладонью. - И не заметил даже... Я хотел только
сказать, - ладонь он вытер о рукав другой руки, - что та группа с ними
много встречалась в первые дни.

- Г-гадость!.. - вырвалось у шофера.

- Погодите, - прервала мать, внимательно слушавшая инженера, - дайте
ему рассказать.

- Да что тут рассказывать, - ответил тот, отвинчивая колпачок помятой
фляги. - Так... легенды. Говорили, будто они телепаты. Говорили, будто они
и устроили все это... Много говорили. Удивительно быстро плодятся легенды,
когда вокруг бардак.

- А я еще ни одной крысы не видел, - сказал музыкант.

- И не дай тебе бог, парень, - ответил пилот.

Инженер, отпив, бросил ему флягу, и пилот ловко поймал ее. Внутри
фляги булькнуло.

- Я своими глазами видел, - проговорил инженер, - в этой последней
стычке, когда только я, наверное, и ухитрился уйти... я рассказывал, да?
Один мужик им сдался. Спятил, наверное. Остальных-то они вроде перебили
всех, а этого куда-то повели... А детей они, кажется, крадут. Трое детишек