Чтение 41–й страницы книги ~Волколав~

Девочка закрыла глаза, потрясла головой, пытаясь разогнать наваждение. Потом посмотрела опять. Чужой лес и не подумал исчезнуть.

Она нашарила оберег, приколотый на плечо... не помогло! Угрюмый лес странно молчал, словно ожидая чего-то.

- Батюшка орел... - всхлипнула девочка. Священный беркут снялся с вершины и, неторопливо взмахивая крыльями, поплыл над деревьями к югу.

- Батюшка орел!..

Девочка заплакала и побежала следом за ним.

Колючие ветки хлестали ее по лицу, трепали волосы, цепко хватали одежду. Орел летел медленно, но все-таки постепенно удалялся. Девочка то теряла его из виду за пушистыми вершинами, то вновь обретала... Наконец он скрылся совсем, и она осталась одна.

Теперь она навряд ли сумела бы разыскать даже ту березу, у которой все началось.

Размазывая по лицу слезы, она пробежала еще несколько шагов и очутилась на длинной узкой поляне. Девочка поглядела наземь, высматривая, нет ли где тропинки. И отшатнулась, увидев на пожухлой траве кровь.

Она пугливо прислушалась, но в лесу по-прежнему царила, неподвижная тишина. Девочка осторожно пошла по кровавому следу и через некоторое время наткнулась на большого мертвого волка. Потом еще на одного, толков убил не человек: обоим располосовали горло чьи-то клыки. След же тянулся дальше, и неясное предчувствие велело девочке поспешать.

Она увидела его у края поляны, под склонившимися рябинами. Она сразу узнала его, хотя серого меха не видать было за спекшейся кровью. Могучий серый пес тихо лежал в двух саженях от ручья, к которому, верно, силился доползти, но не дополз.

Девочка живо подбежала к нему, опустилась рядом на колени. Бережно коснулась свалявшейся шерсти и ощутила под ладонью зыбкое, дотлевающее тепло. Она снова посмотрела на раны. Было удивительно, что пес до сих пор жил.

Что она могла сделать для него, как помочь?.. Хоть всю рубашонку раздери на повязки, так ведь не хватит. Оставив корзинку, она побежала к ручью, принесла в ладонях воды, попробовала обмыть разорванную морду:

- Не умирай, славный... Не умирай...

Пес не открыл глаз, не пошевелился, даже уши не дрогнули. Девочка принесла еще воды, попыталась дать ему пить, но он ушел слишком далеко и уже не мог лакать.

Тогда она осторожно, чтобы не причинить боли, обняла пса за шею и прижалась, стараясь поделиться хотя бы теплом. Приникла губами к мохнатому уху и стала шептать, что на душу приходило. Она взахлеб рассказывала Богам о том, как это невозможно, чтобы пес умер. Она убеждала серого зверя, такого огромного и крепкого, еще чуть поднатужиться и задержаться здесь, под этим солнцем, на зеленой земле. С ней.

Пес никак не отвечал ей, и бусина в его ошейнике не блестела, залитая кровью. Девочка подумала о хлебной закваске, томившейся в горшочке, и о том, как, наверное, уже разволновались дома. Где ее найдешь теперь, тропинку домой? А впрочем, она бы все равно никуда не ушла. Не смогла бы. Не бросила.

Зверей и птиц не слышно было в лесу, и девочка испуганно обернулась на шорох. Первой мыслью было: как защитить?.. Но через поляну семенил длинноухий мышастый ослик, а на нем верхом сидела смуглая седенькая старушка.

Девочка вскочила и побежала навстречу:

- Бабушка, милая, помоги!.. Старушка отозвалась по-веннски:

- Так я, деточка, затем сюда и приехала. - Потом легко соскочила наземь и наклонилась над псом:

- Совсем не бережешься, малыш... Разве ж можно с собой так, глупенький?

На крупе ослика висели пухлые переметные сумы, и там нашлось все, о чем только что горевала Оленюшка: снадобья в баночках и туесках, тряпицы для повязок.

- Я стану лечить, а ты держи его, - распорядилась старушка.

- Как, бабушка?.. - не поняла девочка и собралась подсунуть руки под голову пса.

Седовласая женщина зорко глянула на нее:

- Так же, как доселе держала. Зови своих Богов. Гони смерть... - И добавила нечто уже вовсе загадочное:

- Если он вернется, так только ради тебя.

Оленюшка не очень это поняла, но спрашивать не посмела. Вдвоем они возились над псом весь остаток вечера. Девочка таскала из ручья воду в ведерке, сделанном из гладкой коры неведомого ей дерева. Обламывала сухие ветки, устраивая костер. Толкла что-то в беленькой ступке. И все время молилась, великой Матери, Вечно Сушей Вовне, потом Старому Оленю, пращуру ее рода, и, конечно, Богу Грозы, чей орел завел ее в этот лес.

Иногда она думала о том, какой переполох был теперь, наверное, у нее дома. Но про это думалось как-то глухо, издалека. Кончилось тем, что умаявшаяся Оленюшка так и заснула, прильнув к косматому боку зверя и слушая, как внутри, под ранами, упрямо стучит измученное сердце.

Она проснулась, как от толчка, посреди ночи в самый глухой час, открыла глаза и увидела, что возле костра появилась еще одна гостья. И такова была эта гостья, что девочка плотнее обняла неподвижного пса, словно ее жалкое усилие вправду могло его защитить. На границе светлого круга стояла худая рослая женщина. В длинной, до пят, белой рубахе и темно-красной поневе с прошвой, расшитой белым по белому. Распушенные пряди седых волос достигали колен. Лицо же... Страшная гостья не была ни старой, ни молодой. Время попросту не имело к ней отношения.

- Он допел Песнь, - сказала она, и голос шел ниоткуда. - Он мой.

Старушка, которой девочка помогала весь вечер, подбросила в костер хвороста и спокойно ответила:

- Не первый раз мы с тобой встречаемся, и бывало так, что я тебе уступала. Но его ты не получишь.

Огонь, ободренный новой порцией дров, вспыхнул ярче, и худая женщина отступила на шаг. Но и только. Она сказала:

- Он принадлежит мне. Погаснет твой костер, жрица, и я его заберу.

Жрица ответила почти весело:

- А вот и не заберешь.

Девочка услышала, как сердито вздохнула хлебная закваска в горшочке, и ей показалось, будто пришелица испугалась этого звука. На всякий случай Оленюшка подтянула корзинку с горшочком поближе к себе, потом села и взяла ее на колени.

- Это кто еще здесь? - словно впервые заметив ее, свела брови незваная гостья.

Девочка с перепугу ничего не ответила, только ухватилась за шерсть на песьем загривке. Зверь силился зарычатъ, но не мог. Жрица ответила:

- Это та, кого ты тем более не получишь. В голосе, раздававшемся ниоткуда, прозвучала насмешка:

- Рано или поздно я получу всех.

- Есть чем гордиться! - фыркнула жрица. - Вся твоя власть - на мгновение! А потом опять Жизнь!

Пламя костра начало опадать, и она подбросила в него еще хвороста.

Девочка с ужасом увидела, что в запасе осталась всего одна ветка. Что потом?.. Хоть в лес беги, ищи впотьмах сушняка!.. Пересиливая страх, девочка готова была вскочить и бежать, когда к костру с разных сторон начали выходить люди.

Странные люди. Мужчины и женщины...

Очень разные внешне, они были похожи в одном: ночная тьма словно бы не касалась их, расступаясь перед едва уловимым, сиянием, исходившим от их тел и одежды. Казалось, посреди глухой ночи их освещало незримое солнце. Люди несли с собой поленья для костра, друг за другом подходили они к жрице и складывали принесенное у ее ног. Куча хвороста принялась быстро расти.

Самыми первыми, держась за руки, появились мужчина и женщина.

Красивые, совсем молодые. Они показались Оленюшке очень похожими на человека, которому она полгода назад подарила бусину. Отдав поленья, они подошли к псу и жалеючи склонились над ним, словно стараясь поделиться сиянием своего солнца. А потом оба посмотрели в глаза девочке, и ей, озябшей, стало тепло. И ушли - но не во тьму.

Оленюшка увидела хрупкого молодого арранта с веселыми мечтательными глазами. Казалось, этот юноша в любой миг был готов воздеть к небесам руку и разразиться вдохновенной поэмой, другие люди были суровы и бородаты, с тяжелой походкой каторжников. Еще девочка увидела чету вельхов: дед и бабка вдвоем тащили целое бревнышко, и старик все улыбался, радуясь, что вновь обрел две руки. Прежде чем уйти, дед с бабкой присмотрелись к Оленюшке и одобрительно кивнули друг другу.

Девочка ощутила, как в воздухе на миг разлился аромат свежих яблок.

Костер бушевал. Жаркие языки взвивались с веселым и яростным ревом, раздвигая ночной мрак, вынуждая недобрую гостью отступать все дальше прочь.

Так продолжалось до самого рассвета, и хворост у ног жрицы не оскудевал. Когда же небо на востоке уверенно зарумянилось, старушка обернулась к девочке и сказала:

- Спи, дитятко. Все хорошо.

Почему-то Оленюшка сразу поверила ей. Она потрогала песий нос: тот был по-прежнему сухой и горячий, но все же вроде не так. Девочка тихонько поцеловала пса в страшную морду, свернулась рядом и тотчас заснула.

Ей казалось, она закрыла глаза всего на мгновение. Но когда она проснулась, солнце уже поднялось над лесными вершинами. А на поляне не было видно ни души. Ни жрицы, ни пса. И никаких следов ночного костра.

Только корзинка по-прежнему стояла на своем месте, девочка села, встревоженно озираясь, и обнаружила, что сжимает в кулаке нечто твердое, успевшее отпечататься в руку. Она раскрыла ладонь. Это была маленькая серебряная лунница на тонком, но очень прочном волосяном шнурке.

Девочка поднялась на ноги и заметила совсем рядом с собой начало тропинки, уводившей куда-то сквозь густые кусты. На тропинке лежало бурое орлиное перо. Девочка задумчиво подобрала перо, подняла корзинку и пошла вперед. Она все искала глазами следы пса и сама не заметила, как вышла к знакомой березе. На вершине опять сидел и невозмутимо чистил клюв большущий орел. Она могла бы поклясться - тот самый. Завидев Оленюшку, беркут выпрямился, бесстрастно разглядывая человеческое дитя, девочка запрокинула голову и с обидой обратилась к нему:

- Что ж ты, батюшка орел...

Могучая птица промолчала. Девочка шмыгнула носом, захотела смахнуть подступившие слезы и...

Вокруг стояли березы. Березы, родные ей до последней отметинки на белых стволах. А за ними видать было луг и за лугом - дом. И девочка со всех ног припустила в ту сторону, даже не помня о родительском гневе, что должен был неминуемо постигнуть ее. Гнев родительский - правый, его ли бояться! Гроза летняя, после которой с удвоенной силой лезут из земли зеленые стебли...

К ее удивлению, мать встретила дочку так, словно та вернулась точнехонько в срок. И хлебная закваска в горшочке не засохла, была живая, дышала силой. Тогда девочка посмотрела на резную календарную доску, что висела под изваяниями в Божьем углу, и увидела, что зарубок на ней не прибавилось. Она вернулась домой в тот же день, когда уходила.

Словно вовсе не было ночи, проведенной в чужом черном лесу.

Она устроила орлиное перо в божнице, за ликом Бога Грозы. А светлую лунницу вовсе никому не стала показывать. Это, конечно, было нехорошо.

Ее всегда учили, что подобные вещи должны принадлежать всему роду.

Вернее, старшим сестрам на выданье. Но лунница - она это чувствовала - принадлежала только ей, ей одной.

***

Волкодав приподнял веки и увидел над собой каменный потолок, а на его фоне - остренькую черную мордочку, два чутких уха и пару светящихся глаз. Мыш заглянул ему в лицо, тихо, ласково заворковал и стал тереться о шею. Венн прислушался к себе и не почувствовал боли. То есть совсем ничего, кроме потрясающей легкости. И приятного прикосновения меха к голому телу. Даже свет был тусклым, сумеречным и не резал глаза.

Волкодав был заботливо укрыт теплым меховым одеялом и лежал на широкой лавке в комнате большого дома. По всей видимости, здесь имелось окно, и его открыли ради свежести воздуха: он слышал, как снаружи шуршал дождь и журчала вода, стекавшая по каменным плитам.

- Ишь, ластится, - донесся голос Аптахара. Было похоже, сегван лежал в этой же комнате, только на другой лавке. Венн понял, что Аптахар говорил о Мыше, и хотел повернуть голову, но раздумал, вовремя вспомнив, чем это кончилось для него в прошлый раз. А сегванский старшина продолжал:

- Хорошо, кунс, что ты не отдал его Лучезару. Эх, видел бы ты его в деле!..

По полу неторопливо прошелестели кожаные подошвы сапог.

- Могу себе представить, - ровным голосом ответил Винитар. - Я же был у моста. Видел, что натворил твой венн.

- Мой!.. - захохотал Аптахар, но тут же болезненно охнул: знать, неловко сдвинул обрубок руки. - Да, - сказал он, отдышавшись. - Чтобы венн был моим!.. А, Винитар?

Тот усмехнулся:

- И чтобы ты ходил под началом у венна, старый друг.

Старый друг, отметил про себя Волкодав. Вот как.

- Сначала он ходил у меня под началом, - сказал Аптахар. - Весной, когда Фитела нанял его в Большом Погосте. Купец сначала не хотел его брать, беспортошного. Как же он накостылял нам обоим, и мне, и Авдике...

- Надо быть очень хорошим бойцом, чтобы одолеть тебя, Аптахар, - проговорил кунс. - Надо будет поближе познакомиться с твоим венном, если он оживет.

- Много нового узнаешь, - снова засмеялся старшина. - За тебя, кунс, не поручусь, но я бы с ним не связывался один на один!

Волкодав опять услышал шаги: Винитар прошелся по комнате, постоял у раскрытого окна и вновь подсел к Аптахару.

- Иногда, - все тем же ровным голосом проговорил он, - мне кажется, что мой отец был бы жив, если бы ты был по-прежнему с ним.

Потолок закружился над Волкодавом и начал медленно падать. А может, это небо падало наземь. Венн закрыл глаза.

Аптахару явно не хотелось говорить о том, что, по-видимому, стояло между ним и отцом молодого кунса.

- Я не мог остаться! - сказал он, помявшись. - Прости, Винитар, но моя честь и так пострадала. Ты не поверишь, но никто в войске не знает, что я у твоего батьки шесть лет пиво пил. Мне было стыдно рассказывать!

Потому что тогда пришлось бы говорить и о том, чем все кончилось!

Кунс снова заходил по комнате: ни дать ни взять какая-то сила гоняла его из угла в угол. Он ответил:

- Не мне осуждать тебя и тем более моего отца, но все могло быть иначе.

- Тот сопляк убил моего брата! - запальчиво возразил Аптахар. - Я бы кишки ему выпустил!.. Что, несправедливо? Справедливо! Так нет же, твоему отцу непременно понадобилось оставить ублюдка в живых. На счастье, ха!.. Все удачу испытывал! Собаки, видите ли, не бросались!..

Винитар задумчиво повторил:

- Все могло быть иначе.

Аптахар наполовину устыдился собственной вспышки. Он проворчал:

- Ладно. Не сердись, кунс. Тот невесело усмехнулся:

- Мне сердиться на тебя, дядька Аптахар! Ты же меня вырастил. Вот этой рукой, которую тебе отрубили, за ухо трепал.

Волкодав почувствовал, что Винитар остановился прямо над ним. Венн открыл глаза, кое-как разлепил губы и просипел:

- Нашли госпожу?..

Ему казалось, будто он выговорил это достаточно громко, но молодой кунс наклонился к самому его лицу, и он повторил:

- Нашли госпожу?..

На сей раз Винитар расслышал его. И ответил, покачав головой:

- Нет, пока не нашли.

Они опять посмотрели в глаза друг другу, и теперь у Волкодава не оставалось ни малейших сомнений: Винитар знал про него все. В том числе и то, что Волкодав сразу догадался об этом его знании. Еще Волкодав ни к селу ни к городу подумал о том, что кнесинка и Винитар, если бы поставить, их рядом, вышли бы парой просто на заглядение.

- Она... жива, - кое-как выдавил венн. - Она... по мосту...

- Я знаю, - сказал Винитар.

- Во имя штанов Храмна, порвавшихся не скажу где!!.. - возликовал Аптахар, запоздало сообразивший, что венн, которому давно полагалось бы умереть, очнулся и даже заговорил. - Винитар, сынок, помоги встать!..

Винитар помог, и скоро венн увидел над собой сразу обоих. Человека, у которого были все причины убить его, Волкодава. И другого человека.

Которого он сам должен был бы убить. Слишком много забот для одной души, еще толком не водворившейся назад в тело. Волкодав закрыл глаза, и мир снова перестал существовать для него. Только теперь это было не забытье, а обычный сон, приносящий исцеление если не духу, так плоти.

"Мама, беги! - Серый Пес двенадцати лет от роду подхватил с земли кем-то брошенную сулицу и кинулся наперерез молодому комесу, выскочившему из-за амбара. - Мама, беги!.."

Бывалый воин не глядя, небрежно отмахнулся окровавленным мечом.

Однако молокосос оказался увертлив. Меч свистнул над русой головой, не причинив вреда, мальчишка метнулся под руку сегвана, и тонкое, острое жало сулицы воткнулось тому в лицо, как раз под бровь.

"Мама, беги..."

Когда Волкодав проснулся, за окном опять стоял вечер, а в комнате с ним была Эртан. Вельхинка держала деревянный меч и, временами кривясь от боли, вполсилы разминала правую руку. Левую она пока берегла.

- Я с Аптахаром поменялась, - сообщила она Волкодаву. - Еле уговорила. Надоело синяки ставить засранцам. Волкодав прошептал:

- Нашли госпожу?..

Эртан охотно рассказала, как Винитар повсюду разослал своих людей и пытался говорить с горцами через Препону. Ичендары весьма сдержанно ответили ему, что правительница, приехавшая с севера, гостит у вождя, а он, жених, не сумевший как следует оборонить драгоценную гостью, недостоин даже упоминать ее имя. Ни о каких сроках ее возвращения они не желали и слышать.

- Сколько я?.. - спросил Волкодав.

- Сегодня девятый день, - сказала Эртан. - Я тебе уже и волосы заплела, как у вас принято... - Потом с надеждой спросила:

- Ты, может, поесть хочешь, а? Молочка тепленького с хлебцем? Меда ложечку?..

Девятый день. Значит, если и приходил кто из убитых разбойников, то так и убрался.

- Мне кунсу... сказать надо, - выдохнул венн.

Эртан внимательно посмотрела на него, кивнула и вышла за дверь.

Волкодав проводил ее глазами. Воительница поправлялась отменно. Она еще держала правое плечо выше левого, потому что рана стягивала ей бок, но это скоро пройдет. Снова будет править боевыми конями, натягивать лук и раздавать оплеухи не в меру пылким парням, восхищенным ее красотой...

***

Винитар пришел в мокрых сапогах, с каплями влаги на золотых волосах, собранных в хвост на макушке, как носили островные сегваны. Видно, Эртан разыскала его во дворе. Вместе с молодым кунсом явился слуга, принесший на деревянном подносике большую кружку, кусок белого хлеба, масло и чашечку меда. От кружки шел уютный домашний запах свежего молока. Слуга поставил поднос, поклонился своему господину и вышел, оставив кровных врагов наедине.

Винитар стоял посреди маленькой комнаты, заложив руки за спину, и молча смотрел на Волкодава. Лежавший перед ним мужчина выглядел так, что краше в гроб кладут. Лекарь, приставленный ходить за ранеными, только удивлялся звериной живучести венна. Одна из стрел, попавшая в грудь, прошла совсем рядом с сердцем. По счастью, стрела была бронебойная. Она проткнула венна насквозь, но узкий граненый наконечник обширной раны не причинил. Волкодав смотрел на Винитара глубоко запавшими мутными серо-зелеными глазами в черных кругах синяков, какие бывают от сильного удара по голове. А на животе у него сидела летучая мышь. Человек с летучей мышью, которого видели на Светыни незадолго перед тем, как...

- Ты что-то хотел сказать мне, телохранитель? - ничем не выдав себя, спросил Винитар. Он говорил по-веннски. Он хорошо знал этот язык.

- Ты кормишь меня у себя в доме, - сказал Волкодав. Он хотел кивнуть на подносик с едой, но стоило шевельнуться, как вновь окатила дурнота хуже всякой боли. Он передохнул, собираясь с силами, и докончил:

- Я убил кунса Винитария, твоего отца.

Тому, кто пытается заслониться от мести, причащаясь одного хлеба с мстителем, незачем называться мужчиной.

Винитар выслушал его, не показав удивления, и кивнул головой.

- Да, это так, - сказал он, помолчав. - Ты убил его, и притом ночью, в чем немного достоинства. Однако на грабителя ты не очень похож...

Волкодав ответил:

- Люди называли нас Серыми Псами, Винитар. Молодой кунс владел собой, как подобает вождю. Он не переменился в лице, только синие глаза потемнели, точно океан в непогоду. Он довольно долго молчал, потом проговорил:

- Значит, правы были те, кто советовал отцу истребить вас всех до единого.

Волкодав упрямо ответил:

- Может... правы были те... кто советовал ему... совсем нас не трогать.

Винитар впервые повысил голос:

- Не тебе судить моего отца! - Потом добавил потише:

- И не мне.

Волкодав промолчал. Он свой приговор Людоеду уже вынес. И выполнил.

Сегван пересек комнату и встал у окна. Волкодав со своей лавки не видел его, но мог вообразить, как тот незряче смотрит в мокрые сумерки.

Наконец Винитар спросил:

- Как умер отец?

Волкодав устало прикрыл глаза.

- Он хотел схватить оружие... Я пригвоздил его копьем к стене... Он умер, когда горел замок.