все органы управления, хотя и это имело значение. Они завоевали души. И
души не одного своего народа. В конце концов, Латания много меньше
объединившегося против нее мира. Но он не объединился, в этом фундамент ее
успеха. Враги Латании раскололись, их души смутились. Почему? Да потому,
что поверили в благостные заявления Гамова и Семипалова. Эти два человека
непрерывно афишировали общее для всех - и друзей, и врагов - благо каждого
своего начинания. Они взывали к самопожертвованию, к собственным лишениям,
лишь бы состоялось благо для соседей, даже для тех, с кем воевали. Но это
все было лукавство. Все действия задумывались как полезные для себя, их
конечным результатом должна была стать собственная выгода. И если такой
выгоды заранее не высчитывалось, то и самопожертвований не допускалось.
Придумали чудовищный обходной путь! Чуть не святость себе приписали, чуть
не били себя в грудь: отказываем себе в самом необходимом, а ведь для
того, чтобы вам, врагам, было лучше. И ведь действовало! И ведь верили! И
нельзя было не поверить, ибо то, что совершали руководители Латании, так
противоречило здравому смыслу, что это нельзя было ни принимать логически,
ни столь же логически опровергать. Оставалось одно - верить. Древний
философ не мог доказать, что Бог существует, понятие о высшем существе
казалось абсурдом, противоречащим логике. И нашел выход из тупика: верю,
ибо абсурдно. А недавний враг генерал Плисс объявил, что действия Латании
равнозначны святости, то есть сумасшествию, ибо оба эти состояния
совпадают. И хоть святым не стал, но в сумасшедшего превратился быстро,
поверив в святость уже не одних правителей Латании, но всей Латании,
проголосовавшей за придуманное свыше лживое самопожертвование.
руки, он нервно сжимал их, жест очень неудобный для хорошего оратора. Я
быстро отметил недостатки его аргументации - они могли составить фундамент
моих возражений.
замаскированная выгода. Все то же стремление к однажды поставленной цели.
Лукавый обман выдан за жертву. Но что такое обман? Это предательство тех,
кто поверит обманщикам, предательство их ожиданий. Но не только их! Ибо
если человек вслух говорит одно, а втайне добивается иного, то он предает
собственные обещания, поскольку ему уже важно не так их осуществление, как
польза, что они скрытно ему несут. Вот почему обвиняю Гамова и Семипалова
в предательстве своих планов, в измене собственным благородным заявлениям.
Они вели двойную игру - типичное действие изменника!
дипломатического сотрудника, моего домашнего шпиона, которым я вертел, как
куклой. Он еще говорил, но мелочи - лишь дополнял уже сказанное.
показалось интересным, кое-что доказательным. А ваше мнение?
Как шпион он еще был на своем месте, хотя и проиграл игру. Но как
социолог, тем более - философ, не годится никуда. Камня на камне не
оставлю от его не очень хитрых хитросплетений и не очень умных
умствований. - Я обратился к Гонсалесу: - Хочу выступить.
не разрешал посторонним быть в зале, но если кто выступал защитником либо
обвинителем, тем позволялось присутствовать до конца суда. Не могу
сказать, чтобы мне доставляло удовольствие постоянно видеть злое лицо
бывшего помощника. Приходилось терпеть, не я устанавливал судейский
распорядок.
и главного защитника. В чем удивительность их речей? В том ли, что один,
всегда восхвалявший правительство, вдруг переметнулся в его яростные
критики, а другой, настырный и надоедливый наш критикан, с не меньшим
пылом пустился нас защищать? В этой их неожиданной перемене есть много
удивительного, но главная удивительность не в ней. Она в том, что за ними
двумя стоит один человек - наш диктатор Гамов. Они и прежде яростно
схватывались друг с другом или, вернее, враг с врагом, но то была лишь
иллюзия борьбы двух противников, а реально стоявший за ними Гамов
схватывался сам с собой, шел сам на себя войной. Их бурное противостояние
было спектаклем теней, иллюзионом воображаемых картин. Необычность состоит
в том, что каждый, зная, что сам марионетка, и не догадывался, что другой
нисколько не лучше. И еще в том, что мы, друзья и помощники диктатора,
понятия не имели, что он так раздваивается, что у него два обличья. Меня,
его заместителя, верно гнувшего его политическую линию, буквально
ошеломило, что он втайне сомневается, что линия эта истинна и необходима,
и втайне, уже не от своего лица, а в образе придуманной марионетки,
извещает мир о своих сомнениях. Я был обескуражен и возмущался - таково
было мое состояние.
видел его только в профиль. Он улыбался. Он предвидел, что я скажу дальше.
Я тоже усмехнулся - про себя, конечно. Он ведь помнит, как я пообещал, что
моя защита его действий станет обвинением их. Пусть он рассчитывает их
силу заранее, опровергнуть их не сумеет. Я вызвался спорить с Войтюком, но
главным моим противником был Гамов.
Потом негодование прошло. И я понял, что удивительности только кажущиеся,
все не только логично по высшим законам логики, но даже примитивно.
Двойственность Гамова выражала двойственность того исторического процесса,
который мы возглавили и вели. И если это была двуличность, то двуличность
самой истории. Мы любим воображать наш мир собранием одномерных линий и
однозначных поступков. Но одномерных линий нет, как нет человека с одной
грудью, но без спины, как нет предмета без тени. Гамов почувствовал
двузначность мира и постарался поставить реальное двуличие нашего
существования нам на пользу. Но почувствовать - отнюдь не значит понять.
Гамов не понял значение открытия, какое совершил. И не поняв, впал в
ошибки. Этот суд, придуманный им, одна из таких ошибок.
продолжал я. - Полностью истребить все войны, сделать невозможной саму
возможность войны, таков был наш план. Но все на свете отбрасывает свою
тень, в том числе и добро. Тенью добра является зло. Реальное добро для
массы людей неотделимо от какого-то тоже реального зла. Спасая детей от
водной аллергии созданием засухи, убивающей детскую хворь - уж куда выше
такого добра, - мы одновременно уменьшили урожай и обрекли тех же детей на
последующее голодание, а это зло, и немалое зло. Я мог бы тысячекратно
умножить число подобных примеров. Повторяю: тенью добра является всегда
сопутствующее ему какое-то зло, как реальная тень сопровождает реальное
тело. Гамов ополчился на зло, сопровождавшее наши добрые дела, как если бы
мы лично были ответственны за двойственность реального мира. В этом его
ошибка. Он надумал судить человека за то, что на солнечном свету тот
отбрасывает от себя черную тень. Гамов устроил суд над законами мира, не
нами порожденными и не от нас зависящими. Если существует реально
устроитель Вселенной, то надо посадить на скамью подсудимых и его - за то,
что он породил во всех явлениях мира двойственность. Скажем ему тогда:
"Твоя Вселенная двулична, поработай-ка еще над ней", - и, возможно, он,
вторично засучив рукава, перемонтирует по нашему заказу все мировые
законы. Но пока этого нет, все наши попытки вытравить из каждого хорошего
поступка сопутствующие ему недостатки равносильны задумке отрубить от
человека влекущуюся за ним в полдень тень. Ваш суд, Гамов, не больше, чем
иллюзион рубки теней. Заняться этим красочным делом можно с великим, до
пота и мозолей, усердием, но продемонстрировать отрубленные тени вам не
удастся. Пустая фантазия - ваше судилище, Гамов!
рубщики теней. Только масштабы у вас с Гамовым несопоставимы. Он
замахивается на принципы мироустройства, вы углубляетесь в свои делишки,
сетуете на то, что движение вперед идет не по ровному лугу, а по дороге,
полной ям, валунов и кривушек. В одной из петель таких кривушек засели вы,
хитро поджидая, что я поверну по ней и прямехонько к вам в рот! Но я
обошел вашу петлю по другой кривой, много шире - и вы взвыли об обмане.
Вы, Войтюк, радетель честного шпионажа и благородного предательства, не
понимаете того же, чего не понял Гамов, хотя, повторяю, гигантски различны
ваши масштабы. Вы взываете к справедливости, Войтюк, - говорил я, -
попытаемся же разобраться, что такое справедливость. Богиня справедливости
изображается с повязкой на глазах и с весами в руках. Вы не вдумывались,
Войтюк, почему это так? Очень жаль, многого бы не произнесли, если бы
подумали. Она надела повязку, чтобы остаться слепой к внешности судимых,
чтобы ни поверхностный блеск не очаровал, ни наружное убожество не
отвратило. Судить она должна только по весу поступков. Так оцените вес
человека и вес сопровождающей его тени - что пересилит? Всё кладите на
весы - сотворенное нами благо и неизбежно при этом возникающий ущерб. В
любом противоборстве победа одной стороны всегда означает поражение
другой. Положите на чашу весов победу и на другую поражение - весы не
покажут равновесия, одна чаша перетянет другую. И главный вопрос любого
исторического процесса, взвешенного на весах справедливости, - что весомей
для всеобщего блага. Ибо победа сама по себе вовсе не равнозначна
накоплению блага. Вполне возможно и обратное. Силы зла нередко торжествуют
над усилиями добра. Вот что требует осмысленного анализа, а вовсе не то,
что кому-то во всеобщей схватке причинено что-то плохое. Не говорю уже о
том, что причинить злому зло - во многом тоже акт добра. Важно,
единственно важно - оценить вес созданного нами добра и вес непроизвольно,
либо даже сознательно, причиненного нами зла.
аморальным поступкам, которые так волнуют моего бывшего штатного шпиона
Войтюка, - продолжал я дальше. - Пимен Георгиу дал энциклопедический обзор
Лондон Джек
Посняков Андрей
Андреев Николай
Корнев Павел
Андреев Николай
Посняков Андрей