Чтение 98–й страницы книги ~Диктатор~

обиженный пренебрежением Путрамента, он заговорил первый:

- Президент, если вы настаиваете на немедленной казни...

- Нет! - сказал Пустовойт и рукой отстранил стоящего рядом Гонсалеса,
словно тот был опасен уже тем, что выдвинулся вперед. И жест Пустовойта, и
то, что он, всегда смиренно молчащий и только горестно вздыхающий, если
что было не по нему, так вдруг заявил о своей роли, заставило меня с
Прищепой переглянуться: наш министр Милосердия становился иным, чем мы его
всегда знали. - О немедленной казни не может идти и речи. И будет ли
вообще казнь, решит суд. Пока же, господин президент, мне велено доставить
вас к диктатору для разговора о вашей дальнейшей судьбе.

Пустовойт говорил в микрофон, и его решение разнеслось по всей
площади. В ответ толпа вторично впала в неистовство. Снова над морем голов
вздыбились валы качающихся рук, снова вопли сотрясли всю площадь. Если
раньше нордаги ликовали от того, что их президент добровольно предает себя
казни, то сейчас они торжествовали, что казни не будет. Воистину нордаги
были непостижимы для людей с нормальным мышлением!

Пустовойт обратился к Путраменту, подчеркивая голосом почтительность:

- Соблаговолите, господин президент, пройти в ваш дворец.

- В мой бывший дворец, - возразил Путрамент и, обняв дочь за плечи,
проследовал с ней за Пустовойтом. Гонсалес не отставал от них, а мы с
Прищепой замыкали шествие.

В зале, где мы недавно старались угадать, что нас ждет в сцене
объявленной казни Луизы, и где за столом президента сидел Николай
Пустовойт, произошла новая неожиданность. Пустовойт показал Путраменту на
его прежнее кресло:

- Прошу вас сюда.

Путрамент не удержался от насмешки.

- Зачем такая честь человеку, которого собираетесь казнить?

- Ваша дальнейшая судьба будет зависеть от ваших дальнейших действий,
- спокойно сказал Пустовойт.

- А также и от действий, которые вы совершили в прошлом, - внес свою
мрачную поправку Гонсалес.

Путрамент снова обратился непосредственно ко мне, он не уставал
подчеркивать, что одного меня считает ответственным за трагедию его народа
и его самого:

- Вы собираетесь вести переговоры со мной, генерал?

- Нет. Переговоры - или разговоры - у вас будут с нашим диктатором,
намерения его мне неизвестны. Пока же я рад, что вашей дочери больше не
грозит казнь и что избавлением ее от гибели, какая ни будет дальнейшая
судьба, вы показали нам, что способны на неожиданное благородство.

- Неожиданное? - иронически переспросил Путрамент. - Какая же
неожиданность, если вы трижды в день передавали мне приглашение явиться на
выручку дочери. Если бы я раньше узнал об этих передачах по стерео и если
бы мои охранники раньше раздобыли лошадей, я сдался бы вашим палачам еще
до того, как они вывели Луизу на помост с виселицей.

- Мы этого не знали, - холодно возразил я. - Но мы хорошо помнили,
что вы предали на казнь ваших же генералов, когда сочли, что выручать их
будет вам невыгодно. Мы не могли исключить, что собственную жизнь вы
сочтете более важной, чем жизнь дочери. Она ведь не генерал, как те, вами
преданные. И она страстно умоляла вас не выручать ее. Возможно, хотела
украсить своим самопожертвованием ту участь, которую вы ей уже уготовили.

Это был, конечно, жестокий удар. Луиза вскрикнула от возмущения,
Путрамент побелел. Он еле выговорил трясущимися губами:

- Что вы еще скажете, генерал Семипалов?

- Только то, что вы отличный всадник. Это тоже для меня неожиданно.

Я сделал знак Прищепе, мы вместе вышли. Я сказал Павлу, что хочу на
аэродром. Он вызвал машину. Толпа на площади еще не разошлась, но прежней
толкотни уже не было. Когда мы подошли к машине, мимо выстроившейся охраны
быстро прошла какая-то женщина. Она резко взмахнула рукой, синяя молния
сверкнула мне в глаза. Я услышал отчаянный крик Прищепы:

- На помощь! Семипалова убили!

Часть пятая

ЧЁРТ НЕ НАШЕГО БОГА

Павел Прищепа ошибался редко, но сейчас ошибся. Я успел отшатнуться,
молния лишь опалила одежду. Меня подхватили и посадили в машину. Все же я
потерял сознание, очнулся только в кабине водолета. Рядом сидел Прищепа.

- Как чувствуешь себя? - в его голосе звучала тревога.

Я постарался, чтобы улыбка получилась достаточно веселой.

- Надеюсь, лучше моей несостоявшейся убийцы. Сумели ее схватить? Где
она? И за что этой особе понадобилось меня прикончить?

- Она за нами во второй машине. Она не пыталась скрыться, только
расстроилась, что покушение не удалось. Это Анна Курсай.

- Жена Войтюка? Мстила за мужа?

- Она пообещала рассказать при личной встрече, почему так на тебя
обозлилась. Будешь с ней разговаривать?

- Вторично напасть на меня она не обещала?

- Этого мы не допустим.

К посадке в Адане я уже двигался без посторонней помощи. Во дворце я
пошел к Гамову - отчитаться о делах в Нордаге. Он слушал без особого
интереса. Мне показалось, что он недоволен мной.

- Нет, вы действовали правильно, - ответил он. - У меня две просьбы,
Семипалов. Поговорите с Анной Курсай и решите сами, как ее наказать. И
вторая просьба. В Корине плохо, нужны срочные меры.

- В Корине все, как мы планировали. Штупа отразил удар их циклонов,
поднятая с океана вода добавила сырости в их болота. Не вижу в этом
плохого.

- В Корине эпидемия, - хмуро сказал Гамов. - И она особенно поражает
детей. Эпидемия может перекинуться на Нордаг, а оттуда к нам... Ваша жена
вам доложит.

- Что раньше сделать - выслушать собственную жену или допросить мою
убийцу?

- Начните с того, что вам приятней.

- Начну с того, что неприятней. Вызову Анну Курсай.

Я прошел к себе. Один из "черных воротников" доложил, что Анна Курсай
доставлена - что с ней делать? Я приказал привести ее. Вошли четверо - тот
же "черный воротник", молодой офицер, с типичной для стражей Гонсалеса
значительной хмуростью в лице - оповещавшей о причастности к важнейшим
делам и соответствии отпущенным правам и возложенным обязанностям, и двое
конвоиров, рослых парней. Я приказал им оставить меня наедине с
арестованной. Офицер побелел.

- Оставить вас наедине с государственной преступницей?

- Мы будем беседовать с ней о таких делах, что даже знать о них без
особого разрешения... Впрочем, для успокоения... Анна, вы опять нападете
на меня?

Она ответила очень спокойно, что хотела бы, но у нее отобрали оружие.

- А ногтей я не боюсь, капитан, - сказал я "черному воротнику". -
Надеюсь, вы не считаете, что заместитель диктатора не способен
противостоять хрупкой женщине?

Офицер не осмелился подтвердить такое оскорбительное подозрение,
только заверил, что при первом зове мигом возникнет.

- Начнем с наших государственных дел, - предложил я Анне Курсай,
когда мы остались вдвоем. - Вас интересует судьба вашего бедного мужа -
где он, каково здоровье, душевное состояние?.. Отвечаю - понятия не имею,
что с ним. И даже руководитель нашей разведки полковник Прищепа знает о
нем не больше моего. Считаю этот вопрос разъясненным. О чем теперь будем
говорить, государственная преступница, мстительница за мужа, прекрасная
террористка Анна Курсай?

Я выкладывал эти насмешки почти доброжелательно и одновременно
любовался Анной. Так уж получилось, что все женщины, с какими в последнее
время меня столкнули дела, были как на подбор красивы - и моя собственная
жена Елена, и Людмила Милошевская, соединившая в себе мужланство походки и
грубость общения с ангелоподобным лицом, и эта Анна Курсай, жена
неудачливого шпиона. Только Луизу, дочь Путрамента, последнюю из женщин,
пересекших мой политический путь, самый отъявленный льстец не причислил бы
даже к миловидным. Зато некрасивая Луиза брала прелестью дикого зверька. И
насмешливо созерцая женщину, пытавшуюся меня убить, я все больше
убеждался, что если и была среди знакомых мне красивых женщин одна вполне
безукоризненная красавица, то ее звали Анной Курсай. Я не сумел бы
выразить это точное понимание столь же точными словами, но мне
вспомнилось, что ради благосклонности этой женщины прожженный дипломат,
циник и интриган, последний представитель знаменитого дворянского рода
Ширбай Шар готов был пожертвовать и карьерой, и родовым богатством. А пока
я любовался ею, она с каким-то мучением всматривалась в меня самого. У
нее, как у ребенка, раскрылся от внимания рот, щеки вдруг запали, в любой
женщине такое изменение облика означало бы уродливость. Но Анна осталась
красивой.

- С чего онемели? - сказал я, не дождавшись ответа. - Импульсатором
вы действовали активней, Анна.

- Зато неудачно. К сожалению, вы живы.

- Повторяю - о чем будете говорить со мной?

- Не я вас вызывала, а вы затребовали меня. Значит, вам надо со мной