Чтение 38–й страницы книги ~Волколав~

***

Кнесинка Елень сидела на войлоках, поджав ноги и до подбородка закутавшись в плащ. Пламя маленького светильничка, горевшего перед ней, заметалось от движения воздуха. Выпрямиться под холстинным потолком было невозможно, и Волкодав опустился против кнесинки на колени. Огонек бросал странные блики на ее лицо, освещая его снизу. Волкодав опустил взгляд. Невежливо долго смотреть прямо в глаза тому, кому служишь.

Кнесинка все молчала, и чувствовалось, что ей чем дальше, тем труднее заговорить. Потом она сделала над собой видимое усилие и прошептала, словно бросилась с обрыва в глубокую темную воду:

- Я все знаю про тебя. Серый Пес. Волкодав вздрогнул, вскинул глаза, вновь опустил голову и ничего не ответил.

- Скоро приедет мой жених, - продолжала она по-прежнему очень тихо, чтобы не услышали даже братья Лихие. - Я знаю, кто он тебе, Волкодав...

Венн уже успел собраться с мыслями. И глухо ответил:

- Это не имеет значения, госпожа. Кнесинка запрокинула голову, но слезы все-таки пролились из глаз.

- Для меня - имеет, - сдавленно прошептала она. - Я хочу, чтобы ты уехал. Прямо сейчас. Пока люди не встали... - Слезы душили ее, скатывались по щекам, оставляя широкие мокрые полосы, но она их почему-то не вытирала. - Я тебя с письмом отошлю... к батюшке... Серка возьмешь и еще лошадь на смену... Я люблю тебя, Волкодав...

- Государыня, - только и выговорил венн. У нее блестели глаза, как у больного, мечущегося в жару.

- Я больше не увижу тебя, - шептала кнесинка Елень. - Я сама пошла замуж... я дочь... Я ненавижу его!.. Когда у меня... у меня... родится сын... я хочу хоть надеяться, что этот сын - твой...

Мир в очередной раз встал на голову. Кнесинка подалась к Волкодаву и, в точности как когда-то, ухватилась за его руки. Перед мысленным взором телохранителя пронеслась тысяча всевозможных картин, одинаково сводящих с ума. Но все они тут же разлетелись в разные стороны, потому что с плеч кнесинки съехал плотно запахнутый плащ.

Венн понял, почему песнопевцы называют красавиц ослепительными.

Внезапная нагота женская - как полуденное солнце в глаза. Помнишь: видел!!! А что видел? И сказать нечего, если только ты не поэт. Много позже, отчаянно стыдясь себя самого, Волкодав пытался вспомнить кнесинку, какой она предстала ему в тот единственный миг. Но так и не сумел.

Руки оказались быстрей разума. Волкодав подхватил сползший плащ и поспешно закутал девушку. Она обнимала его за шею, прижималась к груди.

И всхлипывала, всхлипывала, силясь не разрыдаться во весь голос. Она хотела принадлежать ему. Только ему. Хотя бы один раз. А потом...

Волкодав баюкал ее, словно ребенка, увидевшего страшный сон. И думал об этом самом "потом". Насколько он вообще способен был сейчас думать.

Свершилось! - ликовала, наливаясь жизнью, некая часть его существа. - Она пожелала меня! Тонкие пальцы неумело гладили меченое шрамами лицо, озябшее тело пыталось согреться в кольце его рук... Было бы величайшей не правдой сказать, что Волкодав остался совсем равнодушен, что близость кнесинки нисколько не взволновала его. Но тех, кто слушает только веления плоти, венны за мужчин не считали.

- Государыня, - тихо сказал Волкодав. Отогнул край широкого плаща и стал вытирать ей слезы. - Государыня, - повторил он, мысленно проклиная собственное косноязычие. Он уже видел, что у нее ушли все остатки мужества на то, чтобы открыться ему. Она знала мужскую любовь разве только по рассказам служанок. Она была храбрее во время сражения, когда помогала оттаскивать раненых. Да. Но туда, за каменные стены святилища, он приволок ее за руку. И теперь, похоже, вновь был его черед взять ее за руку и отвести в безопасное место.

Человек с лучше приделанным языком, наверное, уже развешивал бы в воздухе какие-то убедительные слова. Напомнил бы ей, что она - просватанная невеста, которой строгие сольвеннские Боги хорошо если простят даже фату, самовольно откинутую с лица. Образумил бы ее, наследницу галирадского кнеса. О долге вспомнить заставил.

У Волкодава, пожалуй, язык отсох бы на середине.

А лучшим лекарством для кнесинки была бы насмешка. Что-нибудь такое, что она поймет лишь спустя время. И, поняв, сможет простить... Волкодав себя считал человеком жестоким. Но уж не настолько.

Он гладил волосы кнесинки, цеплявшиеся за шершавую ладонь, слушал сбивчивое дыхание и тоскливо думал о том, как в эти волосы запустит пальцы сын Людоеда. Как будет мять жадным ртом ее губы, тонкую шею, маленькую девичью грудь...

Никуда ты меня не отошлешь, государыня, подумал он злобно. Не брошу.

А где-то в темной вышине посвистывал крыльями, уносясь к обледенелым горам, быстрый маленький голубь.

Всякому хочется жить. Но бывает, поверь, -

Жизнь отдают, изумиться забыв дешевизне.

В безднах души просыпается зверь.

Темный убийца. И помысла нету о жизни.

Гибель стояла в бою у тебя за плечом...

Ты не боялся ее. И судьбу не просил ни о чем.

Что нам до жизни, коль служит расплатою Честь,

Та, что рубиться заставит и мертвые руки!

Что нам до смерти и мук, если есть

Ради кого принимать даже смертные муки?

Тех, кто в жестоком бою не гадал, что почем,

Боги, бывает, хранят и Своим ограждают мечом.

Кончится бой, и тогда только время найдешь

Каждому голосу жизни как чуду дивиться.

Тихо баюкает дерево дождь.

Звонко поет, окликая подругу, синица.

Вешнее солнце капель пробудило лучом...

Павших друзей помяни. И живи. И не плачь ни о чем.

Глава 13

ПЕСНЯ СМЕРТИ

Граница горной страны была прочерчена резкой рубленой линией. Так, словно когда-то, во дни незапамятной юности мира, выпуклый щит земли растрескался и лопнул в этих местах, не выдержав распиравшего его напряжения. И одна часть щита удержалась на месте, другая же развалилась и вздыбилась чудовищными осколками. Когда же все утихло, эти осколки так и остались торчать к небесам, словно каменные торосы. А может, было и по-другому. Венны, во всяком случае, полагали, что именно сюда грянула когда-то темная чужая звезда, прилетевшая извне этого мира. И что именно отсюда распространилась по белу свету Великая Ночь, длившаяся тридцать лет и три года.

Так было или не так, но горы стояли. И зеленых предгорий, поросших орешниковыми лесами, как со стороны Саккарема, здесь не было и в помине.

Горы начинались отвесной скальной стеной, вздымавшейся ввысь на несколько сотен саженей. Вода, ветер, мороз и просто минувшие века немало потрудились над ней, но во многих местах были отчетливо заметны слои и пласты разнопородного камня, то лежавшие ровно, то перекошенные и изломанные самым немыслимым образом. Кое-где эти пласты напоминали каменную кладку; становилось понятно, почему у сольвеннов и нарлаков горы получили имя Замковых.

Стена смотрела на север, и солнце никогда не освещало ее. Наверное, поэтому граница вечных снегов здесь спускалась совсем низко, и от стены веяло холодом. За несколько верст от нее деревья начинали мельчать и редеть, потом совсем пропадали. А под самой стеной на несколько перестрелов лежала травянистая пустошь, и по ней тянулась дорога.

***

Опричная страна, идя рядом с кнесинкой, размышлял Волкодав. Железные горы. Ишь как сторонится их добрый лес, отступает, не хочет рядом, расти...

Дорога тоже старалась не прижиматься вплотную к стене, у подножия которой там и сям громоздились целые холмы скальных обломков - следы чудовищных оползней. Под каждым таким холмом свободно поместился бы весь галирадский кром.

Упрямая жизнь, однако, повсюду брала свое. Даже по самой стене карабкались цепкие кустики, выросшие из семян, занесенных птицами или ветром...

Вчера вечером Волкодав вытащил свою карту и показал ее Дунгорму.

Благородный нарлак сперва забеспокоился: что, как, откуда у телохранителя?.. - но потом увидел в углу имя боярина Крута и трехцветный шнурок с потемневшей печатью, и беспокойство его улеглось.

Дунгорм уверенной рукой уточнил на карте границы горной страны и пометил ущелье, которое пересекала Препона. Кстати сказать, вскоре им предстояло миновать это место. Волкодав посмотрел на карту, запомнил ее и спрятал под кольчугу. Из которой он почти не вылезал и успел привыкнуть к ней в пути, как ко второй коже.

У велиморца настроение было отменное. Сегодня к вечеру, на худой конец завтра утром он ждал встречи со своим господином. Которого, судя по всему, он непритворно любил. Это же сразу чувствуется, когда кто-то просто исправляет обязанности, - и когда служит, как говорится, за совесть. Волкодав считал Дунгорма человеком достойным. Вообразить его среди челяди Людоеда было так же невозможно, как, к примеру, Тилорна. А вот у сына?.. Волкодаву думать об этом было и тошно, и недосуг. Кровные мстители не бывают ни плохи, ни хороши. Они мстят месть. И этим все сказано. И к тому же у Волкодава было далеко не такое радужное настроение, как у Дунгорма.

Он ждал беды.

Тот или те, кто охотился за кнесинкой, пытались добраться до нее уже дважды. Будет очень странно, если они не попробуют в третий раз. А поскольку времени на это у них оставалось всего ничего - Винитар ведь вполне мог подоспеть еще до ночи, - удара можно было ожидать в любое мгновение. И где удобней всего нападать, как не здесь, на узкой полоске открытой, ровной, точно хлебная лопата, луговины? С которой и бежать-то особо некуда, кроме как в какое-нибудь слепое ущелье?.. В узкую трещину, где их в конце концов и зажмут, чтобы перестрелять без помех?..

Волкодав загодя посоветовался со старшинами и честно выложил им свои опасения. Опытные воины выслушали его, и ни один не стал возражать.

- Что, брони вздеть небось посоветуешь? - усмехнулся Аптахар. Он отлично помнил весну.

- Ребята ворчать станут, - вздохнул Декша. - Не легонькие небось.

Гривен по сорок...

- Ладно, пуп не надорвут, - рассудил Мал-Гона. - Всяко лучше, чем ворон кормить.

Дома, в городе, они были стражниками. И, если дело не касалось ловли уличного ворья, привыкли совершать то, что скажет им начальник: дружинный витязь или нанявший купец. Решать самим оказалось делом и гордым, и трудным, и интересным. Да и бой у Кайеранских трясин уже показал, что получалось у них вовсе не плохо.

- Если нападут, я бы поставил стену щитов, - сказал Декша. - Пусть-ка попробуют пробиться сквозь моих удальцов!

Мал-Гона покачал головой:

- Лошадей бы... Если вдруг у них там наши вельхские колесницы, никакая стена щитов тебе не поможет.

- Мы должны спасти госпожу, - сказал Волкодав.

- Кони у витязей, - проворчал Аптахар. - И у велиморцев.

- Договорись с Дунгормом, - предложил вельх. - В случае чего вы с ними кнесинку в седло - и ходу...

Волкодав мог бы поспорить на что угодно, что трое старшин, как и он сам, сразу подумали о раненых, о служанках, о няньке и лекаре, о Мангул с приемным сынишкой. И о полусотне хороших парней, которым никто небось не подведет быструю кобылицу и стремени не подаст.

- Мы-то что... как-нибудь отобьемся, - выразил общую мысль Аптахар. - Кому мы особо нужны, небось за вами все побегут.

Лучезаровых витязей как ратную силу они вовсе не поминали. Что толку рассчитывать на тех, кто уже однажды подвел.

- Куда удирать-то? - спросил венн. - Почем знать, может, нас как раз впереди ждут!

Сказал и почувствовал, как в уголке сознания заскреблась неясная мысль. Удирать с кнесинкой, прорываться навстречу Винитару? Так шут его знает, когда он подоспеет. Волкодав поднял голову и посмотрел в небо, как всегда, если требовалось поразмыслить. Так. Разбойники нипочем не могли угрожать им из... только из...

- Пошли! - сказал он троим предводителям. И чуть не бегом поспешил к повозке, возле которой беседовал с кнесинкой посланник Дунгорм, а на передке, с вожжами в руках, гордо восседала старая нянька.

- Государыня, - сказал он кнесинке, когда Дунгорм и старшины отошли каждый к своим людям. - Мы боимся, как бы на нас опять не напали. Сделай милость, надень снова кольчугу.

Елень Глуздовна молча повиновалась. На ходу расстегнула теплую свиту, сунула ее в руки Лихославу, взяла живо отысканную служанкой броню и облачилась. Волкодав посмотрел на Хайгал, сидевшую на высоком сиденье, и старуха внезапно подмигнула ему. Минувшей ночью, когда он покинул госпожу кнесинку, нянька, истомившаяся у входа, одарила его испепеляющим взглядом и с быстротой хорька юркнула внутрь: что там учинил над ее девочкой бессовестный венн?.. Почему не плачет больше, жива ли?..

Многоопытная бабка, конечно, вмиг поняла, чем кончилось дело. Волкодав трех шагов не успел отойти от палатки, когда Хайгал с той же удивительной прытью вылетела наружу.

- Нагнись! - строго велела она рослому телохранителю. Венн нагнулся.

Бабка мигом схватила его за уши и... прошлась сухими морщинистыми губами по его лбу и щекам.

- Спасибо, сынок... - тихо, чтобы не слыхали близнецы, сказала она.

Зато государыня кнесинка с самого утра ни разу не подняла на Волкодава глаз. Трудно смотреть в глаза мужчине, который сумел оградить твое целомудрие пуще тебя самой.

Аптахар первым вернулся из своего отряда, пристроился к Волкодаву и некоторое время молчал, шагая с ним в ногу. Казалось, он что-то обдумывал.

- С самой весны мы с тобой заодно, - проговорил он наконец. - А ведь у меня венн брата убил. Младшенького. Хеггов хвост! Когда это я думал, что буду заодно с венном? А?.. Я тебя спрашиваю!

Волкодаву ответить было нечего, и он промолчал. Он все равно не собирался рассказывать Аптахару, как сам - было дело - смертельно ненавидел сегванов. Всех без разбора. Тоже, кстати, было за что. И как потом, угодив на каторгу, он от этой глупости быстренько излечился.

Аптахар тщательно разгладил широкой пятерней кудрявую бороду, но только для того, чтобы тут же скомкать ее в кулаке.

- Вот что, венн... - сказал он. - Может, нам, когда в Велимор доберемся, взять да и кровь смешать всем четверым? Я, ты, Декша, Мал-Гона... Надо же держаться друг друга. Не против?

Волкодав был не против. Хотя кровное побратимство - дело слишком ответственное, чтобы о нем вот так, с налету, решать. Это родство паче данного предками, потому что его сам выбираешь. И если уж случаются раздоры между побратимами, так о них и через сто лет помнят.

- Дело доброе, - сказал Волкодав. - Только государыню сперва довезем.

А про себя подумал: если и впрямь дойдет дело до побратимства, как бы еще и троим старшинам от Людоедова сынка страдать не пришлось...

- Что-то Лучезаровичи приотстали, - заметил Аптахар, оглядываясь назад. Действительно, Лучезарова чадь, двигавшаяся позади ратников и в некотором отдалении от них, не слишком спешила. Должно быть, гордый Лучезар не желал "глотать пыль", хотя никакой пыли не было и в помине: малоезженая дорога заросла густой жесткой травой. Волкодав посмотрел на своих. Зоркий Лихослав стоял во весь рост в повозке, придерживаясь за передок, и не отрывал напряженного взгляда от границы редколесья. Мели траву длинные, в разноцветную клетку, поневы служанок, и подле каждой девушки шагал отчаянный молодец. Еще десятка полтора воинов держалось около повозки. Случится что, не случится, а только удирать, бросая раненых, - самое последнее дело.

***

Скальная стена впереди выдавалась в поле этаким мысом, острым и неприступным. По крайней мере, Волкодав, доведись ему нужда карабкаться наверх, поискал бы другое местечко. Красноватые нависающие утесы внушали почтение.

Насколько Волкодав помнил карту, дальше должно было открыться широкое устье ущелья. По словам Дунгорма, это ущелье снаружи выглядело вполне проходимым и длинным, но на деле очень скоро кончалось слепым тупиком. А по другую сторону устья высилась удивительная скала в ровную полоску, бурую с желтым. Обогни ее, и почти сразу окажешься на стиснутой валунами тропинке к Препоне.

Волкодав видел, как дозорные, шнырявшие туда-сюда впереди на проворных конях, свернули за утесистый мыс, скрылись на некоторое время из виду, потом вновь выехали на открытое место и замахали руками, подавая условленный знак: все чисто.

- Ты - венн, я - сегван, - широко и неутомимо шагая, ворчал в бороду Аптахар. - Во имя пупка Роданы, дожили! Побратимство!..

Пеший отряд обогнул острый выступ стены и стал пересекать горловину ущелья-ловушки. Дунгорм не соврал: ущелье в самом деле выглядело славно.

Казалось, будто там, подальше, открывается заманчивая долина, просторная и глубокая. Там было полно зелени, а с одной стороны вниз по скалам прыгал пенящийся ручей. Впереди, как сторожевая вежа, высилась полосатая скала.

- Спящая Змея! - с гордостью проговорила Хайгал. Она без труда узнавала родные места, которых не видела пятьдесят лет. Все нынешнее утро Волкодав слушал ее и уже понимал, что мог бы и не расспрашивать Дунгорма, перепроверяя старуху. Сейчас, однако, ему было не до того. Он оглядывался в сторону редколесья, косился на спящего Мыша, убаюканного его мерной походкой, и думал: если бы я был разбойником, я бы... я бы, может, даже прямо сейчас...

***

Парень-дозорный, ехавший по левую руку обоза, ближе к лесу, и стоявший в повозке Лихослав закричали одновременно. Все головы разом повернулись в ту сторону.

Из леса, из одетой осенним румяным золотом чащи прямо на них скакали всадники. Много. Чуть ли не сотня. И первое, что разглядел Волкодав, были белые берестяные личины, закрывавшие лица. Кое у кого, у тех, что выглядели побогаче, личины были кованые. В том числе у главаря. Главарь этот скакал на великолепном белом коне и размахивал мечом, держа его в левой руке.

Выскочив из леса, отряд нападавших сразу разделился на две неравные части. Та, что поменьше, устремилась за каменный мыс, желая сшибиться с приотставшими витязями. Другая помчалась на пеших. Видно было, как разлетались из-под копыт комки зеленого дерна.

Много ли времени нужно вершникам, чтобы во весь опор пронестись чуть более полуверсты и обрушиться на пешую рать? Совсем немного. Но если в пешем войске никто не начинает бестолково метаться, если каждый шестник уверенно знает, что ему делать, - пешие за это время тоже могут успеть немало. Кнесинку и девчонок живо спрятали за повозку, раненых прикрыли запасными щитами. Лучшие стрелки повернулись навстречу налетающим всадникам и вскинули загодя снаряженные луки. После боя над Кайеранскими топями их ничем уже было нельзя ни удивить, ни напугать. Да и сражаться предстояло не с неведомой ночной силой, а с самыми обычными людьми из плоти и крови. Да еще под ярким солнцем, посреди красного дня. Есть же разница.

***

Суровые парни не тратили времени даром. Выдернули из расстегнутых, спущенных на бедро тулов кто срезень, кто бронебойную - и пустили их лететь. Благо всадники с самого начала были досягаемы для опытного стрелка. Понятно, не все стрелы дружно попали в цель, но несколько лошадей покатилось по земле. И еще нескольких разбойников вынесло из седел, словно дубинами. Волкодав за лук пока не хватался: успеется.

Ратники, наученные своими старшинами, стреляли по команде, все вдруг.

Толку от этого, может, было и не больше, но вот страху - намного. Сразу видно, что наскочил не на перепуганных обозников, готовых чуть что зайцами разбегаться по кустам, а на воинов неробкого десятка, привыкших давать отпор.

Жадоба?.. - думал Волкодав, держась подле кнесинки и поспевая смотреть сразу во все стороны. Неужели снова Жадоба? И тогда, у болот?..

А почему бы и нет?..

Под ногами захлюпала вода. Быстрый ручей выкатывался из ущелья, растекаясь по равнине семижды семью неглубокими струями. Множество рук немедля ухватилось за маронговые бортики повозки, помогая навострившему уши коню.

Между тем смертельная, без шуток, стрельба сделала свое дело.

Разбойники задумались, придержали конский скок и отхлынули в сторону, не доводя дела до рукопашной. Галирадские ратники, держа щиты на руке, тяжело бежали вперед. К полосатой скале, прочь из ловушки. Было ясно, что нападавшие стремились не столько сшибиться с ними вплотную, сколько пугнуть их и направить вбок, под стену, в слепое ущелье. Где, очень может быть, их уже поджидала засада. Десятка, скажем, три отборных стрелков с двойным запасом стрел. Вполне хватит.

Конные велиморцы во главе с Дунгормом постарались дать пешим время.

Вот заметили, что разбойники отдышались, успокоили коней и разворачиваются для нового наскока, - и пустились наперерез.

Храбрые воины горды были бы лоб в лоб ударить врага и, намного уступая числом, все как есть полечь в неравном бою, отстаивая невесту своего господина. Но пока не было нужды приносить себя в жертву. Умница Дунгорм сумел сделать с разбойниками то, что сами они не сумели сделать с поезжанами; пугнул их, заставил шарахнуться в сторону. Еще на десяток шагов придвинулась Спящая Змея. И еще на десяток. Что там, впереди?

Дозорные не успели за нее заглянуть.

Ну как есть Жадоба, поглядывая на смутившихся разбойников, сказал себе Волкодав. Таких резать привык, кому только ножичек покажи, и уже штаны полные. А на зубастого нарвавшись, сам тут же...

***

Они бежали к полосатой скале. Бежали, повесив на спину щиты, с мрачным упорством уходящих от неминуемой смерти. Слышалось только сиплое дыхание да топот нескольких десятков ног. Взмыленные парни в шлемах и тяжелых кольчугах изредка злобно матерились сквозь зубы. Служаночки, подобрав подолы, таращили слепые от страха глаза. Если отряд прижмут к стене и обложат вплотную, мужчины могли хоть драться. А им что оставалось? Им и раненым, которых швыряло туда-сюда в повозке, подскакивавшей на кочках?..

Кнесинке было бы не под силу самой нести щит, - и то хорошо, что хоть как-то выдерживала четверть пуда кольчуги. Вместо щита у нее были телохранители. Волкодав, конечно, мог бы посадить государыню в возок.

Или вскинуть на спину белой Снежинки. Но, если он был прав и за кнесинкой шла охота, возком займутся в первую очередь. А уж белой всадницей - и подавно. Зато издали, да в сплоченной толпе, да за тесно сдвинутыми спинами, поди-ка ее высмотри!

И вот Спящая Змея нависла над головами. Они бежали к ней, как когда-то к святилищу. С той только разницей, что в святилище их ждали друзья. А здесь? Что увидят они за скалой? Отряд кунса Винитара, подоспевший на выручку? Или засаду, которая насмерть зажалит их стрелами? Они бежали, потому что ничего другого не оставалось. Дозорные помчались вперед, сунулись за скальную башню и почти сразу выскочили назад, размахивая руками. Значит, ничего подозрительного не заметили.

- Наддай шагу!.. - заорал Аптахар. - Живей, хромые, живей!..

Он видел: вершники изготовились к новому наскоку. Было заметно, что охотники не больно стремились вплотную сходиться с огрызающейся дичью, вовсе не желавшей безропотно становиться добычей. Однако и позволить себе упустить беглецов они не могли.

Велиморцы, готовые пожертвовать собой, вновь нацелились поперек...

- Во имя Одноглазых и Одноногих! - выругался кто-то по-вельхски рядом с Волкодавом. - Что ж это!.. Вот так бежать!..

У молодых, горячих парней душа рвалась встать стеной и встретить недругов, как велела древняя честь.

- Языком не трепать!.. - прикрикнул Мал-Гона. - Заснули на ходу, косолапые?

Разбойники и во второй раз не захотели схватиться с велиморцами врукопашную. Наоборот, большая часть их неожиданно повернула коней и устремилась в глубь ущелья-ловушки. Галирадцы уже заворачивали за Спящую Змею, когда преследователи выскочили обратно на равнину. Почти у каждого за спиной сидел второй человек, и эти вновь подобранные держали в руках кто лук, кто самострел.