Чтение 44–й страницы книги ~Галактическая разведка~

Уже через неделю великолепное скопление, три сотни звезд, собранных в
кучу, превратились в такой же моточек сияющей шерсти, каким оно видно с
Земли. Теперь, когда за моей спиной остались многие тысячи светолет пути,
я понимаю, что мироздание не то, каким оно представляется на школьной
парте. Звезды, как и люди, - коллективисты, они теснятся друг к другу. А
вне этих звездных коллективов - безмерная "пустейшая пустота", как
называет ее Леонид.

И если в пустоте попадается одинокая звезда - это событие. Мы иногда
встречали такие шальные звезды, чаще темные карлики, ни одного гиганта и
сверхгиганта - звезда вылетала из мрака, неизвестная, мы проносились мимо,
зная о ней уже все важное и неважное. Ни на одном из таких светил не было
признаков жизни.

Жизнь в Галактике - дар более редкий, чем тепло и свет.

Теперь я имел свое кресло в командирском зале, рядом с дежурным
командиром. Дешифраторы ловили каждую волну и вспышку, протоны и нейтроны,
гравитационные и электрические поля. Их информация поступала в МУМ, та
отдавала команды автоматам, а я вслушивался в эту неустанную
исследовательскую работу, ставил механизмам дополнительные задания.

Обычно я дежурил с Ольгой, мы часами молчали, вглядываясь в звездное
небо, мысленно переговаривались с подчиненными нам машинами. Я все более
узнавал другую Ольгу, не ту, что порядком надоедала мне в школе, не ту,
что вела ученые разговоры в веселой компании, - спокойного, решительного,
проницательного командира. Я учился у нее. Сейчас все это в прошлом, но я
с радостью вспоминаю дни совместных дежурств.

Каждый день я уходил в гравитационную лабораторию. Я запускал
механизмы, дешифраторы ловили их импульсы, МУМ рассчитывала результаты.
Излучения мозга зловредов, записанные Андре, гравиграммы напавших на нас
крейсеров просматривались все снова и снова.

Я считал эту работу главным своим делом. Раньше Андре делал все сам,
мы лишь помогали ему. Мы подсмеивались над его скоропалительными теориями,
снисходительно одобряли его прозрения, а про себя были спокойны. Рядом с
нами бушевал огромный разум, он непрерывно порождал и выбрасывал наружу
ослепительные идеи. Он жадно ухватывал каждую загадку, бился, пока не
разрешал ее, - зачем нам было тревожиться? Все, что возможно сделать,
сделает он, и сделает лучше, чем любой из нас, - так чувствовал каждый.

Теперь Андре не было. Исчез гениальный генератор новых идей. Его надо
было заменять, хотя бы частично. У меня и в помине не было вдохновенной
легкости Андре. Но я неустанно, непрерывно размышлял - я хотел заменить
трудом его интуицию. Там, где он одолевал простор неизвестности
двумя-тремя исполинскими прыжками, я пробирался ползком, петлял,
возвращался обратно и снова полз вперед.

Во всяком случае, я был настойчив.

Я садился на диван, закрывал глаза, тысячи раз возвращался мысленно
все к одной картине. Мы сжали полями слабеющего головоглаза, он отчаянно
гравитировал своим: "Помогите! Помогите!" Его гравитационные призывы
уходили с нормальной световой скоростью, с той же скоростью возвращались
ответы. Можно вычислить по времени, разделявшему призыв и ответ,
расстояние от Сигмы до крейсера, вышедшего им на помощь. Но крейсер, летя
в сверхсветовой области, раньше ночи добраться не мог, - так он сообщал.
Сколько дней или недель светового пути разделяло их? А разрушитель
беседовал с крейсером так, словно тот стоял рядом.

"Что же это такое? - спрашивал я себя. - Что может двигаться в
пространстве, не уничтожая его, со сверхсветовой скоростью?"

Я пытался разрешить эту загадку даже во сне. Как-то я запустил
дешифратор на излучения своего мозга, и он записал, что и сонный я бьюсь
мыслью все над тем же.

Все во мне без перерыва работало над проблемой, весь я, бодрствующий
и отдыхающий, был заведен, как автомат, на ее решение, а если и
приходилось отвлекаться, то я слушал и отвечал, а про себя продолжал рвать
тенета грозной загадки.

И мало-помалу, еще смутное, стало вырисовываться решение. Оно было до
того просто, что я вначале в него не поверил.

Но все пути вели в одну точку, все логические нити завязывались в
один узел. Я передал найденную гипотезу МУМ. МУМ известила, что гипотеза
непротиворечива и может быть принята за исходную посылку. Я вышел наконец
на верную дорогу. Путь до точного результата был еще долог - я знал, что
пройду его до конца.

Я попросил к себе Ольгу. Она пришла в лабораторию, долго слушала, не
прерывая, потом сказала:

- Итак, ты считаешь, что этот загадочный агент связи, мгновенно
проносящийся сквозь пространство, - само пространство?

- Да, само пространство. Вернее, колебания плотности пространства.
Только изменения пространства могут распространяться в пространстве со
сверхсветовыми скоростями - вот моя мысль.

Ольга продолжила дальше мою гипотезу:

- Мы научились превращать вещество в пространство и получать из
пространства опять вещество. Короче, мы оперируем крайними точками -
создавать и уничтожать... А между ними спектр разнообразных состояний,
возможно, не менее важных, чем крайние точки... Надо искать, Эли, надо
искать - всем нам, не тебе одному.

От восторга я расцеловал Ольгу в обе щеки. Это было лишнее, конечно.
Она растерялась, как девчонка, пойманная на шалости, хотя виноват был я, а
не она.

- Не сердись, - сказал я с раскаянием. - Я от души, Ольга.

- Я не сержусь, - ответила она грустно. - Разве ты не заметил, что я
не умею на тебя сердиться?

В этот вечер я долго не засыпал. Я думал об Андре. Он похвалил бы
меня за открытие волн пространства. Я редко удостаивался его похвал, когда
мы были вместе, но сейчас он похвалил бы меня, я в этом не сомневался. Он
лучше любого другого, лучше меня и Ольги мог оценить значение открытия.

Андре стоял передо мной. Я слышал его голос. Я закрывал глаза, чтоб
лучше видеть и слышать его. Он ходил по комнате, взмахивал вычурными
локонами и спорил со мною. Он был, как всегда, немного смешон и очень мил.
Я говорил с ним и, стаскивая зубы, плакал. Он был в беде, а я не мог
помочь ему.

"Ты тяжелодум, Эли, - говорил он сердито. - Насмешливый ум сочетается
в тебе с изрядной тупостью. Если бы я высказал то, к чему ты с таким
трудом добрался, ты, для начала, поиздевался бы надо мною. Ты встречал
усмешкою любую мою идею, разве не так?"

"Не так, - защищался я. - Будь справедлив, Андре, не так! Я многое
принимал сразу".

Он безжалостно опроверг меня. В жизни он не был таким жестоким, как в
моих мечтах о нем. Он не мог быть сейчас добрым - он был теперь вечным
упреком мне.

"А невидимки? - говорил он. - Невидимки, Эли? Разве ты не
расхохотался, когда услышал о них?"

"Да, невидимки, - отвечал я. - Это правда, я изумился и рассмеялся. И
я жестоко наказан, что не поверил в твое прозрение и не позаботился сразу
о защите. Мы все наказаны, Андре, все!"

"Другие мои идеи ты высмеивал тоже, - заметил он. - Вспомни получше,
Эли".

Я стал вспоминать его идеи и теории. Их было много, час бежал за
часом, бессонная ночь плелась, как старуха. Я больше не спорил с Андре, я
вникал в его мысли. Я был готов принять любую из них по одному тому, что
ее высказывал он. Я подводил под них фундамент, подбирал убедительные
доказательства - я запоздало оправдывался перед Андре.

Я вспоминал, как он блестяще обосновал удаление Гиад от всех звезд
мира. Спыхальский, наверно, уже послал экспедицию проверить его гипотезу,
и экспедиция, безусловно, доказала, что Гиады рушатся в искусственно
созданный провал в мировом пространстве. Как могло быть иначе? Андре так
запальчиво отстаивал эту мысль, он не мог ошибиться!

А потом я припомнил его гипотезу происхождения людей, так жестоко
раскритикованную Ромеро. Она стала мне дорога также и тем, что Ромеро на
нее ополчился. Я хотел обдумать ее в деталях, по-серьезному обосновать.

Но доказательства не подбирались, вместо мыслей возникали картины,
они становились сложней и ярче. Я тешил себя придуманными историями,
разыгрывал фантастические вариации на заданную Андре тему и упивался ими,
как некогда на Земле индивидуальной музыкой.

Я опять закрыл глаза, чтоб видеть отчетливее, мной овладела
полудрема, полубред. Я возвратился на Землю, в далекое прошлое Земли. Я
вижу дикие леса, каких давно не существует.

У подножья холма лежит на боку старинный космический корабль. Из
разорванного его чрева вываливаются лестницы, бочки, ящики, незнакомые
механизмы. По небу мчатся растрепанные тучи. Дико кричат обезьяны. Я кожей
ощущаю влажную жару, тяжко повисшую в воздухе придуманного мною уголка
Земли.

На вершину холма взбирается старик, я точно такого же видел на
стереоэкране в Оранжевом зале. Он высок, строен, сед, у него лучистые
глаза, не по-человечески большие, - хороший, ладный старик. Он
осматривается и мрачнеет. Ему не нравится место, куда угодил корабль.

К нему приближаются двое молодых. Первый тоже из тех, кого я видел в
Оранжевом зале. Второго я не знаю, я его придумал.

Впрочем, он похож на того, убитого, с картины альтаирцев.

"Ну и попали! - говорит первый из молодых. - Надо же было так
удариться! Ремонт займет тысячи две местных лет. Лаборатории мы захватили,