Чтение 11–й страницы книги ~Знак Сокола~

...И вот возвращались, и первой на переливчато-сером Шорошке скакала молодая Крапива Суворовна. Князь не случайно поставил ее старшей в отряде. Знал - с батюшкой девка ныне хотя и в ссоре, а все равно родня есть дня, душа тянется. И Лютомира, друга сердечного, небось охота обнять... То есть кто, как не она, всех быстрее доскачет и все как есть выведает?..

Отрок, что следовал за предводительницей, удерживал перед собой на седле шатающегося, израненного, изнемогшего в пути человека. Ла-дожане, особенно кто проводил кого-то из семьи с Сувором на заставу, бежали рядом с конем, ловили стремена, пытались расспрашивать на ходу...

- Душегубы беззаконные!.. - взвился над улицей женский крик. - Душегубы!..

Ее муж должен был весной возвратиться из дальнего похода на юг - отправился в купеческой ватаге гребцом. Любящее сердце издалека почуяло беду: случится ли теперь дождаться супруга?

- Болдырь... - открыто раздавалось кругом. - Доколе князь-то собаку волкохищную терпеть собирается? Неладно, братие...

У отроков и у самой Крапивы лица были напряженные, хмурые. Рюрик сразу понял, что приведенный ими человек даже и спасителям своим ничего рассказывать не пожелал, потребовал князя. Вот все въехали во двор кремля, стали спешиваться... Человека сняли с седла, повели вперед. Он шел на своих ногах, хотя и шатался. Рюрик присмотрелся к лицу и узнал его даже сквозь отросшую, всклокоченную и грязную бороду, повязку и лиловую опухоль во всю щеку. Это был Вадимов гридень - не из первых, но и не из последних, в стяге ходил У любимца новогородского князя; у боярина Замятии Тужирича, а звали его...

- Вот, значит, княже, как ты теперь гостей привечаешь!.. - нарушив наконец свое долгое молчание, почти криком прокричал новогородец. Его точно прорвало; заплывший глаз зло мерцал в узенькой щелке, второй открыто пылал скорбью и бешеной яростью: - Или всегда таков был, да только теперь лицо свое истинное оказал?!..

Люди, вбежавшие в крепость следом за отроками, невольно притихли, перестали выкликать Болдыря, изумились, оставили пересуды, начали слушать. Кмети, бдившие за спиной ладожского государя, сочли гнев пришельца опасным и подались на шаг ближе, готовясь без промедления встать за вождя. Рюрик удержал их недовольным взмахом руки. От еле живого обороняться - еще не хватало!

Во всем широком дворе он один и глядел внешне спокойным. Хотя понял уже все. Или почти все - достало ему для этого короткого вскрика новогородца. А и плохим был бы он князем, если бы не умел многое понимать прежде других. Он спросил ровным голосом:

- Кто же средь моих людей тебя, Лабута, так изобидел? И что случилось с тобой?

- Мы с побратимами при посольстве новогородском к тебе шли!.. - покачнулся Лабута. - Снаряжал нас хоробрый князь Вадим Военежич, а старшим ставил боярина Тверди-слава Радонежича, разумом светлого, и при нем датского княжича на корабле!.. Дары богатые собирал, тебя другом назвать отныне хотел... А и нету теперь ни даров тех, ни посольства, ни боярина Твердяты Пенька! Один я и остался!..

Он на ногах держался с трудом, но охрипший голос был слышен в каждом углу двора. Ладожане снова заохали: у многих были в Новом Городе если не родичи, то друзья и вполне могли оказаться среди сгинувшего посольства. И боярина Пенька было жаль. В обоих городах его знали, в обоих любили...

_ А на меня все же в чем твоя обида, Лабута? - прежним ровным голосом спросил князь.

- А в том, что меня со всеми вместе смерти не предал!.. - отчаянно крикнул новогородец, и простуженный голос не выдержал, сорвался. - Здесь убей, что ли!.. Как вернусь, как перед Военежичем встану? Искре Твердислави-чу как в глаза посмотрю, отца не сберегши?..

Ладожский государь обратил суровый взор на Крапиву, зоркие глаза блеснули синими льдинками:

- Его где встретила?

- У ручья, где стеклу кузнец чистый песок берет, княже. Сюда берегом шел, - ответила девушка. - Нас увидел, драться полез. В седло ' сесть еле уговорили...

Рюрик кивнул - она замолчала. Ручей, близ которого водился белый песок, протекал вер" стах в двадцати, да и выехал отряд лишь накануне. До границы, до Суворовой заставы, обернуться всяко не мог.

Князь снова повернулся к Лабуте:

- Где, сказываешь, напали на вас? Новогородец шатнулся, парни сдвинулись было поддержать ослабевшего, подпереть. Лабута зло оттолкнул их и усмехнулся:

Что спрашиваешь? Вестимо, не в ладожских землях, не там, где сам обязался правду блюсти...

Голос князя остался ровным по-прежнему только правая рука на подлокотнике стольца собралась в кулак:

- Потому спрашиваю, что пока от тебя ничего, кроме лая пустого, и не слыхать! Дело сказывай или ступай отколе пришел. Без тебя допытаемся, кто кому виноват!

Не очень громко сказал, но вдруг стало понятно, каков он мог быть, когда гневался по-настоящему. Лабута сглотнул. Тяжело перевел

ДУХ..

- Так с нами было, княже, - проговорил он затем. - Спрашиваешь коли, скажу. Перед волоком мы ночь ночевали, перед заставой, что воевода Сувор Несмеянович для тебя держит. Уже и перемолвились с ним, уже наутро ждали его с дружиной - лодью датскую мимо порогов катками тащить, добро, с нее сгруженное, охранять честно... И дождались, княже, да не так ведь, как чаяли! Среди ночи изникли люди из леса... Первыми дозорных убили... Потом остальных... Кто спал - без чести спящими резали... Кто оружие схватил - стрелами расстреливали! Меня в рукопашной ранили трижды и ошеломили изрядно, упал, еще двое сверху свалились, всего кровью залили... Оттого бросили, за мертвого посчитав! Другим, кого сразу не дострелили, тем горло резали, видоков чтобы не оставлять...

- А ты, значит, видок? - спросил князь. - Ты в Ладоге жил, моих людей, верно, каждого в лицо и по прозванию помнишь. Кто из них был там?

- Они, батюшка Рюрик, лица свои личинами спрятали. Кожаными, в чем добрые люди зимой коляды колядуют... Да не все скры-

_ Лабута закашлялся, мучительно, с сиплой надсадой. - У вожака их... в руке меч был уж очень приметный... С ним Твердислав Радо-нежич рубился... И перед смертью крикнул:

"Сувор! Никак ты припожаловал?!.."

Вот когда все разом повернулись туда, где стояла Крапива. И узрели, сколь невозможным ей показалось услышанное. Мгновение девка стояла столбом, лишь краска на глазах стекала с обветренных щек. Потом...

- Не моги батюшку бесчестить! Пес смердящий, убью!..

Крапива Суворовна была нрава вспыльчивого и горячего, но чтобы так люто кричала - до сих пор люди не слыхивали. А она криком не ограничилась. Рванула из ножен меч и бросилась прямо к Лабуте!.. Побратимы-кмети знали, какова она была на мечах. Не то чтобы всех подряд посрамляла, но в дружине считали ее соперницей из опасных. Даже будь новогоро-дец свеж и здоров, и тогда неизвестно, сумел бы или нет себя от нее оборонить. А уж раненым, ослабевшим - подавно. То лишь и спасло его, что стояла она шагах в десяти: какое ни есть, а расстояние. Время требуется, чтоб одолеть. Мгновение, но матерому воину и мгновения хватит, за которое простой человек рта от ужаса не успеет разинуть. Двое могучих парней прыгнули Крапиве наперерез, сгребли в охапку, d там и другие набежали - отгородили от Лабуты. Благо меча на названых братьев Крапива все же не подняла; покуда вынимали его из руки и вкладывали назад в ножны, только кричала, голос надсаживая:

- Не верь, княже, пустобреху, сучьему сыну!.. Не вели батюшку моего бесчестить прилюдно!..

Лабута же, отшатнувшийся было, засунул руку в кошель и извлек переломленную стрелу. Поднял над головой, дабы каждый мог видеть:

- Из себя вынул... Еще что показать, чтобы за видока признали?

Стрела была приметная, с яркими полосатыми перьями, посаженными близко к костяному ушку - для точности боя. Такими действительно похвалялись Суворовичи, и все это знали. Князь смотрел молча. Люди ладожские возговорили и снова притихли.

- Я стрелу, может, украл? - Лабута поворачивался кругом, на лице и в голосе был бешеный вызов. - И себе в тело обмана ради воткнул?

Надо было решать, и князь проговорил - сурово, отрывисто:

- На роту с этим пойдешь? Перед Перуна очами клятвой поклясться не убоишься? Слова, здесь сказанные, повторишь?

- А повторю! - раздельно и твердо ответил Лабута. - Мне бояться уже нечего, все страхи видал, а Перуновой справедливости всего менее устрашусь. Я сюда с одним полз - люди чтобы узнали...

Тут он опять зашатался и на сей раз на ногах не устоял. Начал оседать наземь и уже не воспротивился, когда отроки подхватили.

- Лекаря к нему! - приказал князь. - И охранять!

Поднялся со стольца, и ладожане, кто еще пришел судиться судом, поняли: им с их мелкими тяжбами придется повременить. Явилась большая беда, такая, что с избытком хватит на всех.

Морские варяжские корабли всю зиму стояли вытащенные на берег и укрытые в нарочно возведенных сараях. Каждую весну перед первым выходом в море их тщательно осматривали, где надо - заново конопатили, смолили. Просто так в речку не столкнешь и врасплох по неотложной надобности после зимы не отправишься. Поэтому князь велел приготовить две малые лодьи, зиму напролет ходившие по лишенной льда Мутной: надо же выяснить, правду ли сказал Лабута и что в самом деле приключилось с новогородским посольством!.. В городе и так уже много чего говорили и чаще должного поминали осеннюю стычку Сувора ; Твердиславом. Тем более что та не на ровном месте случилась - ни дать ни взять увенчала щвний раздор. Почем знать, что за думу эти (вое всю зиму вынашивали и что друг над (ругом затеяли учинить?.. И не получится ли, "то от бестолковой ссоры двоих бояр, как от щной маленькой головни, всему городу очередной раз гореть?..

То есть ничего удивительного, что в этот 1ень каждый чих из детинца был на всю Ладогу слышен, до самых дальних дворов. Когда князь срядил Крапиву на одну из двух передовых юдий, это тоже вмиг стало известно и тоже звало пересуды.

- Отправил дочку за батькой! - ворчали одни. - Козу в огород капусту стеречь! Уж не сам ли Суворовичам стрелы точить повелел - А не послал бы, что думать стали бы? _ раздавалось в ответ. - Вину бы на боярина Сувора возложили! Сказали бы - дома князь девку оставил, веры ей нет!

Городские старцы не созывали народ на вече и своего совета не собирали, но по одному друг у дружки все, кажется, перебывали.

Побратимы увели Крапиву из детинца и глаз с нее не спускали, зная из горького опыта: нельзя человеку в таком состоянии быть одному. Кабы не случилось чего. Все они с ее батюшкой не первый год один хлеб резали, в одном дыму согревались, на пиру и в сече вместе бывали. Мало кому верилось, чтобы Сувор мог вправду этакое злодейство свершить. Но даже и те, кто такую мысль допускал, благоразумно помалкивали. Рано ли, поздно выплывет правда, а до тех пор что толку обелять или винить?..

Сама Крапива не плакала, даже не ругалась больше, не поносила на чем свет стоит Лабуту, князя Вадима и вкупе весь Новый Город. Пыталась разговаривать, улыбаться... но глаза подолгу ни на чем не задерживались, сердце же колотилось у горла, часто, как на бегу. Хотела какие-никакие пожитки собрать, приготовиться к завтрашнему походу... и того не возмогла. Все валилось из рук, ни о чем не удавалось крепко задуматься.

Когда купец Кишеня Пыск слово прислал, как раз поспело у него в новом гостином дворе необыкновенно вкусное пиво, - кмети непритворно возрадовались и вежливое приглашение отведать приняли с благодарностью.

- Не пойду! - отказалась Крапива. - Кишене спасибо, а ни в рот куска взять, ни проглотить...

- Пойдешь-пойдешь, - не отстали друзья Сама не хочешь - не пей, не приневолим, а нам с тобой радостнее.

Новый гостиный двор Кишени Пыска стоял хотя и на окраине, но всего в полуверсте от детинца: не переломишься, шагавши пешком. Но добротную деревянную вымостку ладожских улиц покрывала талая грязь - дело ли пачкать нарядные сапоги, к угощению идучи? Последнему холопу не пристало подобное, а Рюриковичам - подавно... Стала Крапива седлать своего любимца Шорошку, и жеребец, против всякого обыкновения, не играл, не отворачивался от узды, не выпрашивал ласку и лакомство, которое, как он отлично знал, было у хозяюшки всегда наготове. Смирно стоял, голову опустив, и только вздыхал, губами трогая знакомые руки...

В любом гостином дворе день-деньской хватает народу. Люди захаживают и просто так, и ради знакомства, и купить-продать, и о делах посоветоваться. А к такому купцу, как Кишеня, гостю знаменитому в весских, ижорских, чудих, мерянских лесных деревнях - ходят еще и почаще, нежели к иному кому. Всегда многолюдно у него и в доме, и во дворе. Снуют работники и стряпухи, придерживают - не слетели бы от многих ладожских чудес! - на голове шапки два молодых весина, явившиеся звать именитого купца на будущую зиму в свой род за речным жемчугом, коего краше не находили по лесным рекам ни вблизи, ни вдали.

Мало кто поначалу обратил внимание на чужого человека в короткой меховой шубе надвинутой шапке и с оружием, увязанным за спиной. Мало ли кто шел и откуда! Вот весины небось тоже с луками в налучах и с берестяными тулами, полными стрел. А что длинный меч в ножнах среди прочего являет из-за плеча серебряную рукоять, так тоже невидаль небольшая. Как сел княжить в Ладоге Рюрик, так еще похлеще молодцы стали отовсюду стекаться к нему - посмотреть на великого предводителя и себя ему показать. Вдруг да осчастливит, остаться велит, допустит себе послужить...

Одним лишь весьма отличался от прочих этот чужой человек. Из-под низко натянутой шапки зорко посматривал по сторонам единственный глаз. А половину лица прятала широкая, изрядно потертая кожаная повязка, доходившая до носа и до угла рта. Другая половина лица, впрочем, была самая обыкновенная. Худая, в седеющей бороде, с темной, как еловая кора, кожей, траченной морозом и ветром...

Приметливые Кишенины домочадцы на него, понятно, косились, однако здоровались вежливо. Понравится государю, станет гриднем у князя - порадуешься небось, что когда-то хватило ума безвестного приласкать!

- И тебе, добрый молодец, поздорову, -ответил ему купеческий ватажник из тех, что утром ходили в кремль и стояли с Кишеней на княжеском суде. - Какое дело пытаешь, какую. нужду терпишь? У нас нынче пиво и пироги: сделай милость, отведай...

Первое дело - взошедшего на порог согреть у огня и как следует накормить. Даже если на рожу он сущий разбойник и погодя, очень может быть, именно таковым себя и окажет. Кто от одного хлеба поел, те считай себя за родню, те перед богами оружие друг на друга поднимать не моги!

Чужой человек прошел за ватажником мимо привязанных у крылечка гладких дружинных коней, миновал темноватую влазню и оказался в самом гостином дому.

Дом этот был столь велик и обширен, что куда там даже просторной дружинной избе. Широкую кровлю поддерживали столбы с могучими развилинами наверху. Между ними теплились длинные очаги, а всю дальнюю часть хоромины занимали большущие бочки. Умный Кишеня хранил в этих бочках все нажитое и все товары, все, чем был богат. В Ладоге строились из соснового леса, редкое лето завершалось без пожара, малого хотя бы. Только ведь для того, с кем приключился этот малый пожар - все равно что город дотла! Ну и загорись такой дом, как у Кишени, - мыслимо ли спасти неподъемные сундуки, вовремя все повытащить из ларей? А бочка, она бочка и есть. Повалил быстренько набок да покатил себе вон.

Огромный гостиный дом с его дощатыми стенами укрывал хозяйское добро от дождя, но отнюдь не от зимнего холода. Несмотря на очаги, внутри было почти так же стыло, как и снаружи. Правда, кмети, сидевшие за длинным столом, холода уже и не замечали. Доброе пиво и жаркие, только что из печи, пироги славно грели животы, а с ними и душу. Купец Кишеня был мудр. Постепенно ожила и Крапива, начала даже шутки шутить. Заслонившее весь мир известие не то чтобы отступило, выпустило ее. Слова Лабуты о батюшке, невозможные, не вмещавшиеся в сердце и разум, звучали перед нею по-прежнему. Но и другое сделалось очевидно. Это как рана, только что принятая и жестоко саднящая. К утру подсохнет, утром и будем пытаться что-нибудь сделать. Пока же - только терпеть...

Стол был обширный. Все Кишенины люди усаживались за него, когда возвращались домой из удачной поездки или, наоборот, просили у покровителя-Волоса прибыльного торга и счастья в дальнем пути. Ватажник отвел пришлого человека за дальний конец стола и поставил перед ним угощение, и кмети поначалу не очень заметили чужака, севшего за столбом. А тот не спеша поводил одиноким глазом, оглядывая стропила в бликах очажно-го пламени, крепкий стол перед собой - чистый, уважительно выскобленный, - мису, ковш с пивом, душистые пироги с зайчатиной и капустой... Некоторым образом чувствовалось: всего этого он не видел уже очень, очень давно.

Ватажник сел напротив, на другую скамью, взял пирожок, налил себе пива и снова спросил:

- Так ты, добрый человек, по делу в Ладоге или без дела? Подмоги какой не надобно Одноглазый наверняка был голоден. Но жевал неторопливо, степенно. Он ответил:

- Подмоги я не ищу, а без дела у вас в Ладоге одни Стрибожьи внуки летают...

_ Да и тех того гляди в паруса дуть приставят, а то женки портов вымытых поразвесят: суши давай! - улыбнулся ватажник. - А ты, вижу, родом варяг?

Он успел оценить выговор незнакомца. Одноглазый посмотрел на него, раздумывая, потом ответил:

- Отец мой был из вагиров...

- Так ты у нас, не иначе, знакомых много найдешь, - обрадовался ладожанин. - Из тех, что с князем пришли, да и допрежь тут жили! Проводить тебя к кому, как поешь, или у нас остановишься?

Чужак помолчал еще, потом проговорил:

- Ты мне объясни лучше, как боярина Су-вора Несмеяновича двор сыскать. Или он в дружинной избе у кнеза живет?

Вот тут Кишенин человек даже прочь от него отшатнулся. Ну надо же - весь город в сто уст только про Сувора с утра и толкует, а днем появляется неведомо кто и как раз боярина требует!.. Ватажник уставился на одноглазого так, словно впервые увидел... и наконец-то сопоставил кожаные личины из рассказа Лабуты с кожаной повязкой, скрывавшей половину лица пришлого человека! Все сразу понял - и взлетел на ноги:

- Да ты... ты... Вор!!! От этого крика разом взвились Крапива и кмети. Опрокинулся деревянный ковш, грохнули перевернутые скамьи, гадюками зашипели мечи, извлекаемые из ножен. Где вор, какой вор?..

Одноглазый остался сидеть. Не бросил ни ковшика с пивом, ни только что надкусанного курившегося сдобным запахом пирожка. Лишь не спеша повернулся спиной к столбу, чтобы не схватили и не ударили сзади, и подобрал под себя ноги: сразу вскочить, если вправду замыслят напасть, и удержаться чтоб, если затеют вышибить скамью из-под сидящего...

- Он... кожаная, вишь... и батюшку твоего спрашивает, - сбивчиво объяснял Крапиве ватажник.

Боярская дочь к тому времени свежим пивом полакомилась от души, но не охмелела. Глотала, словно простую водичку. Такое часто бывает, когда тяжко потрясен человек: сколько ни пои - не пьянеет, порежь - боли не ощутит... .От слов ватажника у нее опять вся краска сбежала со щек. Рысью взъяренной прыгнула к чужаку и меч приготовила для расправы:

- Ты!.. Что над батюшкой моим учинили, тати полнощные?!..

Длинный клинок светился и подрагивал, изготовленный для стремительного косого удара. Вертанется Крапива - и полетит с плеч безобразная одноглазая голова! Варяг, однако, не двинулся. И грозной девки, похоже, не очень-то убоялся. Он ответил:

- Если ты Сувору Несмеяновичу дочерь, то я тебе не друг и не враг...

- А чего ради пытать взялся, где сыскать его?.. Он откусил пирожка, отхлебнул из липового ковшика. И невозмутимо отмолвил:

- Я спросить хочу, сколько на небе звезд.

Крапива - иначе не скажешь - взревела медведицей:

- Немедля сказывай! Убью!..

И вовсе наметилась бить, но бесстрашно вмешался хозяин - богатый Кишеня Пыск. Шагнул между ними и собой заслонил чужака, отводя от него девкин меч:

- Ты, государыня моя Крапива свет Суворовна, вольна казнить его или миловать, но, не прогневайся, не в дому у меня. Этот человек у моего огня согревался, под моим кровом с Божьей ладони хлебушко брал. Убить хочешь его, поди сперва со двора. Или мою кровь сначала пролей...

Крапива аж зубами заскрипела... Однако опамятовалась, остыла. Опустила меч, со стуком вдвинула в ножны. И пошла прямо к двери, более не присаживаясь за стол. Даже не покосилась на оставшееся угощение. Кмети, переглянувшись между собою, подобрали с деревянного блюда по пирожку, да и потянулись за нею. Они бы посидели у Кишени еще, так ведь и посестру бросать не годится...

Когда дверь за ними закрылась, купец остался наедине с одноглазым и с молодым ватажником, приведшим беспокойного гостя. Хозяин и работник, конечно, не радовались случившейся ссоре и не благодарили судьбу, направившую к ним пришлеца. Однако Правда для Кишени Пыска была не пустой звук, и он вновь подошел к варягу:

Ты бы, добрый человек поберегся... Это Рюриковичи, и они уж дождутся, пока ты с моего двора на улицу выйдешь!

Тот молча кивнул - дескать, спасибо. Но кивнул довольно рассеянно, словно к нему весь сыр-бор не больно и относился. Дожевал румяный пирожок и спросил:

- А не скажешь, богатый гость, где мне все-таки воеводу Сувора Щетину сыскать?.. Кишеня присел на скамью:

- Так ты вправду что ли не ведаешь, о чем весь город толкует? Или надо мною посмеяться решил?..

Гордая Крапива отказалась посылать в детинец за помощью. - Пятеро нас! - устыдила она побратимов. - Нешто не скрутим?.. - И посулила: - Пускай только покажет личико светлое...

Они стояли в распахнутых воротах, держась по ту сторону границы двора, закрывая выход на улицу. Улицы в Ладоге были широкие, да и дворы не маленькие. Люди привыкли строиться широко - особенно же в последнее время, после вокняжения грозного Рюрика, когда, кроме самого князя, бояться стало вроде и некого. Вот и Кишенин двор был изрядно просторен, но оттуда, где стояли пятеро кметей. виден был почти весь. Оставались, конечно, какие-то щели для бегства, но Крапива и парни нутром знали - одноглазый ими не воспользуется. Не станет удирать по-воровски, через тын.

Не тот человек.

Ждать пришлось долго... Кто-то из Крапивиных сотоварищей начал вслух рассуждать.

как, наверное, их недруг без совести убирает боюхо ту снедь, которую они сами из-за него же оставили. Купцовы ватажники, домочадцы и челядь, до последних рабичичей, неудержимо лезли во двор. Откуда - неведомо, но про то, что в гостиный дом припожаловал один из тех, "кто под кожаными личинами послов новогородских с Сувором... ой, Крапива, не бей!.." - уже прознала половина уличан, и взглянуть, как истребляют разбойника или тащат его на княжеский суд, пожелал каждый. Сама мстительная дочь боярская себя посмешищем чувствовать уже начала, когда дверь наконец бухнула. Крапивин недруг явил себя во дворе.

Если она что-нибудь еще понимала, он был сведомый воин. Не удивился, что ждут его и что собралось столько народу. Посмотрел туда и сюда, покачал из стороны в сторону головой. Не напрашивался, мол, на драку, но коль вынуждаете...

...И шагнул прямо к коням, чуявшим напряжение в людях и беспокойно топтавшимся возле крылечка. Подошел - да и, худого слова не "' говоря, изловил под уздцы серого красавца Шорошку!..

Крапива успела всячески себя изругать: сама дура и остальные не лучше, коней-то не вывели!.. Успела испугаться за любимца и тотчас возрадоваться. Ибо ее жеребец, Шорошка, о чем вся Ладога знала, был норова лютого и бесстрашного. Зимусь оголодалого волка, на хозяйку напавшего, не забоялся, копытом пришиб. И уж касаться себя позволял только самой Крапиве, да батюшке ее, да Лютомиру. Всем прочим лучше было вовсе к зверю не подходить: залягаю, на части порву, живьем проглочу!..

И не подходили - себе-то дороже.

...Потому не у одной Крапивы глаза полезли на лоб, когда одноглазый вмиг усмирил рванувшегося Шорошку, закинул отвязанный повод на гриву, а кусачую оскаленную морду встретил крепким шлепком! Жеребец завизжал прижал уши, присел... не тут-то было. Знать, не врали варяги, себя возводя к додревнему племени великих лошадников. Одноглазый уже утвердился в седле, и колени стискивали бока, словно обручи бочку: не отдерешь! И рука охаживала по сытому крупу подхваченной с земли хворостиной - вот тебе, вот тебе!.. Шорошка вконец обиделся, заскакал, ударил задом раз, еще раз... А потом как полетел с места во весь опор да прямо в ворота!..

Шарахнулись прочь Крапива и кмети, шарахнулся, спасаясь из-под копыт, невмерно любопытный народ. Ошалелый жеребец единым духом пронесся через двор, а после по улице. Улица, правду молвить, возле Кишениного нового гостиного дома была одно название. Так, дорожка прямехонько в поле. А за полем лес. Ищи-свищи...

- Шорошка!.. - в полный голос закричала Крапива. - Шорошенька!..

Только знакомое ржание жалобно долетело в ответ. Да и оно вскоре затихло.

Конечно, Крапивины побратимы дело так не оставили. Тут же повскакали в седла, пустились было вдогон, но никого не поймали'

Сосед Кишени, богатый корел-людик из рода Гусей, решил помочь горю: вывел двух чутких лаек, пустил по следам. Лаечки весело пробежали чуть более версты, но потом, у широкого мелкого озера, след начисто потеряли. И виновато заскулили, прося прощения.

- В детинец поедем, - сказал один из кметей, когда уже к сумеркам несолоно хлебавши возвращались из леса. - Князю обо всем рассказать.

- А я с Лабутой перемолвилась бы, - - хмуро кивнула Крапива. - Или воспретят?..

Если по совести, она даже надеялась, что воспретят. Она не виделась с батюшкой со времени праздника Корочуна... какая правда могла выплыть из-за насквозь баснословной (вот уж в чем девушка не сомневалась) Лабутиной повести?.. Что батюшка не водил своих отроков за волок резать спящее посольство новогородского князя, для нее было истиной непреложной. Но тогда что?.. Стрелы откуда, что Суворовичи на заставе в своих тулах носили?.. Меч приметный, датчанином подаренный, кроме батюшки в руке кто мог держать?.. И что за смысл был Лабуте так твердо обещать на роту пойти, если всякий поехать мог на заставу и убедиться, что воевода и малая дружина его как сидели на волоке, так ч сидят?.. Не обидели никого и сами никем не обижены?..

Не-ет, если уж не боялся Лабута гнева Перуча, сурово карающего за неправду, значит, намеренной лжи в его словах не было. Значит, самом деле на посольство кто-то напал, морды личинами прикрывая, и были у злодя клеть. Одной стеной она примыкала к избе и от нее грелась - лежавший к явке не должен был жаловаться на холод. Крапива подошла и увидела отрока, постав-нного стеречь у двери. Отроку было скучно лежать на одном месте, и он забавлялся с маленькой пушистой собачкой, обитавшей в крепости на поварне. Прислонил копье к рубленой стенке клети и метал вдоль забрала Песик с лаем бросался, весело нес палку назад. Как когда Крапива приблизилась, кобелишко внезапно насторожился, оставил игру вздерну торчком шерсть на загривке... Загавкал, прочь отбежал!

"Меня, что ли, уже собаки пугаются? - невольно опечалилась девушка. - Тоже злодеевой дочерью величают?.."

- Здрава буди, Суворовна, - поклонился парень. Все же Крапива носила воинский пояс: такие, как он, ее слушали и перечить не смели. Он понял, конечно, зачем она объявилась у двери клети, и не обрадовался. С кого голову снимут, если вдруг что?..

- Не трясись, не обижу его, - усмехнулась Крапива. - Отворяй дверь.

Отрок помедлил, высматривая еще хоть ко-о - ю из старших, но так и не высмотрел. Клеть - стояла в тихом углу двора, за гридницей и дружинной избой; летом здесь грелись на солнышке черные бабки, присматривали за детьми оных вольноотпущенниц... Отрок неохотно повиновался, открыл дверь, и Крапива вошла.

...И сразу поняла: что-то было не так! В клети оказалось совершенно темно. Лишь из двери полосой проникал скудный, пасмурный, вечер - стрелы батюшкиных удальцов и... меч батюшкин, либо украденный, либо вынутый т мертвой руки... (Хотя меч украсть у него Крапива сама себя оборвала, запретив продолжать тяжкую мысль, и невесело улыбнулась припомнив, как сама хвасталась, будто и верного Шорошку никакому вору у нее не увести..)

А все вместе если собрать, всяко получалось, что с батюшкой случилась беда.

Это знание было так же невозможно и невыносимо, как и Лабутин поклеп. Хотелось запрудить время, словно ручей, и переменить его русло, чтобы пробежало оно мимо сегодняшнего злосчастного утра. А того лучше, чтобы вернулась прошлая осень, чтобы не было ее, Крапивы, глупой ссоры с княжичем датским, а после - дурацкого состязания, гнева батюшкина и обиды, что выгнала ее, своенравную, из отцовского дома... Была бы ведь с ним теперь, на заставе... Ото всякой беды родителя любимого спасала...

Да толку-то о несбыточном рассуждать, все равно не воротишь. Есть жизнь, ее и живи.

Дочь боярская подрастала без матери; отец-воин ей и передал многое, что не всякому сыну удается в душу вложить. Крапива боялась встречи с Лабутой, сама понимала свой страх. но не пряталась, а шла на него, как на опасного зверя: кто кого!..

Раненые кмети и отроки обычно отлеживались прямо в дружинной избе, там, где жили всегда, и товарищи за ними ходили. Лабуту понятно, устроили опричь, в клети. Это была большая клеть. Одной стеной она примыкала к теплой избе и от нее грелась - лежавший на лавке не должен был жаловаться на холод. Крапива подошла и увидела отрока, поставленного стеречь у двери. Отроку было скучно торчать на одном месте, и он забавлялся с маленькой пушистой собачкой, обитавшей в крепости при поварне. Прислонил копье к рубленой стенке клети и метал вдоль забрала палку. Песик с лаем бросался, весело нес палку назад. Как раз когда Крапива приблизилась, кобелишко внезапно насторожился, оставил игру, вздернул торчком шерсть на загривке... загавкал, прочь отбежал!

"Меня, что ли, уже собаки пугаются? - невольно опечалилась девушка. - Тоже злодее-вой дочерью величают?.."

- Здрава буди, Суворовна, - поклонился парень. Все же Крапива носила воинский пояс:такие, как он, ее слушали и перечить не смели. Он понял, конечно, зачем она объявилась у двери клети, и не обрадовался. С кого голову снимут, если вдруг что?..

- Не трясись, не обижу его, - усмехнулась Крапива. - Отворяй дверь.

Отрок помедлил, высматривая еще хоть кою-то из старших, но так и не высмотрел. Клеть стояла в тихом углу двора, за гридницей и дружинной избой; летом здесь грелись на солнышке черные бабки, присматривали за детьми юных вольноотпущенниц... Отрок неохотно повиновался, открыл дверь, и Крапива вошла.

И сразу поняла: что-то было не так! В клети оказалось совершенно темно. Лишь из двери проникал скудный, пасмурный, вечерний уже свет, да и то - мимо лавки, мимо лежавшего на ней человека.

И - запах! Густой запах горячей, только что пролитой крови!

Лучина в светце как раз прогорела, обронив в корытце с водою последний переливчатый уголек. В железном расщепе малиново рдела умирая, маленькая головешка...

- Лабута!.. - шалея от внезапного чувства беды, не своим голосом выкрикнула Крапива.

В ответ раздалось то ли бульканье, то ли хрип, и ногти заскребли по гладким бревнам стены: кте-то хотел приподняться, да уже не мог. Крапива бросилась, ухватила светец и так дунула на почти погасший огрызок лучины, что клеть на мгновение озарилась. И девушка увидела такое, что, однажды узрев, навряд ли скоро забудешь.

Лабута умирал. Он еще смотрел на нее, еще тянул к ней руку и шевелил окровавленными губами, словно пытался что-то сказать... Это был совсем особенный миг, и Крапива успела понять по глазам новогородца: он хотел вымолвить немыслимо важное для нее и для всех, нечто такое, что никак нельзя было в смерть с собой уносить, может, то самое, чего ради она сюда и пришла... Но даже единого слова вымолвить ему уже не было суждено, ибо в горле у него торчал нож, загнанный по самую рукоять.

И еще краем глаза - сноровка воинская помогла - вроде бы углядела Крапива, к шелохнулась овчина, брошенная на большой короб в углу... Или это так метнулся неверный. погасающий свет?..

- Лю-у-у-уди... - закричала она.

Отоок за дверью первым услышал ее голос и закричал тоже - на весь кремль. Всполошенные кмети подоспели еще прежде, чем Крапива, схватившая Лабуту под мышки, успела дово-чочь его до порога. Прочавкали, сгибаясь под бегущими ногами, деревянные мостки, и побра-гимы переняли у нее липкое, скользкое от кро-зи тело, ставшее к тому же, пока тащила, очень шинным и очень тяжелым. Снаружи мрели, ;устея, холодные сумерки, и кровь, перетекшая .голой груди Лабуты на ее суконную свиту, казалась совсем черной. Кто-то, явившийся позже, принес огня...

Лабута был мертв. И в горле у него, в самой ямке между ключиц, торчал добрый боевой нож с головкой лошадки, вырезанной на костяной рукояти. Вся дружина знала, чей он. Лютомира был нож, Крапивиного жениха.

Ночь выдалась такая же черная и сырая, как предыдущая, и так же по разным концам города выли собаки. Одна завершала скорбную песнь, другая подхватывала. Крапива сидела в порубе и дрожала от холода, хотя на берестяном полу лежала добрая охапка сена, и ей не отказали ни в теплой одежде, ни в одеяле. Холод гнездился глубоко внутри, и даже не в теле - в душе. Девушка укладывалась то так, то этак и пыталась уснуть, но не могла. Сердце часто колотилось как раз там, куда Лабуте ножик всадили, и успокаиваться, сползать на обычное место не желало нипочем. И стоило Ресницы смежить, как перед внутренним оком "Редставали картины одна другой тягостнее...

"...В руке меч уж очень приметный... Твердислав Радонежич рубился... И крикнул перед смертью: "Сувор! Никак ты припожаловал?!. "

Вздыбленный Шорошка, испуганный и обозленный, впервые чужой рукой укрощаемый.. Хищная ухмылка на одноглазом лице, кожаной . личиной сокрытом...

И сама она, Крапива, идет-шагает в детинец, мечтает запрудить время и знать, дура, не знает, что главная-то беда еще впереди...

"Не я это, господине!" - только и сказала она, когда князь появился возле клети в шубе, наспех брошенной на плечи, - осунувшийся, на десять лет постаревший за сутки. Кмети и отроки топтались вокруг... Передавали один дру. гому Лютомиров нож, извлеченный из мертвого тела. Расспрашивали неудачливого сторожа, допустившего внутрь детинца скверну убийства. Парень вздыхал и казнился, предвидя, что после нынешнего ему долго придется посвящения ждать.

"Так пес прежде всполошился, чем Крапива вошла..."

"Учуял, знать, с чем идет, вот и загавкал!"

"Ты посестру-то не тронь!"

"А не она утром сулилась новогородца убить?.."

"А ты нож Лютомиров когда видел при ней? Другие люди видели? Ну и неча каять зазря. Она, не таясь, шла и нам сказывала, что поговорить с ним решила..."

Крапива уже поведала им, как шевелилась овчина. Кмети заглянули в короб и нашли его достаточно вместительным, но он был пуст-Девушка вздрагивала при мысли, что истинный убийца Лабуты успел покинуть свое укрытие и был здесь, рядом, среди сбежавшегося народа ходил подле нее и тоже что-то говорил, может, отстаивал, а может, винил...

"В поруб", - отрывисто приказал князь. " Утро вечера мудренее - завтра он сядет с думающими боярами, всем учинит подробный расспрос и решит, кому следует верить, а кому нет. Непременно дознается истины и взъерошит ей волосы большой жесткой ладонью:

"Ты, дитятко..." А пока побратимы неловко переминались кругом названой сестры и не ведали, как исполнить приказ. Поневолить ли дочку боярскую, если добром не пойдет?.. Крапива не стала мучить друзей. Сама расстегнула тяжелый, вороной турьей кожи, воинский пояс с мечом и боевым ножом для левой руки, сама отдала его:

"Поберегите пока..."