обиженного против обидчика. О, нет, я не из тех, кто добру и злу внимает
равнодушно - кажется, так в древности говорили об иных мудрецах. Я
человек, никогда не изменяющий человечности. Ибо мое постоянство в том,
что я всегда, везде, при всех обстоятельствах за истину против
заблуждения, за талант против бездарности, за вечный поиск против
бесплодной самоудовлетворенности. Тебе не приходило в голову, что именно
этой моей неизменностью и объясняется, что я горячо поддерживал тебя
против твоих противников и что само приглашение тебя на Уранию вызвано
моими долгими хлопотами в Академии наук? Не я назвал тебя Повелителем
Демонов Максвелла, но если ты сегодня с достоинством носишь это прозвище,
то поблагодари и меня, ибо я способствовал его появлению.
его душевных сил хватило только на то, чтобы промямлить:
холодно посоветовал Чарльз Гриценко, руководитель Института
Экспериментального Атомного Времени, мой начальник, мой лучший друг, по
специальности блестящий физик, по душевным влечениям - великий софист.
и не порадовался, только подмигнул мне.
надрываем глотки, а Эдик не выговорил и словечка. Что кроется за такой
отстраненностью?
редкое чутье на необычность самых, казалось бы, ординарных поступков! С
этим надо было считаться.
вышли втроем. Повелитель Демонов шагал, широко размахивая длиннющими
ногами. "Ходит ножницами", - острили о нем, а одна из его лаборанток
как-то обругала своего руководителя: "Журавль!" Очень точная, по-моему,
характеристика. Когда до Антона дошли и эти две клички, он деловито
поинтересовался: "Ножницы я знаю, а что такое журавль?"
звонить. Эдика не тревожим, от этого молчуна ничего интересного не узнать.
Заводик Антона приткнулся к Биостанции, Повелитель Демонов свернул к ней.
Мы с Чарли молча прошли мимо ее корпусов. Мардека светила тускло, вот уже
месяц - после взрыва сгущенной воды - даже полдень на Урании вряд ли ясней
земного зимнего вечера. Правда, потоп закончился, из двух миллионов тонн в
пламени и пару вознесенной воды больше полутора миллионов по внезапно
сотворенным рекам и ручьям излились в котлован будущего Института Мирового
Вакуума. Образовалось глубокое озеро длиной с километр и шириной метров в
двести. На берегах этого озера не будут расти деревья и травы, его не
населят рыбы, даже птицы, занесенные на Уранию, стараются летать в
стороне. Оно мертво и останется мертвым. Энергетики утверждают, что вода,
восстановленная из сгущенной, по структуре аномальна: не образует нужных
разновидностей льда, плохой растворитель, не утоляет жажды и вообще, чтобы
она снова стала обыкновенной водой, нужна почти такая же технологическая
обработка, какая потребовалась, чтобы сгустить первичную воду в сто тысяч
раз. Литр сгущенной воды, это известно из школьного учебника, весит сто
тонн. Между прочим, вода, месяц назад огненным вулканом взметнувшаяся над
Уранией, по заводскому сертификату, я сам его видел, была сгущена даже в
сто тридцать тысяч раз. Чарли остановился на краю котлована. Внизу, в
бледном свете полускрываемой облаками Мардеки, расплавленным металлом
поблескивала водная гладь. Я залюбовался мертвым озером. Оно все же было
красиво.
чудовищного взрыва в моей памяти сохраню. Мы с Чарли одновременно
выскочили из наших лабораторий, мы бежали бок о бок к Энергостанции. И
впереди взметывалось нечто, напоминающее вулкан. Не пар, не исполинских
размеров гейзер, как, вероятно, сочли на Земле, когда пришло известие о
несчастье. Это было пламя, странное пламя: сине-фиолетовое, бурное,
пышущее диким жаром. Вода, ставшая вдруг огнем, - таким мы увидели взрыв.
И водяные тучи, быстро затянувшие всю планету, были поначалу не тучами, а
дымом. Повелитель Демонов клялся потом, что ощущал ноздрями гарь, даже
видел в воздухе хлопья копоти. Так это или нет, проверить трудно,
хлынувший после взрыва ливень вычистил все окрестности Энергостанции. Мы с
Чарли умчались от ливня, он едва не смыл нас в провал котлована. А в это
время Павел Ковальский, мой помощник, катался по полу лаборатории,
отчаянно борясь с удушьем. Я возвратился слишком поздно, чтобы спасти его,
он умер у меня на руках. Никогда себе этого не прощу!
Чарли. - Я мог бы и сам поговорить с ней, но тебе сделать это лучше.
следователя? - хмуро уточнил я.
Она слишком пристрастна. Это может ввести в заблуждение Роя. Он ведь не
очень разбирается в жизни на Урании. Будем помогать ему, а не запутывать
пустяками.
думаешь иначе?
рассуждений и независимо от меня рассмотри возможные следствия. Без этого
тайны не раскрыть.
пришел именно к тому, что он называл своей гипотезой взрыва, и что для
меня это вовсе уже не гипотеза, а неопровергаемая истина. И что из нее
следуют выводы, о которых он и помыслить не способен и которые терзают мою
душу неутихающим отчаянием. Он говорил о тайне. Тайны не было. Была
действительность, до дрожи ясная, до исступления безысходная. Ровно месяц
я бьюсь головой о стену, чтобы предотвратить новое несчастье. Я мог
рассказать ему об этом. Он мог все понять. Но помочь он не мог. Вероятней
другое - он помешал бы мне искать выход. Он имел на это право и
воспользовался бы своим правом. Я вынужден был молчать.
лаборатории. - Повелитель Демонов вчера работал с Жанной, она принесла
изготовленные ею пластинки для сепараторов молекул. Он позвонил мне
вечером очень обрадованный. Пластинки отличного качества, но обрадовали не
они, а сама Жанна. Она оправилась от потрясения, выглядела сносно,
говорила если и не весело, то и без скорби. В общем, опасения, что она не
переживет гибели Павла, можно считать неосновательными. Значит, не надо
бояться, что любое упоминание о Павле вызовет новый взрыв отчаяния.
Молодой организм берет свое не только на Земле, но и на Урании, не так ли?
Учти это, когда будешь касаться весьма болезненных для нее вещей. Почему
ты молчишь?
чашей, в которую слишком много налили. Я готов был пролиться -
какой-нибудь безобразной вспышкой гнева, каким-нибудь нелепым поступком.
Входя в лабораторию, я впервые понял, почему Антон в ярости бьет кулаком
по приборам. Но мои приборы работали - исправно, кулачная расправа с
безукоризненными механизмами не дала бы выхода раздражению. "Возьми себя в
руки", - приказал я себе. Эту странную формулу успокоения - "взять себя в
руки" - внушил мне Павел. Сам он знал только одно душевное состояние -
вдохновение, был то исступленно, то просто восторженно озаренным. В иных
состояниях я его не видел. А мне со смехом советовал: "Остановись, Эдуард,
ты уже готов выпрыгнуть из себя!" И я "брал себя в руки", то есть
присаживался на стол или подоконник, минуту молчал, две минуты что-нибудь
песенное бормотал - и неистовство утихало, гнев усмирялся.
закрыл глаза.
код ее психополя, проверил точность настройки. Жанна вошла, когда я
подгонял программу командного устройства.
Садись, Эдуард.
механизмов.
лице, фигуре, движениях, в звуках ее голоса что-либо неизвестное. Жанна
сидела в кресле похудевшая, побледневшая, усталая, нового в этом не было,
она и раньше бывала такой - не все эксперименты проходили удачно,
результат каждого отчетливо выпечатывался на ней. Но в каком бы она ни
была физическом и духовном состоянии, всегда оставалась красивой. Красивой
она была и сейчас, измученная, почти больная. Я привык доверять
прозорливости Антона. То, что он сказал об улучшившемся состоянии Жанны,
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Смит Кордвейнер
Василенко Иван
Круз Андрей