Константин СИТНИКОВ

ПЕСЬЕ ДЕРЬМО

У меня было преимущество в несколько часов. Я слышал громкое сопение
за плечом и чувствовал горячее дыхание в затылок. Однако Янка была в
безопасности, а больше меня ничего не волновало. Но Виктор!.. Ах, какой
пройдоха! Подставил меня, как второгодника. Мне следовало сразу
насторожиться, когда он заговорил об этих сорока тысячах... Впрочем, с
Виктором я разберусь потом. Виктор никуда не денется. В крайнем случае
натравлю на него Хлыща. Безо всяких угрызений совести. Хотелось бы мне
посмотреть, как вытянется лицо у Виктора, когда Хлыщ вежливо
полюбопытствует у него, где зеленые?..

Нашарив ключ под деревянным порогом, я отпер висячий замок, поднялся
по скрипучим ступеням крыльца и на что-то налетел в темноте. Под ногами
загромыхало и забулькало. Это была полупустая канистра с керосином. Тогда
я и предположить не мог, что она понадобится мне в самом скором времени.

В большой комнате, разделенной множеством дощатых перегородок, на
меня дохнуло давно позабытыми запахами: огромные травяные пучки висели под
потолком вдоль стен, покрывая их сплошным пестрым ковром, целые кусты
свисали с натянутых поперек комнаты веревок, и даже на ручках и округлой
спинке дивана у окна болтались связки засушенных цветов. В последние свои
дни старик времени даром не терял, пусть легко икнется ему на том свете.
Он любил говаривать, что всякая трава, собранная и обихоженная должным
образом, может быть лечебной; но ежели ее сорвать в нужном месте и в
нужное время, да при этом еще сказать тайные слова и выполнить ведовские
обряды, то такая трава обретает чудодейственную силу... Несмотря на его
терпеливое и настойчивое руководство, я так и не научился разбираться во
всех этих премудростях, хотя и не испытывал по сему поводу никаких
сожалений: это казалось мне бесполезным чудачеством, занятием, которое не
пригодится мне никогда в жизни. Впрочем, то был не первый случай, когда я
ошибался.

Пройдя в маленькую отгороженную кухоньку, я сдвинув в сторону тяжелую
крышку и спустился по отвесной лестнице в подполье. В дальнем углу
подвала, между полками с вареньями, глубоко в земле была зарыта большая
жестяная коробка из-под соленой сельди, а в коробке, в целлофановом
пакете, туго стянутом резинкой, лежал в густой смазке шестизарядный
револьвер с откидным барабаном и к нему пригоршня патронов. Я поднял
коробку наверх, задвинул крышку и принялся за работу: извлек револьвер из
пакета и тщательно обтер его тряпкой; проверил ударно-спусковой механизм и
приспособление, поворачивающее барабан; затем зарядил револьвер, а
оставшиеся патроны ссыпал в карман. Верхний ящик письменного стола
показалось мне подходящим местом для моего маленького приятеля. Сунув его
в ворох бумаг, я прилег на сложенный диван и стал ждать.

Они вышли на меня раньше, чем я рассчитывал, намного раньше, чем я
рассчитывал. В отдалении послышался треск мотоцикла, который все нарастал,
а достигнув наивысшей точки прямо напротив моего окна, сменился глухим
ворчанием холостых оборотов. Я привстал на локте и осторожно выглянул
через двойное стекло на улицу. Это был Дылда, правая рука Хлыща. Подняв
забрало в красном шлеме, упираясь длинными ногами в землю, он о чем-то
расспрашивал соседа, лысоватого мужчину с черным кожаным фартуком на
животе. Сосед показал ему рукой на дедов дом. Дылда поглядел в мою
сторону, рассеянно кивнул ему и, взревев двигателем, быстро пересек
дорогу. Треск мотоцикла переместился во двор и смолк окончательно.
Некоторое время все было тихо, а потом на крыльце загремела канистра,
кто-то чертыхнулся, и дверь распахнулась. В комнату, сложившись вдвое,
ввалился Дылда. Желваки на его узких скулах вздувались и опадали, а темный
взгляд из-под грязных, всклоченных волос, закрывавших низкий лоб, словно
бы отталкивался от всего, на что натыкался. Увидав меня, Дылда обнажил в
усмешке оранжевые зубы, и протянул мне свою длинную паучью конечность. Не
для пожатия. В обветренных пальцах корчилась бумажка. Он положил ее на
письменный стол и сиплым, простуженным голосом сказал: "Хлыщ велел
передать".

Я сразу узнал почерк Янки. "Алешенька! - было торопливо написано
карандашом на мятой бумажке. - Они нашли меня. Они говорят о каких-то
деньгах, о больших деньгах. Алешенька, откуда у нас могут быть такие
деньги? Они держат меня взаперти и разрешили только написать тебе
несколько слов. Я не понимаю, что происходит, это какой-то кошмарный сон.
Прошу тебя, сделай, что они требуют, отдай ты им эти проклятые деньги,
если ты их брал. Прошу тебя. Мне страшно, Алешенька! Янка." Я разжал
челюсти, только когда мои судорожно стиснутые зубы начали крошиться в
меловую пыль.

Дылда проговорил развязно: "Вечерком мы сюда заглянем, Леший, зеленые
должны быть при тебе. После этого ты получишь свою девчонку. Не раньше.
Так сказал Хлыщ. Впрочем, если денег не будет, ты ее тоже получишь. Но уже
по частям", - он нервно хихикнул, но, встретившись со мной взглядом,
попятился и поспешно вывалился обратно на крыльцо. Во дворе взревел его
мотоцикл. Когда грохот затих, я опустился на диван и обхватил голову
руками. Мне нужно было собраться с мыслями. Первым моим движением было
броситься следом за Дылдой, догнать его на машине и вытрясти из него душу.
Но я тут же отказался от этого бессмысленного намерения: Дылда мелкая
сошка и ничего не значит. Но сидеть здесь и ждать Хлыща? - это было
невыносимо. Господи! Как нелепо все обернулось. Зеленые... где я достану
столько зеленых сразу? Хлыщ не согласится на отсрочку. Убедить Хлыща, что
его деньги у Виктора? Ни минуты не сомневаясь, я готов был продать
Виктора, его маму, его бабушку и всех остальных родственников, даже если
бы они у него были. Но я знал, что Хлыщ не поверит мне. Тогда - убить
Хлыща? Заряжая револьвер, я вовсе не собирался пускать его в ход, разве
что в самом крайнем случае. Я надеялся, что мы лишь попугаем друг друга и
в конце концов договоримся полюбовно. Но теперь у меня не было другого
выхода. Впрочем, я понимал, что и это - не выход. Мне оставалось надеяться
только на чудо.

И тогда я вспомнил дедовы слова, сказанные им перед самой смертью:
"Когда тебе станет совсем худо, когда у тебя не останется больше никакой
надежды, доверься травам. Не думай, будто у них нет души и разума. Травы -
твои самые верные друзья и самые надежные помощники. Возьми вот этот
пузырек с настойкой из травы Бел трехлетней выдержки и всегда носи его при
себе, как талисман. Ты можешь не верить в него. Травы не требуют веры -
они превозмогают даже неверие. И когда тебе будет совсем невмоготу, глотни
этой настойки, и ты сам увидишь, как все вокруг тебя переменится. Ты
наберешься новых сил, ты получишь тайные знания, ты обретешь страшную
власть. Единственное, о чем я тебя прошу, чего я от тебя требую: не трать
ее попусту, это чревато величайшими бедствиями и несчастьями для тебя и
твоей души". Тогда я не придал словам деда особого значения, но из
уважения к нему повесил этот крошечный, высеченный из цельного куска
горного хрусталя пузырек с золотистой жидкостью себе на шею и делал это
каждый раз, приезжая к старику. Вот и теперь, после дедовой смерти, он
прохладной каплей болталась у меня на груди рядом со стершимся самодельным
крестом, вырезанным из корня травы Плакун, заставляющей, по словам деда,
плакать всю нечистую силу.

Впоследствии я никак не мог понять, что заставило меня вдруг поверить
в эту нелепую ворожбу, в это языческое колдовство? Возможно, безысходное
отчаяние. Не осознавая, что делаю, я нашарил пузырек на груди, сорвал его
со шнурка и вытащил крошечную пробку. Жидкости в пузырьке не было и на
полпальца, я одним глотком осушил его, как пьяница осушает склянку
одеколона, и отшвырнул в сторону. Настойка обожгла мне гортань, наполнила
ротовую полость горькой слюной. Сглотнув, я почувствовал, как огненная
струя ринулась вниз, обжигая пищевод и распространяя по всему телу горячее
тепло. Кровь ударила в голову, кровеносные сосуды на висках вздулись до
боли. А потом я ослеп: перед глазами повисла непроницаемая белая пелена,
по которой проплывали кровяные сгустки. В ушах стоял шум, как от
мельничного колеса. Я перестал чувствовать свое тело: оно словно вздулось,
оторвалось от пола и повисло в пустоте, как воздушный шарик. Вскоре пелена
перед глазами разорвалась, сквозь нее смутно проступили очертания комнаты,
которые быстро приобретали необыкновенную яркость и резкость. По
конечностям побежали мурашки, сотни иголочек вонзились в кожу. Шум в ушах
распался на множество голосов, шептавших изо всех углов на неизвестных мне
языках. Но вот стихли и они. Медленно, медленно приходил я в себя... под
лопатками у меня была мякоть дивана, перед глазами - высокий потолок. За
окном почти стемнело. Значит, прошло не меньше четырех часов, хотя мне
казалось, что минуло всего лишь несколько мгновений. Гости должны были
прийти с минуты на минуту. Протянув руку, я прежде всего включил
настольную лампу. Затем, облизав пересохшие губы, с трудом уселся на
диване и тут же услышал из-под себя чей-то тонкий, писклявый голосок:

- Эй ты! Чего расселся? Немедленно слезь с меня!

Это было так неожиданно, что я даже не испугался. Пошарив под
задницей, я вытащил на свет нечто шевелящееся. Это был длинный белесоватый
травяной корень, похожий на голенького человечка с растопыренными ручками
и ножками. Его вытянутую головку венчал стручок, полный семечек. Корень
извивался у меня в пальцах и брыкался, пытаясь вырваться.

- Ты кто? - спросил я с изумлением.

- Кто-кто, - передразнил меня человечек, - будто не знаешь, я трава
Перенос. Добра от змей и лягушек. Если положишь меня в головах, то будешь
спать хоть десять дней. А если сунешь семечко за щеку, то смело входи в
любую реку - вода перед тобой сама расступится.

Я осторожно положил его на письменный стол и с опаской отодвинул
подальше от себя. Мне было не по себе. Признаться, я начинал тревожиться
за свой рассудок. От человечка не укрылось мое замешательство. Он поднялся