Чтение 11–й страницы книги ~Ворон~

Когда я вышел, чайник уже дребезжал крышкой, а Ольга сидела в той же
позе - застыв.

Велела, не глядя:

- Пойди и расскажи ему.

- Ты с ума сошла!

Я пролил заварку.

- Пойди и расскажи.

- Зачем?

Она не притронулась к чашке.

- Прямо сейчас пойди - пусть знает.

- А ты?

- А я подожду.

Мне воткнули иглу в сердце. Я не мог. Это было не нужно. Но я знал,
что пойду. Я спросил.

- У тебя кровь какого цвета?

- Голубая, - спокойно сказала она.

И впервые подняла на меня светлые бесчувственные глаза.

- Голубая.

На улице парило, как в бане. Дрожал зыбкий утренний туман. Капли
текли по стенам домов и высыхали, не успевая достичь асфальта. Тихо и
медленно разворачивались в горячем воздухе тучи горького пуха. Словно
бесшумный буран. Белая корь обметала карнизы, казалось, весь город болен,
давно и безнадежно. Двое мальчишек, испачканные до ушей, возились у кромки
тротуара, оглядывались. Вдруг бросили что-то и отскочили. С сухим треском
на одно ужасное мгновение поднялась вдоль всей улицы синеватая стена огня
- сразу опала, лопнув, серый пепел взлетел до крыш. Раздались испуганные
возгласы.

Я свернул в короткий переулок. По обеим сторонам его тянулись
приземистые двухэтажные склады. Они были построены лет двести назад и с
тех пор ни разу не ремонтировались. Царило летнее запустение. Искрошились
фестоны над окнами, сошла штукатурка, открыв спекшиеся кирпичи. В
просветах лежали унылые груды шлака, пахло гарью, ковыляли пыльные
воробьи.

Я совсем не хотел видеть Антиоха. Скорее наоборот. Ну его к черту. Он
мне надоел. Он человек конченый. Так и будет - забавляться. Не люблю
конченых людей. Обычно они сами виноваты. Никогда не думал, что литература
- такая страшная сила. Сильнее всего. Я не знал, зачем иду. Ртутный блеск
жары ослеплял меня. Чугунный всадник растопырился на площади, залитой
солнцем и туманом. Абсолютный текст, ожившие персонажи, миросоздание и
вечный шорох страниц. Власть языка. Я почти верил и поэтому злился еще
больше. Солнце шумело в глазах. Я уже запутался. Произошло некое смещение
реальности: Так бывает, если случайно заснешь днем: сон и явь странным
образом переплетаются - наклоняются черные манекены, трогают лицо, потолок
ложится на грудь, и нет сил разомкнуть теплое тесто век. Перед зданием с
безвольным флагом, как рептилии, выползшие из мезозоя, грелись длинные
"Чайки". Мерцала травяная вода в канале. Ольгу я тоже не хотел видеть.
Нашла способ - освободиться. Я же для нее никто. И буду никем. Она уже
забыла. У нее голубая кровь - зима в горах. Все мы герои романов.
Написанных и ненаписанных. Кажется, что страдаем, а на самом деле
невидимый Автор, морщась, вычеркивает целые главы жизни. Я брел по дну
океана. Солнца было слишком много. Ольга, наверное, так и сидит - в
простыне. Интересно, что у нее за роман? Хорошо бы найти и ткнуть пальцем.
Хотя это невозможно. Нечего и думать. Это невозможно. Этого не может быть.

На лестнице стоял цветной полумрак. Как клавиши, поочередно утопали в
нем красные и синие тени. Я вспомнил, что надо позвонить на работу, все
равно опоздаю. Было еще рано. Институт провалился в небытие. Кажется, я
готовил статью к печати. Или не статью? Или не готовил? Не помню. Золотой
луч перегораживал площадку. Я прошел сквозь. Дверь была заперта. Я
подергал ее, брякнула ручка. Ольга дала мне ключи. Я не попадал в замок. У
меня деревенели пальцы. Я очень нервничал.

Коридор рассекали шпангоуты желтого света. Словно окаменелости.
Костяк кита. Тошно было смотреть на этот склеп.

Я был здесь вчера.

Я вошел и ударился обо что-то. Выехало железное ведро, закопченное,
будто его держали на костре. Я, чертыхаясь, тер ушибленную голень.

- "Ну это еще не совсем худо", - негромко сказали над самым ухом.

Я так и подскочил. Завертелся на месте. Полосатый коридор был пуст,
из глубины его, из желтых ископаемых ребер, тянул душный сквозняк. Я
отодвинул ведро, перепачкав руки. Оно было до краев набито сажей.

Похоже, что бумагу здесь жгли долго и основательно, скорчившиеся
листки уминали, а сверху клали следующую порцию. Жгли прямо в квартире: на
слепых обоях крыльями ночной бабочки чернели большие бархатные пятна.

Весело тут у них, подумал я.

Позвал.

Никто не откликнулся.

Было тихо, как в аквариуме.

- "Дурень! дурень! дурень!" - неожиданно закричали где-то под
чернильным потолком.

Захрюкали, завизжали, залаяли целой сворой голодных собак. И
обрезало.

Я опять подскочил, чуть не упав. Бешено колотилось в груди.

Наверное, это те голоса, о которых говорила Ольга.

Любой бы испугался.

У меня было сильное желание повернуться и больше никогда не приходить
сюда. В конце концов! Я с досады пнул ведро и тут же запрыгал на одной
ноге, шипя от боли. Танец был короткий, но энергичный. Отрезвило в момент.
Я решительно пошел по коридору, прихрамывая и употребляя вслух различные
выражения. Свет из открытых проемов волнами обдавал меня: вспышка -
темнота, вспышка - темнота.

Лишь бы Антиох присутствовал.

Антиох присутствовал. Он присутствовал за столом, откинувшись и
надменно задрав подбородок.

Он думал.

Тоже - Демокрит.

- Привет, - хрипло сказал я.

Он, кажется, кивнул.

В комнате был относительный порядок: книги ровными рядами стояли на
полках, дикая машинопись исчезла. Видимо, ее и сожгли. Это как-то
настораживало. Только на полированной поверхности стола лежали три
аккуратные страницы.

- Надо поговорить, - не разжимая зубов, сказал я.

Мне не нравился мой голос. Он дрожал. Я злился на себя и на Антиоха.
Я вдруг подумал, что ему все известно. Я ненавидел его в эту минуту.

- "Чтоб вы все перелопались, дьявольское племя!" - колокольным басом
прогудели вверху. Я дернулся.

- Выключи магнитофон!

Антиох улыбался.

- Ты слышишь?

Он молчал.

Я подошел к столу.

- Але, Кантемирыч...

Он не шелохнулся. Черные волосы его отливали синевой и топорщились,
словно у больной птицы. На кармане мятой рубашки багровело пятно - красные
чернила. Я, не знаю почему, протянул руку. И отдернул, обжегшись. Лоб у
него был, как кусок льда, глаза - пластмассовые. Я отступил. Клейкая жара
переливалась через подоконник, и над паркетом парили невесомые пуховые
шары. Горчило солнце. Дышали паутинные занавески. Антиох улыбался. Губы
его застыли.

Он был мертв.

Я действительно не курю. Когда-то начинал, а потом бросил. Ни к чему
это. И Минздрав предупреждает. Но тут нащупал пачку на нижней полке,
негнущимися пальцами вытащил и затянулся, разрывая легкие - до отказа.

Вкус был непереносимый. Защипало во рту.

Весело тут у них.

Я попробовал выпускать дым кольцами, но у меня не получилось. Я уже
отвык. Трудно выпускать дым кольцами. Надо вниз и внутрь опустить челюсть,
округлить напряженные губы - коротко и резко выталкивать, помогая спинкой
языка.

Главное, конечно, практика. Я умел в свое время.

Очень давно.

- "А чем ты, старый дьявол, бьешь?" - спросил ехидный женский голос.

Непонятно, откуда спросил. Да и не важно, откуда. Я не обращал
внимания.

Антиох был мертв.

Никогда в жизни я не видел такой безмятежной улыбки.

Я вдруг успокоился.

Скрипнула дверь, и в комнату просунулся кот.

- Салют! - сказал я.

Кот был серый и очень наглый. По-моему, я видел его в проходном
дворе.

А, впрочем, не знаю.

Сигарета у меня потухла. Я ее выбросил. Слегка подташнивало.
Правильно Минздрав предупреждает. Я зачем-то обошел всю квартиру. Везде
было пусто и светло, сверкали чистые полы, цвела незрячая тишина, было
слышно, как по капле уходит жизнь.

Кот следовал за мной по пятам и громко мяукал.

На кухне я выпил стакан теплой воды с пузырьками хлора, постоял у
окна. Тополя на другой стороне канала, согнув мягкие стволы, полоскали
листья по черному дну. В желтом небе, как кусочки ваты, плыли редкие
облака.