кроме намного желания, чтобы Дзанни не просто по-доброму относился ко мне,
а еще и прощения попросил... за все - за то, что мать меня бросила; за
колотушки детдомовские; за голодуху; за тараканов в столовском борще; за
то, что я был "урод", "идиот", "дефективный", "олигофрен".
помойную яму, - а ничего не поделаешь. Уж каков есть. Принц-страдалец...
готовило обеды по рецептам детдомовской кухни: тушеная капуста, а к ней
котлеты или сосиски.
меня давно, еще с детдома мечта - поесть сала. Унылыми зимними вечерами мы
с Котькой представляли, как едим розовые, нежные ломтики с черным хлебом.
Я нарочно не говорил ничего Дзанни - хотелось самому, тайно купить
огромный кус и съесть его на пару с Котькой. Ан не вышло! Когда я его
наконец купил и нес домой, ко мне привязались двое пацанов, отняли авоську
и сдачу двадцать копеек. Горевал я, помню, долго, а потом понял, что не
судьба, и про сало забыл...
учил играть на рояле. Вот как началась настоящая-то музыка, и я стал себя
совсем не узнавать. Прошлое вспоминалось не то чтобы реже, но без боли, а
сам я теперь плохо отличая сон от яви. Это все музыка виновата и Дзанни.
Он ведь как замечательно играл - не мне чета! Был он "слухач",
импровизатор, любил играть без нот, и инструмент отзывался на малейшее
движение его души то пением, то плачем, то веселым разговором. А я рояля
первое время боялся. Флейта была мне подруга, рояль - строгий пожилой
учитель. И что-то в нем было жуткое, особенно когда под рукою Дзанни вовсю
гудели басовые аккорды, словно тяжкий голос Вия: "Оттяните мне
ве-е-ки-и-и!"...
рассматривать какую-нибудь старинную, толстую книгу. Какое это было
счастье: медленно переворачивать под музыку закрытые папиросной бумагой
картинки, на которых улыбались красавицы в мудреных париках и кавалеры в
кафтанах салютовали друг другу шпагами...
больше не надо было, только бы услышать: "Сегодня ты играл сносно". Я
казался сам себе прекрасен и жаждал играть еще и еще, и думать не думая о
том, что "не имею права". Еще как имею!
и грустен, то говорлив и беззаботно-весел, то вдруг высокомерен и
язвителен. Не угадаешь, каков он будет через минуту, через час, завтра.
Одной из привлекательнейших его особенностей была загадочность.
оторвать от этого лица - бледного, узкого, будто вырезанного из бумаги.
Все черты его были как-то особенно, артистически преувеличены, заострены,
и волосы вились ненатурально-красивыми кольцами.
прибыл к нам из древних эпох. На эту мысль навели странные предметы,
которые я нашел во время уборки у него в комнате: маленький серебряный
жук-скарабей, книга с золотыми письменами и крохотное черное распятие.
Предметы эти были ничем иным, как атрибутами его тайной власти над силами
природы и, может быть, даже над самой Смертью!
исчез, когда я осознал, что существо, близкое Богу, не может ударить
какого-то хилого мальчишку.
впечатления загоняли ее в глубь души. Я занимался музыкой и беспрестанно
разгадывал загадки, связанные с Дзанни. Сколько ему было лет? Тридцать,
сорок, шестьдесят? Я не знал. Люди, приходившие к нам в гости, все,
независимо от возраста и положения, побаивались его.
посиделки. Мне казалось, что он нервничает, когда нет желающих пить с ним
чай ночью. Кто эти гости, ему было безразлично. Сиживал у нас и заезжий
укротитель блох из города Пфаффеля, и пенсионер-алкоголик, и сантехник, и
бывший тенор - знаменитый Радамес, и дворник из соседнего дома, и лауреат
Государственной премии в области физической химии, и личность без
определенных занятий, которая терлась спиной о стену и разглагольствовала
о культуре... Со всеми ними Дзанни обращался вольно, и казалось, что в его
власти распоряжаться этими людьми, как своими вещами.
время ночи. Я играл, гости внимали, а Дзанни после говорил им не без
гордости: "Мой сын далеко пойдет. Его выбрал Бог!"
если бы родная мать вдруг объявилась и захотела взять меня к себе, я бы ни
за что не пошел! Я любил Дзанни.
звал его просто - Дзанни, в редких случаях - Николай Козимович. Отчество
мне не нравилось - казалось комическим, несолидным. Позже выяснилось, что
он - итальянец, и все его предки тоже итальянцы, цирковые артисты. Их
портреты висели в комнате Дзанни на стене от потолка до пола. Иконостас
этот служил воспитательным целям: когда впоследствии я проявлял
строптивость и лень в учении, например, не мог сделать шпагат с первого
раза и сорок флик-фляков на месте, Дзанни брезгливо брал меня за ухо,
подводил к одному из предков и, стуча в него пальцем, кричал:
чревовещатель Дионисий Наталиевич, судя по портретам, пренеприятный тип:
маленький, почти карлик, с длиннющими тараканьими усами, в полосатом
костюме со звездой. Часто, часто в моих снах я видел Дионисия Наталиевича,
заносящего надо мной хлыст, и просыпался в слезах...
родная дочка, Машетта. Я почувствовал страх и обиду: какая-то девчонка
могла "отбить" у меня Дзанни. Она была родная, а родных детей любят
больше. Верно, Дзанни стосковался по ней и... Как бы мне снова не попасть
в детдом! Туча мелких, злых, мстительных мыслишек заморочила мне голову:
то я хотел бежать, то мечтал умереть понарошку, и чтобы Дзанни рыдал над
гробом, а я бы вдруг восстал, произнес что-нибудь величественное и... все
кончилось бы хорошо.
кажется, дальней родственницы Дзанни. Однажды мы ее навестили.
маленькую его копию: те же глаза, те же вьющиеся волосы и надменный вид,
что страшно рассмешило меня.
грубо заплатанное, капор бывший бабкин, судя по фасону, времен "Пиковой
дамы".
баранку. Когда Дзанни взял ее на руки, она заверещала, будто ее собирались
бить, и стукнула его по носу. Пока мы спускались по лестнице в садик,
бабка визжала нам вслед:
ты тогда закукуешь!
Дзанни и сказала:
старушенция вполне могла уморить ее голодом.
промокли от дождя, я сказал Дзанни:
вернулись втроем.
и стирал, и играл с Машеткой. Я ее сразу полюбил и даже стал меньше
скучать по Котьке Вербицкому - времени не хватало. В три года Машетта уже
умела танцевать польку и играть на губной гармошке "О соле мио..." Втайне
я гордился девочкой и немного - собой, считая, что успешно заменил ей и
отца, и мать. Я уже совсем было вошел во вкус родителя, но однажды, когда
Машетта спала, Дзанни вызвал меня в свою комнату и, поставив у портрета
ненавистного Дионисия Наталиевича, вкрадчиво сказал:
упрек всем остальным мальчикам, а также девочкам. Вероятно, ты хочешь
стать домработницей? Почтенная карьера. Редкая профессия.
она еле говорит. Вас дома никогда нету... Супруги у вас тоже нету... Можно
няньку, конечно, нанять, но дорого. А у вас оклад сами знаете какой... -
начал канючить я.
плечи и взвизгнул:
супруга..."
употреблять это и подобные ему словечки! Видно, слишком часто ты стоишь в
очередях за капустой - там еще не такое услышишь! Я запрещаю тебе
заниматься хозяйством, запрещаю сновать между кухней и детской! Машетта не
умрет без твоих обедов. Скорее даже наоборот - здоровее будет. Отныне ты
займешься своим прямым делом. До сих пор я тебя щадил.
Березин Федор
Ильин Андрей
Никитин Юрий
Доценко Виктор
Якубенко Николай
Соломатина Татьяна