включить прибор. Я предупреждаю вас самым серьезным образом...
"ДМЗ" - дестабилизатор механической защиты. Его изобрела сама Капелюхина:
обруч, проложенный войлоком, зажимал куриное яйцо, а пульсатор
(заостренный на конце молоточек) тюкал его под заданным углом и с заданной
силой. В обязанности лаборанта входило снимать разбитое яйцо и ставить
новое. Капелюхина особо следила, чтобы использованные яйца не пропадали.
Она уже защитила докторскую и шла прямиком на профессора. Игнациус накинул
халат. Сотрудники лаборатории косились на него с острым и нескрываемым
любопытством. Он был легендарной фигурой: увольнение, плагиат, скандалы. -
А знаете, Александр Иванович, - обратился к нему кудрявый Гоша, - в Южной
Америке обнаружили целый неизвестный народ? Несколько тысяч человек на
стадии средневековья. Сплошные загадки. Они появились непонятно откуда,
обликом явно европейцы и говорят на языке древних белгов. - Игнациус пожал
плечами. Ойкумена не интересовала его. Нельзя любить женщину, которая тебя
обожает. Обожание утомительно, оно, будто клейкая паутина, опутывает
человека - хочется немедленно освободиться. И уйти навсегда. Любить можно
только безответно. А взаимная любовь - это абсурд. Он нажал кнопку.
Пульсатор качнулся и острым клювом тюкнул по скорлупе.
мокрую покосившуюся скамейку. Делать ему было абсолютно нечего.
Дожидавшийся Анпилогов немедленно подошел к нему, протягивая чистенькие,
без морщин, купюры:
карман.
хрящеватый, с бледным замерзшим редковолосьем на голове. - Не стесняйся в
дальнейшем. Если тебе понадобится еще...
Капелюхину.
него - снизу вверх, из ветвей, обнесенных ледяшками. - Значит, ходили в
театр? Цветы, шампанское?.. Наверное, поцеловал ей руку?..
чужими.
Привет - Геннадий...
негодующе разбрызгивая слякоть, шарахались от него. Обрывались сосульки.
Часто капало с крыш. Красное вечернее солнце растекалось в зеркальных
витринах универмага. Бурлили у метро зловещие толпы народа. В половину
неба пылал над черными трубами холодный желтый закат. Там, по-видимому,
догорала Ойкумена. И в агонии корчились злобные панцирные жуки. Месяца
три, не больше, подумал Игнациус. Предположим, он доживет до семидесяти.
Это в лучшем случае. Значит - март, апрель, май. Начало июня. Нельзя
любить женщину, если - март, апрель, май. Начало июня. В лучшем случае.
Вообще невозможно любить. Он механически топтал скользкую ледяную кашу.
Трамваи отбрасывали с рельсов фонтаны воды. В конце проспекта на шелковом
полотнище неба темно-синей трехглавой громадой теснились широкие купола
собора. Время было, как этот закат. То есть - красного цвета и желтого
цвета. И такое же, как закат, холодное. Беспощадным потоком своим оно
пронизывало его - вымывая всю жизнь, оставляя пустую ненужную скорлупу.
Изнывающий Пончик буквально подпрыгивал.
Игнациуса за рукав. - Десять минут погуляем и ладно? А то мы собрались в
кино...
было.
улицам - скучно... А Серегин папа купил ему настоящее большое ружье. Ну,
не настоящее - стреляет пробками. Ка-ак даст!.. Ну, давай не пойдем гулять
сегодня, а то в кино не успеем...
Игнациус и протянул пятерню.
зажглись знакомые мятые пятна. - Я купила по случаю три билета - на
всех...
собор, небо быстро темнело, и горький прозрачный воздух наливался
губительной чернотой.
переливы на вечерней мартовской капающей и текущей улице.
перламутровые пуговицы на шубе и, как фурия, обрушилась вдруг на
неповинного Пончика. - Что ты ноешь?.. Ты замолчишь, наконец?..
остановке: жужелица-Валентина заколачивала каблуки в асфальт, а
светлячок-Пончик подпрыгивал, не успевая за нею.
пепелища, сладкий дурманный ветер над скелетами голых руин.
игла, давно уже появившаяся в груди, беспокойно заныла - приближаясь к
сердцу. И до сердца ей оставалось совсем немного. Был час пик. Не хватало
пространства. Майский жук в роговых очках давил на него распухшим
портфелем, две вертлявые тощие стрекозы, прихорашиваясь, терлись о спину,
а молодой джинсовый паучок больно упирался в ребра острыми костяными
локтями. Копошились гибкие крючки и жвалы. Ойкумена все-таки настигла его.
Победить, оказывается, невозможно. Реальны только поражения. Пустыня может
быть полна людей и все-таки оставаться пустыней для того, кто пересекает
ее. Идущий за миражом гибнет.
в прихожей:
насыпь хлорки в горшок, вонять не будет, а она не сыпет. И коклету мою,
обратно, слопала. Она думает, если ночью пришла и на цыпках по колидору
пробегла, так ее и не слышно. А я чутко сплю, дергаю одним ухом: вышла -
кто там шебуршит? А это она посередине кухни - босая, в исподнем, сиськи
торчат - и коклету мою, обратно, лопает. Я ей вежливо говорю: зачем мою
коклету лопаешь, паскуда? Я больными ногами иду в магазин, покупаю
собачьего фарша за двенадцать копеек, жарю его на малгарине, поливаю
купоросом, чтобы не отравиться, и делаю себе коклеты для организма. А ты
мои коклеты нахально лопаешь посреди ночи. Так ее думала пристыдить,
думала, совесть у нее найдется. Куда там! Поворачивает тараканьи свои
бельмы, нагло дожевывает и говорит: у вас, говорит, гальюнации, Анастасия
Никодимовна... Какие-такие гальюнации? Сроду у меня гальюнации не было...
А живет, говорит, в нашем доме человек по имени Клопедон. Никто его не
видел, и квартира его неизвестно где. А только, значит, живет. Вот этот
самый Клопедон - ему сто лет. Он еще до революции здесь дворником служил и
все ходы знает. Днем Клопедон спит, а ночью бродит по лестницам, палец у
него железный - отпирает любую дверь. Людей он не трогает, а где чего
съестного найдется, вмиг заберет и стрескает. Это он вашу коклетку
утындырил. Я, говорит, когда на этаж поднималась, он мне навстречу
попался: здоровенный такой мужик, голова, как котел - пустая, рожа -
красная, обваренная, вместо волос - швабра, и глаза светятся. Вообще,
говорит, он смирный, но если, например, кому коклету жалко, то может и
убить. Потому что ему тогда стыдно делается за свой аппетит. Аппетит у
него - страшный. От стыда и убивает. Так что вы, Анастасия Никодимовна, по
вопросу о коклете громко не выступайте, а то Клопедон услышит и, значит, -
того...
к дверям.
гальюнация, так гальюнация, я теперь заснуть не могу - вижу: стоит мужик в
шароварах, сам голый, голова, как чугунный котел, перевесилась, и мне
пальцем грозит: уу-у, старая!.. - Горгона обидчиво шмыгнула. - Уж,
Якубенко Николай
Куликов Роман
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Кервуд Оливер Дж.